Неточные совпадения
Самым интересным человеком в редакции и наиболее характерным для газеты Самгин, присмотревшись к
сотрудникам, подчеркнул Дронова, и это немедленно понизило в его глазах значение «органа печати». Клим должен был признать, что в роли хроникера Дронов на своем месте. Острый взгляд его беспокойных глаз проникал сквозь стены домов города в микроскопическую пыль буднишной
жизни, зорко находя в ней, ловко извлекая из нее наиболее крупные и темненькие пылинки.
На
сотрудников он смотрит как на илотов;
сотрудники, в свою очередь, направо и налево сыплют анекдотами из
жизни своих бесшабашных патронов.
Уж очень Н.Л. Казецкий был шумен, иногда резок, но его все любили — и
сотрудники, и мелкие служащие, и обширная типография. Несмотря на свою грубость и несдержанность, он был очень отзывчив, входил в нужды своих
сотрудников и широкой рукой помогал им без отказа в тяжелые минуты
жизни. Таких редакторов было только два: он и Н.И. Пастухов.
Да и негде было видеть
сотрудников «Московских ведомостей» — они как-то жили своей
жизнью, не знались с
сотрудниками других газет, и только один из них, театральный рецензент С.В. Флеров (Васильев), изящный и скромный, являлся на всех премьерах театров, но он ни по наружности, ни по взглядам, ни по статьям не был похож на своих соратников по изданию, «птенцов гнезда Каткова» со Страстного бульвара.
В конце концов Н.И. Пастухов смягчался, начинал говорить уже не вы, а ты и давал пятьдесят рублей. Но крупных гонораров платить не любил и признавал пятак за прозу и гривенник за стихи. Тогда в Москве
жизнь дешевая была. Как-то во время его обычного обеда в трактире Тестова, где за его столом всегда собирались
сотрудники, ему показали сидевшего за другим столом поэта Бальмонта.
Добряк в
жизни, Н.И. Пастухов как редактор имел много таких черточек, которые иногда ставили
сотрудников или людей, сталкивавшихся с ним по работе, в затруднительное положение.
Раз в месяц, ко дню выхода книжки, В.М. Лавров уезжал в Москву, где обычно бывали обеды «Русской мысли», продолжение тех дружеских обедов, которые он задавал
сотрудникам в московский период своей
жизни у себя на квартире. Впоследствии эти обеды перенеслись в «Эрмитаж» и были более официальны и замкнуты.
Сделавшись присяжным педагогом и покровителем детских приютов, он дослужился до генеральского чина и затеял журнал, которому не придал никакой физиономии, кроме крайнего юдофобства. Слишком экономный, он отвадил от себя всех более талантливых
сотрудников и кончил
жизнь какого-то почти что Плюшкина писательского мира. Его либерализм так выродился, что, столкнувшись с ним на рижском штранде (когда он был уже издатель"Наблюдателя"), я ему прямо высказал мое нежелание продолжать беседу в его духе.
Через несколько дней с меня моя мадридская"прострация"окончательно слетела. Я вошел в норму правильной гигиенической
жизни с огромными прогулками и с умеренной умственной работой. От политики я еще не мог отстать и получал несколько газет, в том числе и две испанских; но как газетный
сотрудник я мог себе дать отдых, привести в порядок мои заметки, из которых позднее сделал несколько этюдов, вернулся и к беллетристике.
Сколько новых знакомств и сношений принесло мне редакторство в нашей тогдашней интеллигенции! Было бы слишком утомительно и для моих читателей говорить здесь обо всех подробно; но для картины работы,
жизни и нравов тогдашней пишущей братии будет небезынтересно остановиться на целой серии моих бывших
сотрудников.
Моим чичероне по тогдашнему Лондону (где я нашел много совсем нового во всех сферах
жизни) был г. Русанов,
сотрудник тех журналов и газет, где и я сам постоянно писал, и как раз живший в Лондоне на положении эмигранта.
Будь я простым туристом, даже и с хорошими деньгами, а не газетный
сотрудник, я бы, попав в Мадрид, вряд ли и на одну половину был ввязан в его
жизнь в какие-нибудь полтора месяца.
Как
сотрудник он продолжал после"Некуда"давать нам статьи, больше по расколу, интересные и оригинальные по языку и тону. Тогда он уже делался все больше и больше специалистом и по быту высшего духовенства, и вообще по религиозно-бытовым сторонам великорусской
жизни.
А тогда он уже сошелся с Некрасовым и сделался одним из исключительных
сотрудников"Современника". Этот резкий переход из русофильских и славянофильских журналов, как"Москвитянин"и"Русская беседа", в орган Чернышевского облегчен был тем, что Добролюбов так высоко поставил общественное значение театра Островского в своих двух знаменитых статьях. Островский сделался в глазах молодой публики писателем — обличителем всех темных сторон русской
жизни.
При нашей личной встрече он сразу взял тот простой и благожелательный тон, который показывал, что, если он кого признает желательным
сотрудником, он не будет его муштровать, накладывать на него свою редакторскую ферулу. Таким он и оставался все время моей работы в «Отечественных записках» при его
жизни до мучительной болезни, сведшей его в могилу, что случилось, когда я уже жил в Москве.
Париж уже не давал мне, особенно как газетному
сотруднику, столько же нового и захватывающего. Да и мне самому для моего личного развития, как человеку моей эпохи и писателю, хотелось войти гораздо серьезнее и полнее в
жизнь английской"столицы мира", в литературное, мыслительное и общественно-политическое движение этой своеобразной
жизни.
Из той же полосы моей писательской
жизни, немного позднее (когда я уже стал издателем-редактором «Библиотеки для чтения»), всплывает в моей памяти фигура юного
сотрудника, который исключительно работал тогда у меня как переводчик.
Постоянно бывали ближайшие
сотрудники журнала: Н. Ф. Анненский, жизнерадостный старик с душою юноши; философ-позитивист В. В. Лесевич, скромный, с красным, шишковатым носом горького пьяницы, в
жизнь свою не выпивший ни капли вина (у него была алкоголическая наследственность, он знал это и берегся); захлебисто-хохочущий публицист-социолог С. Н. Южаков с наружностью Фальстафа; изящный А. И. Иванчин-Писарев, в золотых очках, П. В. Мокиевский и другие.
В первой половине девяностых годов, воротившись из разных мест сибирской ссылки, оба они стояли в центре интеллигентной
жизни Нижнего Новгорода; потом, по переезде в Петербург, оба были близкими
сотрудниками «Русского богатства».
Он входил в их
жизнь и нужды, а к некоторым из своих постоянных
сотрудников относился с чисто отеческою заботливостью.
В домашней
жизни Петухов не изменил своих привычек. Слегка подновив обстановку своей квартиры и сделав себе необходимое платье, он ни на копейку не увеличил своих расходов, терпеливо ожидая, когда средства позволят ему зажить на совсем широкую ногу. Его семья почти не чувствовала финансового изменения в средствах ее главы. Она по-прежнему довольствовалась малым, и только сын Вадим перехватывал иногда у отца малую толику и кутил с
сотрудниками, чувствуя себя на седьмом небе в их литературном обществе.
Певец
Сей кубок чистым музам в дар!
Друзья, они в героя
Вливают бодрость, славы жар,
И месть, и жажду боя.
Гремят их лиры — стар и млад
Оделись в бранны латы:
Ничто им стрел свистящих град,
Ничто твердынь раскаты.
Певцы —
сотрудники вождям;
Их песни —
жизнь победам,
И внуки, внемля их струнам,
В слезах дивятся дедам.