Неточные совпадения
Но оторвать мысли от судьбы одинокого человека было уже трудно, с ними он приехал в свой отель, с ними лег спать и долго не мог уснуть, представляя сам себя на различных путях
жизни, прислушиваясь к железному грохоту и хлопотливым свисткам паровозов на вагонном дворе. Крупный дождь похлестал в окна минут десять и сразу
оборвался, как проглоченный тьмой.
Потом уже начинались повторения: рождение детей, обряды, пиры, пока похороны не изменят декорации; но ненадолго: одни лица уступают место другим, дети становятся юношами и вместе с тем женихами, женятся, производят подобных себе — и так
жизнь по этой программе тянется беспрерывной однообразною тканью, незаметно
обрываясь у самой могилы.
Тюрьма продолжала еще прошлую
жизнь; но с отъездом в глушь она
обрывалась.
Третий месяц Федот уж не вставал с печи. Хотя ему было за шестьдесят, но перед тем он смотрел еще совсем бодро, и потому никому не приходило в голову, что эту сильную, исполненную труда
жизнь ждет скорая развязка. О причинах своей болезни он отзывался неопределенно: «В нутре будто
оборвалось».
По звуку ли этого колокола, по тому ли, как тянул ветер, или еще по каким-то, может быть и ему самому неизвестным, признакам Петр чувствовал, что где-то в той стороне, за монастырем, местность внезапно
обрывается, быть может над берегом речки, за которой далеко раскинулась равнина, с неопределенными, трудноуловимыми звуками тихой
жизни.
И тут вдруг
оборвался молитвенный восторг Александрова: «А я-то, я. Как я мог осмелиться взяться за перо, ничего в
жизни не зная, не видя, не слыша и не умея. Чего стоит эта распроклятая из пальца высосанная сюита. Разве в ней есть хоть малюсенькая черточка жизненной правды. И вся она по бедности, бледности и неумелости похожа… похожа… похожа…»
Но этого не случилось — моя
жизнь на пароходе
оборвалась неожиданно и постыдно для меня. Вечером, когда мы ехали из Казани к Нижнему, буфетчик позвал меня к себе, я вошел, он притворил дверь за мною и сказал Смурому, который угрюмо сидел на ковровой табуретке...
Не то чтобы что-нибудь непосредственно грызло, как, помните, в то время, когда всякий сам перед собой исповедовался, а просто самая
жизнь как будто
оборвалась.
Васильков. Я был так счастлив, она так притворялась, что любит меня! Ты только подумай! Для меня, для провинциала, для несчастного тюленя, ласки такой красавицы — ведь рай! И вдруг она изменяет. У меня
оборвалось сердце, подкосились ноги, мне
жизнь не мила; она меня обманывает.
Рядом с ним шагал Федюшка в отцовском картузе. Каштанка глядела им обоим в спины, и ей казалось, что она давно уже идет за ними и радуется, что
жизнь ее не
обрывалась ни на минуту.
Воспоминания
обрываются при этом дорогом имени, и вдруг выступает какая-то действительность, но такая смутная, точно едешь в крытом возке по скрипучему первозимку, — и кажется, что едешь, и кажется, что и не едешь, а будто как живешь какой-то сладкой забытой
жизнью; и все жужжит, жужжит по снегу гладкий полоз под ушами, и все и взад и вперед дергается разом — и память и дорога.
О многом думала она — ибо нить
жизни не
обрывалась для нее смертью и плелась спокойно и ровно.
Последняя нить, привязывающая меня к
жизни,
оборвется, и я буду с тобой; ты сотворил мое сердце для себя, проклятие человека не имеет влияния на гнев твой.
Кто видит смысл
жизни в духовном совершенствовании, не может верить в смерть — в то, чтобы совершенствование
обрывалось. То, что совершенствуется, не может уничтожиться; оно только изменяется.
Как ни тонка и прозрачна стала ложь, вытекающая из противоречия нашей
жизни и нашего сознания, она утончается и растягивается, но не
обрывается. И, утончаясь и растягиваясь, ложь эта связывает существующий порядок вещей и препятствует проявлению нового.
Аксиома эта заставляет признать, что ни отдельная
жизнь, ни мировое бытие катастрофически не
обрывается, пока что-либо остается недосказанным, невыявленным, не определившимся.
И задернулась завеса, скрылись за нею мрачные силы
жизни,
оборвался на первом звуке невидимый трагический хор. И не трепет в душе, не ужас, а только гордость за человека и вера в необоримую силу его духа.
Вчера Я расспрашивал Топпи о его прежней
жизни, когда он впервые вочеловечился: Мне хотелось лучше узнать, что чувствует кукла, когда у нее лопается головка или
обрывается нить, которая приводит ее в движение? Мы закурили по трубочке и за кружкой пива, как два добрых немца, занялись немного философией. Оказалось, однако, что эта тупая голова почти все уже забыла, и Мои вопросы приводили ее в стыдливое смущение.
— Я положительно с этим не могу примириться! Смерть!.. Жить, действовать, стремиться, дышать воздухом, — и вдруг, ни с того ни с сего, все это
обрывается, когда
жизнь кругом так хороша и интересна!..
Катя заломила руки. На это нечего было возразить. И туго натянутая воля, стремившаяся бросить в
жизнь действенный поступок,
оборвалась, как надрезанная тетива.
Андрей Иванович нетерпеливо повел головою и продолжал лежать, закрыв глаза. Коховские палочки… Всего два часа назад Андрей Иванович чувствовал себя в водовороте
жизни, собирался бороться, мстить, радоваться победе… И вдруг все
оборвалось и ушло куда-то далеко, а перед глазами было одно — смерть беспощадная и неотвратимая.
Моя кузина С.Л.Баратынская, урожденная Боборыкина, с которой у нас
оборвалась переписка из-за романа"Жертва вечерняя", тем временем умерла в чахотке. Ее муж скоропостижно умер в вагоне, вернувшись из Москвы, и хотя в их браке не было особенной нежности, но это так на нее подействовало, что она вдруг бросила светскую
жизнь, заперлась дома, стала читать серьезные книжки и нажила скоротечный туберкулез.
«Выдержит или не выдержит? — думал он. —
Оборвется, чего доброго, и крючком по голове…
Жизнь анафемская! Даже повеситься путем негде!»
Человек начинает жить истинной
жизнью, т. е. поднимается на некоторую высоту над
жизнью животной, и с этой высоты видит призрачность своего животного существования, неизбежно кончающегося смертью, видит, что существование его в плоскости
обрывается со всех сторон пропастями, и, не признавая, что этот подъем в высоту и есть сама
жизнь, ужасается перед тем, что он увидал с высоты.
Но нас смущает то, что мы не видим причин и действий нашей истинной
жизни так, как видим причины и действия во внешних явлениях: не знаем, почему один вступает в
жизнь с такими свойствами своего я, а другой с другими, почему
жизнь одного
обрывается, а другого продолжается? Мы спрашиваем себя: какие были до моего существования причины того, что я родился тем, что я есмь. И что будет после моей смерти от того, что я буду так пли иначе жить? И мы жалеем о том, что не получаем ответов на эти вопросы.
Шевелятся волосы от близкого дыхания божественной венчательницы. Вот она. Какая великая власть у нас! Только шаг шагнуть и ух!
Оборваться и полететь и забиться в безумно сладких судорогах. Светлый смех над темною
жизнью. И молния. И светлый, торжествующий конец.
— Я не расслышал, что вы меня спрашивали. — И продолжал говорить. — Кругом одна громадная, сплошная симфония
жизни. Могучие перекаты сменяются еле слышными биениями, большие размахи переходят в маленькие, благословения
обрываются проклятиями, но, пока есть
жизнь, есть и музыка
жизни. А она прекрасна и в гармонии, и в диссонансах, через то и другое одинаково прозревается радостная первооснова
жизни…
И в эти минуты с особенной рельефностью, как в калейдоскопе, проносилась в его напряженном воображении вся его прошлая
жизнь. Так натянутая чрезмерно струна, готовая
оборваться, звучит сильнее.
Это — таинственный процесс рождения; и вот он совершается на наших глазах. В одно и то же время
обрывается последняя связь с церковью и устанавливается самостоятельный процесс
жизни.
Василий молчал, был страшно бледен, и губы его дрожали. Снизу лицо его озарял чистый, еще не загрязненный снег, сверху падал на него отсвет холодного, белого зимнего неба, и не было уже молодости в этом лице, а только смерть и томление смерти. Сразу все кончилось. Сразу
обрывалась жизнь, которая еще сегодня цвела так пышно, так радостно, так полно. Все и навсегда кончалось: глаза не увидят, и уши не услышат, и мертвое сердце не почувствует. Все кончилось.