И даже более: довольно долго после этого самая идея власти, стихийной и не подлежащей критике, продолжала стоять в моем уме, чуть тронутая где-то в глубине сознания, как личинка трогает под землей корень еще
живого растения. Но с этого вечера у меня уже были предметы первой «политической» антипатии. Это был министр Толстой и, главное, — Катков, из-за которых мне стал недоступен университет и предстоит изучать ненавистную математику…
Неточные совпадения
Действительно, по саду, шагая через клумбы, шел Базаров. Его полотняное пальто и панталоны были запачканы в грязи; цепкое болотное
растение обвивало тулью [Тулья — верхняя часть шляпы.] его старой круглой шляпы; в правой руке он держал небольшой мешок; в мешке шевелилось что-то
живое. Он быстро приблизился к террасе и, качнув головою, промолвил...
По бокам лестницы тянулась
живая стена из экзотических
растений, а внизу, на мраморных пьедесталах, покоились бронзовые тритоны с поднятыми кверху хвостами, поддерживая малюток-амуров, поднимавших кверху своими пухлыми ручонками тяжелые лампы с матовыми шарами.
Терраса была защищена от солнца маркизой, а с боков были устроены из летних вьющихся
растений живые зеленые стены. По натянутым шнуркам плотно вился хмель, настурции и душистый горошек. Ляховский усталым движением опустился на садовый деревянный стул и проговорил, указывая глазами на двор...
«Экое разрушительное, жестокое существо человек, сколько уничтожил разнообразных
живых существ,
растений для поддержания своей жизни», — думал я, невольно отыскивая чего-нибудь
живого среди этого мертвого черного поля.
Безгрешно то, в чем нет сознания единого с богом и со всем
живым духа. От этого безгрешно животное,
растение.
Как
растение, все хочет зацвести, чтобы в цветении своем ощутить, познать свое софийное бытие, — и не содержит ли краса цветов некоей
живой символики софийности природы, и не есть ли плодоносящая их сила ее самосвидетельство?
И сказанное больше всего применимо к тому, что составляет полноту и венец бытия, именно к человеку, а затем к низшим, подчиненным ему иерархиям
живых существ, — к миру животных,
растений, минералов.
Всюду вокруг эта близкая, родная душа, единая жизнь, — в людях, в животных, даже в
растениях, — «веселы были
растения», — даже в самой земле: «земля живет несомненною,
живою, теплою жизнью, как и все мы, взятые от земли».
Способность испытывать боль присуща каждому
живому существу, прежде всего человеку, также животному, может быть по-иному, и
растению, но не коллективным реальностям и не идеальным ценностям.
Сначала изучаются животныя млекопитающиеся, потом другие, позвоночные, рыбы,
растения, кораллы, клеточки, микроскопические организмы, и дело доходит до того, что теряется различие между
живыми и неживыми, между пределами организма и неорганизма, между пределами одного организма и другого.
Если же бы мы не знали, что лошадь желает себе своего и человек своего блага, что того желает каждая отдельная лошадь в табуне, что того блага себе желает каждая птица, козявка, дерево, трава, мы не видели бы отдельности существ, а не видя отдельности, никогда не могли бы понять ничего
живого: и полк кавалеристов, и стадо, и птицы, и несекомыя, и
растения — всё бы было как волны на море, и весь мир сливался бы для нас в одно безразличное движение, в котором мы никак не могли бы найти жизнь.