Неточные совпадения
Вгляделся барин в пахаря:
Грудь впалая; как вдавленный
Живот; у глаз, у рта
Излучины, как трещины
На высохшей земле;
И сам на землю-матушку
Похож он: шея бурая,
Как пласт, сохой отрезанный,
Кирпичное лицо,
Рука — кора древесная,
А волосы — песок.
Крестьяне речь ту слушали,
Поддакивали барину.
Павлуша что-то в книжечку
Хотел уже писать.
Да выискался пьяненький
Мужик, — он против барина
На
животе лежал,
В глаза ему поглядывал,
Помалчивал — да вдруг
Как вскочит! Прямо к барину —
Хвать карандаш из
рук!
— Постой, башка порожняя!
Шальных вестей, бессовестных
Про нас не разноси!
Чему ты позавидовал!
Что веселится бедная
Крестьянская душа?
Она вытянула белые
руки пред
животом.
Экой я дурак в самом деле!» Сказавши это, он переменил свой шотландский костюм на европейский, стянул покрепче пряжкой свой полный
живот, вспрыснул себя одеколоном, взял в
руки теплый картуз и бумаги под мышку и отправился в гражданскую палату совершать купчую.
Возле нее лежал ребенок, судорожно схвативший
рукою за тощую грудь ее и скрутивший ее своими пальцами от невольной злости, не нашед в ней молока; он уже не плакал и не кричал, и только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся
животу его можно было думать, что он еще не умер или, по крайней мере, еще только готовился испустить последнее дыханье.
Весь побагровел полковник, ухватясь за веревку обеими
руками и силясь разорвать ее, но уже дюжий размах вогнал ему в самый
живот гибельную пику.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа на
животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала
руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «
Руку… дай
руку…»
Варавка сидел небрежно развалив тело свое в плетеном кресле, вытянув короткие ноги, сунув
руки в карманы брюк, — казалось, что он воткнул
руки в
живот свой.
Носильщики, поставив гроб на мостовую, смешались с толпой; усатый человек, перебежав на панель и прижимая палку к
животу, поспешно уходил прочь; перед Алиной стоял кудрявый парень, отталкивая ее, а она колотила его кулаками по
рукам; Макаров хватал ее за
руки, вскрикивая...
Пела она, размахивая пенсне на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими
руками, за эфес и за конец, поперек
живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
— Не беспокойся, — сказал гость Анфимьевне, хотя она не беспокоилась, а, стоя в дверях, сложив
руки на
животе, смотрела на него умильно и ожидая чего-то.
Во сне Варвара была детски беспомощна, свертывалась в маленький комок, поджав ноги к
животу, спрятав
руки под голову или под бок себе.
— Хорошо — приятно глядеть на вас, — говорила Анфимьевна, туго улыбаясь, сложив
руки на
животе. — Нехорошо только, что на разных квартирах живете, и дорого это, да и не закон будто! Переехали бы вы, Клим Иванович, в Любашину комнату.
Самгин брезгливо подумал, что, наверное, многие из этих инструментов исполнения воинского долга разрубали черепа людей, отсекали
руки, прокалывали груди,
животы, обильно смачивая кровью грязь и пыль земли.
Толстый человек в старомодном сюртуке, поддерживая
руками живот, гудел глухим, жирным басом...
— Пращев исповедовался, причастился, сделал все распоряжения, а утром к его ногам бросилась жена повара, его крепостная, за нею гнался [повар] с ножом в
руках. Он вонзил нож не в жену, а в
живот Пращева, от чего тот немедленно скончался.
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной
рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух на лицо свое; на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими
руками, гладил бока свои, грудь,
живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
Туго застегнутый в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал
живот и, гладко остриженный, стал похож на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал полы мундира, совал
руки в карманы, широко раздвигал ноги и, вздернув розовую пуговку носа, спрашивал...
За спиной его щелкнула ручка двери. Вздрогнув, он взглянул через плечо назад, — в дверь втиснулся толстый человек, отдуваясь, сунул на стол шляпу, расстегнул верхнюю пуговицу сюртука и, выпятив
живот величиной с большой бочонок, легко пошел на Самгина, размахивая длинной правой
рукой, точно собираясь ударить.
Стоял он, широко раздвинув ноги, засунув большие пальцы
рук за пояс, выпятив обширный
живот, молча двигал челюстью, и редкая, толстоволосая борода его неприятно шевелилась.
Входила монументальная, точно из красной меди литая, Анфимьевна, внося на вытянутых
руках полупудовую кулебяку, и, насладившись шумными выражениями общего восторга пред солидной красотой ее творчества, кланялась всем, прижимая
руки к
животу, благожелательно говоря...
Отделился и пошел навстречу Самгину жандарм, блестели его очки; в одной
руке он держал какие-то бумаги, пальцы другой дергали на груди шнур револьвера, а сбоку жандарма и на шаг впереди его шагал Судаков, натягивая обеими
руками картуз на лохматую голову; луна хорошо освещала его сухое, дерзкое лицо и медную пряжку ремня на
животе; Самгин слышал его угрюмые слова...
Из переулка шумно вывалилось десятка два возбужденных и нетрезвых людей. Передовой, здоровый краснорожий парень в шапке с наушниками, в распахнутой лисьей шубе, надетой на рубаху без пояса, встал перед гробом, широко расставив ноги в длинных, выше колен, валенках, взмахнул
руками так, что рубаха вздернулась, обнажив сильно выпуклый, масляно блестящий
живот, и закричал визгливым, женским голосом...
Усатый, зубастый, глаза — точно у кота, ручищи длинные, обезьяньи, и такой огромный
живот, что
руки некуда девать.
Самгин пошел с ним. Когда они вышли на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным
животом, в рыжем жилете, в оборванных, по колени, брюках, в
руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его за локоть, Макаров спросил...
В лицо Самгина смотрели, голубовато улыбаясь, круглые, холодненькие глазки, брезгливо шевелилась толстая нижняя губа, обнажая желтый блеск золотых клыков, пухлые пальцы правой
руки играли платиновой цепочкой на
животе, указательный палец левой беззвучно тыкался в стол. Во всем поведении этого человека, в словах его, в гибкой игре голоса было что-то обидно несерьезное. Самгин сухо спросил...
Опрокинулся на бок и, все прижимая одною
рукой шапку к
животу, схватился другою за тумбу, встал и пошел, взывая...
Женщина стояла, опираясь одной
рукой о стол, поглаживая другой подбородок, горло, дергая коротенькую, толстую косу; лицо у нее — смуглое, пухленькое, девичье, глаза круглые, кошачьи; резко очерченные губы. Она повернулась спиною к Лидии и, закинув
руки за спину, оперлась ими о край стола, — казалось, что она падает; груди и
живот ее торчали выпукло, вызывающе, и Самгин отметил, что в этой позе есть что-то неестественное, неудобное и нарочное.
Летний дождь шумно плескал в стекла окон, трещал и бухал гром, сверкали молнии, освещая стеклянную пыль дождя; в пыли подпрыгивала черная крыша с двумя гончарными трубами, — трубы были похожи на воздетые к небу
руки без кистей. Неприятно теплая духота наполняла зал, за спиною Самгина у кого-то урчало в
животе, сосед с левой
руки после каждого удара грома крестился и шептал Самгину, задевая его локтем...
Один из подсудимых, стоя, сложив
руки на
животе, оскорбленно ответил...
Слышал, как рыжий офицер, стоя лицом к солдатам, матерно ругался, грозя кулаком в перчатке, тыкая в
животы концом шашки, как он, повернувшись к ним спиной и шагнув вперед, воткнул шашку в подростка и у того подломились
руки.
— Что ты — спал? — хрипло спросил Дронов, задыхаясь, кашляя; уродливо толстый, с выпученным
животом, он, расстегивая пальто, опустив к ногам своим тяжелый пакет, начал вытаскивать из карманов какие-то свертки, совать их в
руки Самгина. — Пища, — объяснил он, вешая пальто. — Мне эта твоя толстая дурында сказала, что у тебя ни зерна нет.
Руки его лежали на
животе, спрятанные в широкие рукава, но иногда, видимо, по догадке или повинуясь неуловимому знаку, один из китайцев тихо начинал говорить с комиссаром отдела, а потом, еще более понизив голос, говорил Ли Хунг-чангу, преклонив голову, не глядя в лицо его.
Он снял очки, и на его маленьком, детском личике жалобно обнажились слепо выпученные рыжие глаза в подушечках синеватых опухолей. Жена его водила Клима по комнатам, загроможденным мебелью, требовала столяров, печника, голые
руки и коленкор передника упростили ее. Клим неприязненно косился на ее округленный
живот.
— Здравствуй, — сказала она тихо и безрадостно, в темных глазах ее Клим заметил только усталость. Целуя
руку ее, он пытливо взглянул на
живот, но фигура Лидии была девически тонка и стройна. В сани извозчика она села с Алиной, Самгин, несколько обиженный встречей и растерявшийся, поехал отдельно, нагруженный картонками, озабоченный тем, чтоб не растерять их.
Весь он стал какой-то пузырчатый, вздутый
живот его, точно
живот Бердникова, упирался в край стола, и когда учителю нужно было взять что-нибудь, он приподнимался на стуле,
живот мешал
рукам, укорачивал.
— Ой ли? — весело воскликнул Бердников и, сложив
руки на
животе, продолжал, удивляя Самгина пестрой неопределенностью настроения и легкостью витиеватой речи: — Как же это может быть неведомо вам, ежели вы поверенный ее? Шутите…
Он встал,
живот его уперся в край стола,
руки застегивали тужурку.
Ходил он наклонив голову, точно бык, торжественно нося свой солидный
живот, левая
рука его всегда играла кистью брелоков на цепочке часов, правая привычным жестом поднималась и опускалась в воздухе, широкая ладонь плавала в нем, как небольшой лещ.
Посредине комнаты стоял Денисов, глядя в пол, сложив
руки на
животе, медленно вертя большие пальцы; взглянув на гостя, он тряхнул головой.
В зале снова гремел рояль, топали танцоры, дразнила зеленая русалка, мелькая в объятиях китайца. Рядом с Климом встала монахиня, прислонясь плечом к раме двери, сложив благочестиво
руки на
животе. Он заглянул в жуткие щелочки ее полумаски и сказал очень мрачно...
А он прежде всего воззрился в учителя: какой он, как говорит, как нюхает табак, какие у него брови, бакенбарды; потом стал изучать болтающуюся на
животе его сердоликовую печатку, потом заметил, что у него большой палец правой
руки раздвоен посередине и представляет подобие двойного ореха.
Только бегает мальчик раз на дворе, а тут вдруг и подъехал на паре Максим Иванович, да как раз выпимши; а мальчик-то с лестницы прямо на него, невзначай то есть, посклизнулся, да прямо об него стукнулся, как он с дрожек сходил, и обеими
руками ему прямо в
живот.
Возвращаясь уже назад, она быстро махала одной левой
рукой поперек своего хода, правой же крепко прижимала к
животу красного петуха.
Рядом с силачом, красавцем Филиппом, которого он вообразил себе натурщиком, он представил себе Колосова нагим, с его
животом в виде арбуза, плешивой головой и безмускульными, как плети,
руками.
Фельдшер, подойдя к мертвому, потрогал желтоватую, покрытую веснушками, еще мягкую, но уже мертвенно-бледную
руку арестанта, подержал ее, потом пустил. Она безжизненно упала на
живот мертвеца.
Едва заметная тропинка привела нас к тому месту, где река Дунанца впадает в Амагу. Это будет километрах в десяти от моря. Близ ее устья есть утес, который староверы по-китайски называют Лаза [В переводе на русский язык означает «скала».] и производят от глагола «лазить». Действительно, через эту «лазу» приходится перелезать на
животе, хватаясь
руками за камни.
«Ну, а теперь поблагодари своего благодетеля…» Андрюша обнял
живот г. Беневоленского, поднялся на цыпочки и достал-таки его
руку, которую благодетель, правда, принимал, но не слишком спешил принять…
Сиделец говорил, что она, во-первых, ему не платит долг, во-вторых, разобидела его в собственной его лавке и, мало того, обещала исколотить его не на
живот, а на смерть
руками своих приверженцев.
Наружность у Антония (так звали ябедника) была необыкновенно сладостная. Круглая фигура, большой
живот, маленькая лысая голова, сизый нос и добродушные глаза, светившиеся любовью к ближним. Когда он сидел в кресле, сложив пухлые
руки на
животе, вращая большими пальцами, и с тихой улыбкой глядел на собеседника, — его можно было бы принять за олицетворение спокойной совести. В действительности это был опасный хищник.