Неточные совпадения
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в зеркало, но думы о Дронове
связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах
женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
— Нет, ничего, — ответил я. — Особенно хорошо выражение, что
женщина — великая власть, хотя не понимаю, зачем вы
связали это с работой? А что не работать нельзя, когда денег нет, — сами знаете.
Женщина эта — мать мальчишки, игравшего с старушкой, и семилетней девочки, бывшей с ней же в тюрьме, потому что не с кем было оставить их, — так же, как и другие, смотрела в окно, но не переставая
вязала чулок и неодобрительно морщилась, закрывая глаза, на то, что говорили со двора проходившие арестанты.
— Плетет кружева,
вяжет чулки… А как хорошо она относится к людям! Ведь это целое богатство — сохранить до глубокой старости такое теплое чувство и стать выше обстоятельств. Всякий другой на ее месте давно бы потерял голову, озлобился, начал бы жаловаться на все и на всех. Если бы эту
женщину готовили не специально для богатой, праздной жизни, она принесла бы много пользы и себе и другим.
За мной ходили две нянюшки — одна русская и одна немка; Вера Артамоновна и m-me Прово были очень добрые
женщины, но мне было скучно смотреть, как они целый день
вяжут чулок и пикируются между собой, а потому при всяком удобном случае я убегал на половину Сенатора (бывшего посланника), к моему единственному приятелю, к его камердинеру Кало.
Из нашей гимназии он был переведен в другой город, и здесь его жена — добродушная
женщина, которую роковая судьба
связала с маниаком, — взяла разрешение держать ученическую квартиру.
Не успевших убежать
женщин высекли, а мужчин шесть человек взяли с собою на байдары, а чтобы воспрепятствовать побегу, им
связали руки назад, но так немилостиво, что один из них умер.
Казацкому сотнику Черному, приводившему курильских айно в русское подданство, вздумалось наказать некоторых розгами: «При одном виде приготовлений к наказанию айно пришли в ужас, а когда двум
женщинам стали
вязать руки назад, чтобы удобнее расправиться с ними, некоторые из айно убежали на неприступный утес, а один айно с 20
женщинами и детьми ушел на байдаре в море…
Чулок
вязать!..» Слова эти глупо-справедливы, и они-то могут служить довольно категорическим ответом на то, почему у нас
женщина в семье находится в таком рабском положении и почему самодурство тяготеет над ней с особенной силою.
— Куды! В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно… Голова отскочит так, что и глазом не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают,
вяжут, на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже
женщины, хоть там и не любят, чтобы
женщины глядели.
Сама хозяйка,
женщина уже лет за пятьдесят, вдова александровского генерал-адъютанта, Александра Григорьевна Абреева, — совершенная блондинка, с лицом холодным и малоподвижным, — по тогдашней моде в буклях, в щеголеватом капоте-распашонке, в вышитой юбке, сидела и
вязала бисерный шнурок.
— Только-то? Это все доказательства? Но подумайте, исступленная вы
женщина: этой выходкой (как вы называете мое предложение во вторник) я слишком себя
связывал. Это было бы слишком легкомысленно для меня.
— Нет, ты мне про
женщин, пожалуйста, — отвечает, — не говори: из-за них-то тут все истории и поднимаются, да и брать их неоткуда, а ты если мое дитя нянчить не согласишься, так я сейчас казаков позову и велю тебя
связать да в полицию, а оттуда по пересылке отправят. Выбирай теперь, что тебе лучше: опять у своего графа в саду на дорожке камни щелкать или мое дитя воспитывать?
В одном конце стола сидят
женщины, шьют или
вяжут чулки; за другим — Викторушка, выгнув спину, копирует, нехотя, чертежи и время от времени кричит...
«Всех, кто видел это, оковал страх, — впервые при них так убивали
женщину. И долго все молчали, глядя на нее, лежавшую с открытыми глазами и окровавленным ртом, и на него, который стоял один против всех, рядом с ней, и был горд, — не опустил своей головы, как бы вызывая на нее кару. Потом, когда одумались, то схватили его,
связали и так оставили, находя, что убить сейчас же — слишком просто и не удовлетворит их».
— Хороша ошибка!.. И такая
женщина… Нет, скажите мне, что могло их
связать?
Наклонив голову, она
вяжет что-то красное; сверкает сталь крючка, клубок шерсти спрятан где-то в одежде, но кажется, что красная нить исходит из груди этой
женщины. Тропинка крута и капризна, слышно, как шуршат, осыпаясь, камни, но эта седая спускается так уверенно, как будто ноги ее видят путь.
Теперь, вспоминая это, — и многое другое, — он чувствовал стыд за себя и недовольство Сашей. Он смотрел на ее стройную фигуру, слушал ровное дыхание ее и чувствовал, что не любит эту
женщину, не нужна ему она. В его похмельной голове медленно зарождались какие-то серые, тягучие мысли. Как будто все, что он пережил за это время, скрутилось в нем в клубок тяжелый и сырой, и вот теперь клубок этот катается в груди его, потихоньку разматываясь, и его
вяжут тонкие, серые нити.
Когда он воротился, то увидел, что труп хозяина накрыт с головой одеялом, а Раиса осталась, как была, полуодетой, с голыми плечами; это тронуло его. Они, не торопясь, прибрали комнату, и Евсей чувствовал, что молчаливая возня ночью, в тесной комнате, крепко
связывает его с
женщиной, знающей страх. Он старался держаться ближе к ней, избегая смотреть на труп хозяина.
Я избегал тех
женщин, которые рождением ребенка или привязанностью ко мне могли бы
связать меня.
Как только она это сказала — мое тройное ощущение за себя и других кончилось. Теперь я видел и понимал только то, что видел и слышал. Ганувер, взяв руку
женщины, медленно всматривался в ее лицо, как ради опыта читаем мы на расстоянии печатный лист — угадывая, местами прочтя или пропуская слова, с тем, что,
связав угаданное, поставим тем самым в линию смысла и то, что не разобрали. Потом он нагнулся и поцеловал руку — без особого увлечения, но очень серьезно, сказав...
— Я вам сказала минуту назад, что
женщинам, к несчастью, перебирать-то много некем, а ведь любить… кому же с живою душою не хотелось любить. Но, monsieur Истомин, есть
женщины, для которых лучше отказаться от малейшей крупицы счастия, чем
связать себя с нулем, да еще… с нулем, нарисованным в квадрате. Я одна из таких
женщин.
Анна Дмитриевна. Лиза, милая. Вы умная, хорошая
женщина. Если вы любите его, то вы хотите его счастья больше, чем своего. А если так, то вы не захотите
связать его и заставить раскаиваться — хоть он не скажет, никогда не скажет.
Голая!» Рябовский слушал их карканье и думал о том, что он уже выдохся и потерял талант, что все на этом свете условно, относительно и глупо и что не следовало бы
связывать себя с этой
женщиной…
Страшно, глупо
связать себя навеки с неразвитой и развращенной по среде
женщиной.
Вильгельмина Федоровна(берет газету и начинает бойко и отчетливо читать). «Казалось бы, что одно это событие могло
связать навеки г. Подстегина с его подругой, но ничуть не бывало: он кидает ее, как только нужно ему это стало. Напрасно бедная
женщина пишет ему, он ей не отвечает! Она посылает к нему свою горничную, — он обещает к ней приехать и не едет!»
Анна Петровна. Пить так пить… (Наливает.) И пить умирать, и не пить умирать, так лучше пить умирать… (Пьет.) Пьяница я, Платонов… А? Налить еще? Не нужно, впрочем… Язык
свяжет, а чем тогда говорить будем? (Садится.) Нет ничего хуже, как быть развитой
женщиной… Развитая
женщина и без дела… Ну что я значу, для чего живу?
— Да, привередничаешь! — кисловато пробрюзжал Бейгуш. —
Связал себя по рукам и по ногам, тогда как почти что равнодушен к
женщине!
«Среди тех ничтожно-мелких искусственных интересов, которые
связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и
женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило все и царило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление, очевидно, поддельно. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах».
— Надеюсь, что я вас понял. Теперь идем далее: дорогая вам
женщина не обладает средствами Глафиры Акатовой, чтобы сделаться госпожой Бодростиной; да вам это и не нужно: вас дела
связывают неразлучно и должны удерживать неразлучно навсегда, или по крайней мере очень надолго. Я не знаю ваших условий, но я так думаю.
Рокотани именем кардинала отклонил это, советовал от себя молодому человеку не увлекаться, указывал ему на бедствия, которым он легко может подвергнуться, если
свяжет судьбу свою с судьбой этой
женщины.
И странно: ни малейшей жалости не вызвал во мне погибший. Я очень ясно представлял себе его лицо, в котором все было мягко и нежно, как у
женщины: окраска щек, ясность и утренняя свежесть глаз, бородка такая пушистая и нежная, что ею могла бы, кажется, украситься и
женщине. Он любил книги, цветы и музыку, боялся всего грубого и писал стихи — брат, как критик, уверял, что очень хорошие стихи. И со всем, что я знал и помнил, я не мог
связать ни этого кричащего воронья, ни кровавой резни, ни смерти.
— Черт ее, очень миндальничаем в этом вопросе. Истинно великие люди нисколько тут не стеснялись и совсем не
связывали себя всякими общностями идеалов и миросозерцании. Просто жили вовсю и брали
женщин, какие нравились. Юлий Цезарь, Наполеон, Гарибальди? Лассаль. Если б ты меня не разозлил, я бы сдал тебе большинство своих позиций.
Русалки
связали два противные конца какой-то нитки вместе, зарыли тут бедного петуха и кота, обежали несколько раз горящую бочку с какими-то бесовскими приговорками, зашли за нее в одежде русалок, а вышли из нее в одежде слободских девушек и
женщин, закидали огонь снегом и бросились все врассыпную по слободе.
В описываемый нами день он благодушно беседовал, сидя за чайком в своей комнате около передней, с своей дражайшей половиной — Марьей Сильверстовной, старой
женщиной, внушительного сложения, с ястребиным носом и таким же взглядом изжелта серых глаз и громадными руками, которыми она быстро
вязала чулок и, казалось, не обращала ни малейшего внимания на разболтавшегося супруга.
С настроением умов горыгорецкой виктории, тщательно поддерживаемым воеводою, повстанцы продолжали держать тон высоко; подобно первым двум дням своего шествия, они двигались гордыми победителями, высылали передовых, которые оцепляли на пути встречаемые деревни, требовали встречи с хлебом и солью и подвод; но с приближением их к деревням там оставались только старики,
женщины и дети, остальные с лошадьми разбегались в соседние леса, а по проходе шаек принимались
вязать отсталых, в чем помогали и
женщины.
Глеб Алексеевич был, действительно, болен не только телом, но и душой. Он прозрел. После недолгого увлечения красотой своей жены, когда страсть пресытилась и миновала, нравственный облик
женщины, с которой он
связал себя на всю жизнь, вдруг восстал перед ним во всей его неприкрытой иллюзиями любви наготе. Искренняя, непочатая натура невесты явилась перед ним испорченностью до мозга костей жены. Весь строй его жизни сразу перевернула эта
женщина, и жизнь эта стала для него невыносимой.
Женщина часто бывает гениальна в любви, ее отношение к любви универсальное, она вкладывает в любовь всю полноту своей природы и все упования свои
связывает с любовью.
Другое и огромное преимущество кокоток перед светскими
женщинами состоит в том, что связь с первыми ни к чему не обязывает, кроме траты денег, ухаживания же за светскими
женщинами стоят часто дороже и, главное, всегда
связывают.
Тогда Дарью Николаевну
связали по рукам и ногам и припрятали так, что ей был виден только клочок неба да четыре стены ее каземата. Она кричала, ругалась, но в конце-концов смирилась. Тайное следствие раскрыло такие ужасающие подробности совершенных этой «женщиной-зверем» злодеяний, что граф Григорий Григорьевич снова счел необходимым донести об этом императрице.
Женские идеи она всегда весело и забавно
связывала с"делом"своей кузины, девицы Гущевой; жалела она ее,"бедняжку", без всякой злобности, уморительно рассказывала, как та корпит над своими рукописями; намекала на то, что ей делали разные предложения со стороны — войти то в то, то в другое, устраивать с другими
женщинами"разные разности".
Анализируя свои чувства к недвижимо лежавшей в соседней комнате больной, полумертвой Ирене, князь, к ужасу своему, ясно понимал, что не одно обладание ею как красивой
женщиной, находящейся в периоде пышного расцвета,
связывало его с ней — он чувствовал в своем развращенном сердце еще нечто вроде привязанности к этому чистому и слабому существу.
Возможность сорить деньгами направо и налево, покупать самых красивых
женщин, щеголять, летать на тройках, возбуждать всеобщую зависть, быть может, и была тем цементом, который
связал двух глупых мальчиков.
Сейчас можно было узнать, что это англичанка. Ярко-рыжие волосы взбиты были выше и пышнее, чем у всех остальных
женщин. Меня поразили белизна и блеск ее кожи. Она
вязала шнурок рогулькой. Когда я подошла к ней, она оставила работу, подняла голову и улыбнулась мне, как всегда улыбаются англичанки, выставив зубы…
Но
свяжи себя с
женщиной — и как скованный колодник, теряешь всякую свободу.
В присутствии Тихона и доктора
женщины обмыли то, что̀ был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот и
связали другим платком расходившиеся ноги.
Ведь просить о том, чтобы не стегать по оголенным ягодицам только тех из людей крестьянского сословия, которые выучились грамоте, всё равно, что если бы, — где существовало наказание прелюбодейной жене, состоящее в том, чтобы, оголив эту
женщину, водить ее по улицам, — просить о том, чтобы наказание это применять только к тем
женщинам, которые не умеют
вязать чулки или что-нибудь подобное.
Среди тех ничтожно-мелких, искусственных интересов, которые
связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и
женщины друг к другу.
«Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет
связать свое счастие с другою
женщиной.