Неточные совпадения
О вероятном прибытии дочери мой князь еще не знал ничего и предполагал ее возвращение из Москвы разве через неделю. Я же узнал накануне совершенно случайно: проговорилась при мне моей матери Татьяна Павловна, получившая от генеральши письмо. Они хоть и шептались и говорили отдаленными выражениями, но я догадался. Разумеется, не подслушивал: просто не мог не слушать, когда увидел, что вдруг, при известии о приезде этой
женщины, так
взволновалась мать. Версилова дома не было.
И в самом деле:
женщина круглый год живет в деревне, в глуши — и не сплетничает, не пищит, не приседает, не
волнуется, не давится, не дрожит от любопытства… чудеса!
— Ах, как мне приятно слышать это от вас, Федор Иваныч, — воскликнула Марья Дмитриевна, — впрочем, я всегда этого ожидала от ваших благородных чувств, что я
волнуюсь — это не удивительно: я
женщина и мать.
Его тесно окружили мужчины и
женщины, что-то говорили ему, размахивая руками,
волнуясь, отталкивая друг друга. Перед глазами матери мелькали бледные, возбужденные лица с трясущимися губами, по лицу одной
женщины катились слезы обиды…
— Ну, перестань, не
волнуйся; на, выпей травы, — сказала молодая
женщина, подавая ему стакан с каким-то настоем.
Председательша уголовной палаты поступила совершенно иначе. Кто знает дело, тот поймет, конечно, что даму эту, по независимости положения ее мужа, менее, чем кого-либо, должно было беспокоить, кто бы ни был губернатор; но, быв от природы
женщиной нервной, она вообще тревожилась и
волновалась при каждой перемене сильных лиц, и потому это известие приняла как-то уж очень близко к сердцу.
Она села. Вышла очень продолжительная пауза. Положение молодой
женщины становилось невыносимым: она была слаба,
волновалась ожиданиями предстоящего тяжелого объяснения, и ее томил не освобождающий ее ни на минуту проницательный взгляд мужа.
Холодна, равнодушна лежала Ольга на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица; бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не
волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился на них, и ни малейшая краска не пробегала ни по шее, ни по ланитам:
женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное чувство, это невольное сознание
женщины в неприкосновенности, в святости своих тайных прелестей.
И он рассказал сколько мог вкратце, спеша и
волнуясь ужасно, — все. Клавдия Петровна и прежде знала это все, но фамилии этой дамы не знала. Вельчанинову до того становилось всегда страшно при одной мысли, что кто-нибудь из знающих его встретит когда-нибудь m-me Трусоцкую и подумает, что он мог так любить эту
женщину, что даже Клавдии Петровне, единственному своему другу, он не посмел открыть до сих пор имени «этой
женщины».
Публика в ожидании, пока кончатся фокусы, занимала места,
волновалась и от нечего делать аплодировала женщине-фокуснику.
— А… Ну, это посмотрим!.. — вдруг
взволновался де ла Шетарди. — Гибель ее… гибель изящнейшей русской
женщины нашего времени!..
Начать с того, когда я решилась ехать, вопрос: как одеться? — остановил меня. Если там все будут одни мужчины, надо надеть темное платье, даже черное. Недурно показать полное презрение к замарашкам-сочинителям. Да и потом, явитесь вы в хорошеньком туалете и вдруг ни один из этих уродов не догадается даже надеть белый галстук? А если там будут и
женщины? Я очень
волновалась.
— Это впереди, и не
волнуйся, пожалуйста, так как это только утешительно. Но сперва я не могу оставить без возражения сейчас сказанные тобою слова. Разбитая жизнь… Чем это она разбита? Сколько
женщин, в твоем положении, считали бы себя более чем счастливыми.
С тех пор как о ней знали не они вдвоем, надо было постоянно ожидать катастрофы. Вокруг в роще царствовала могильная тишина, нарушаемая шорохом шагов ходившей тревожно по траве
женщины. Под деревьями уже стали ложиться тени, а над прудом, где было еще светло, колебались облака тумана. По ту сторону пруда лежал луг, скрывавший своей обманчивой зеленью топкое болото. Там туман клубился еще гуще, серовато-белая масса его поднималась с земли и,
волнуясь, расстилалась дальше. Оттуда несло сыростью.
— Вы все говорите: она, т. е. какая-то сложенная из всех
женщин фигура. Припомните: речь шла о вас, вот о вас, именно: о Марье Михайловне. И вот вам-то и не следует совсем
волноваться, а следует жить себе попросту. Чего вам еще больше: ум у вас есть, любите вы вашего сына, выходите замуж, будет у вас еще несколько человек детей. Любить вас будет муж не за психологию вашу…
Верочка не без трепета перешагнула порог и,
волнуясь, стала снимать с себя верхнее платье. Едва только успела она освободиться от кофточки, как тяжелые шаги за спиной заставили ее обернуться. Верочка увидела перед собой невысокую, очень полную
женщину, с гладко причесанной, на пробор, головой, в турецком пестром капоте.