Неточные совпадения
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к
жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К
жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно было
передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Несмотря на то, что Степан Аркадьич был кругом виноват
перед женой и сам чувствовал это, почти все в доме, даже нянюшка, главный друг Дарьи Александровны, были на его стороне.
— Пожалуйста, не объясняй причины! Я не могу иначе! Мне очень совестно
перед тобой и
перед ним. Но ему, я думаю, не будет большого горя уехать, а мне и моей
жене его присутствие неприятно.
Он не сумел приготовить свое лицо к тому положению, в которое он становился
перед женой после открытия его вины.
—
Передайте вашей
жене, что я люблю ее как прежде, и что если она не может простить мне мое положение, то я желаю ей никогда не прощать меня. Чтобы простить, надо пережить то, что я пережила, а от этого избави ее Бог.
«Ну, кажется, теперь пора», подумал Левин, и встал. Дамы пожали ему руку и просили
передать mille choses [тысячу поклонов]
жене.
Окончив речь, губернатор пошел из залы, и дворяне шумно и оживленно, некоторые даже восторженно, последовали за ним и окружили его в то время, как он надевал шубу и дружески разговаривал с губернским предводителем. Левин, желая во всё вникнуть и ничего не пропустить, стоял тут же в толпе и слышал, как губернатор сказал: «Пожалуйста,
передайте Марье Ивановне, что
жена очень сожалеет, что она едет в приют». И вслед затем дворяне весело разобрали шубы, и все поехали в Собор.
Ни одного слова Степан Аркадьич не сказал про Кити и вообще Щербацких; только
передал поклон
жены.
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с
женою там и мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он себе — Что ж я-то? Или я боюсь или
передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она ставит меня в это положение?» сказал он, махнув рукой.
Брат же, на другой день приехав утром к Вронскому, сам спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на свою связь с Карениной как на брак; что он надеется устроить развод и тогда женится на ней, а до тех пор считает ее такою же своею
женой, как и всякую другую
жену, и просит его так
передать матери и своей
жене.
Зять еще долго повторял свои извинения, не замечая, что сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и
перед ним давно были одни пустые поля. Должно думать, что
жена не много слышала подробностей о ярмарке.
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час
перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною
женойЧистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
Неожиданная весть сильно меня поразила. Комендант Нижнеозерной крепости, тихий и скромный молодой человек, был мне знаком: месяца за два
перед тем проезжал он из Оренбурга с молодой своей
женою и останавливался у Ивана Кузмича. Нижнеозерная находилась от нашей крепости верстах в двадцати пяти. С часу на час должно было и нам ожидать нападения Пугачева. Участь Марьи Ивановны живо представилась мне, и сердце у меня так и замерло.
Долго стоял я
перед нею, не слушая ни отца Герасима, ни доброй
жены его, которые, кажется, меня утешали.
(Возможность презирать и выражать свое презрение было самым приятным ощущением для Ситникова; он в особенности нападал на женщин, не подозревая того, что ему предстояло несколько месяцев спустя пресмыкаться
перед своей
женой потому только, что она была урожденная княжна Дурдолеосова.)
К довершению всего, мужики начали между собою ссориться: братья требовали раздела,
жены их не могли ужиться в одном доме; внезапно закипала драка, и все вдруг поднималось на ноги, как по команде, все сбегалось
перед крылечко конторы, лезло к барину, часто с избитыми рожами, в пьяном виде, и требовало суда и расправы; возникал шум, вопль, бабий хныкающий визг вперемежку с мужскою бранью.
— Вот так, вот я получил дар мысли и слова! Ольга, — сказал он, став
перед ней на колени, — будь моей
женой!
Ах, вижу я: кому судьбою
Волненья жизни суждены,
Тот стой один
перед грозою,
Не призывай к себе
жены.
Но я знал от Марьи Ивановны,
жены Николая Семеновича, у которого я прожил столько лет, когда ходил в гимназию, — и которая была родной племянницей, воспитанницей и любимицей Андроникова, что Крафту даже «поручено»
передать мне нечто.
Нам хотелось поговорить, но переводчика не было дома. У моего товарища был портрет Сейоло, снятый им за несколько дней
перед тем посредством фотографии. Он сделал два снимка: один себе, а другой так, на случай. Я взял портрет и показал его сначала Сейоло: он посмотрел и громко захохотал, потом
передал жене. «Сейоло, Сейоло!» — заговорила она, со смехом указывая на мужа, опять смотрела на портрет и продолжала смеяться. Потом отдала портрет мне. Сейоло взял его и стал пристально рассматривать.
— Беспременно скажи про нас, — говорила ей старуха Меньшова, в то время как Маслова оправляла косынку
перед зepкалом с облезшей наполовину ртутью, — не мы зажгли, а он сам, злодей, и работник видел; он души не убьет. Ты скажи ему, чтобы он Митрия вызвал. Митрий всё ему выложит, как на ладонке; а то что ж это, заперли в зàмок, а мы и духом не слыхали, а он, злодей, царствует с чужой
женой, в кабаке сидит.
Член в золотых очках ничего не сказал и мрачно и решительно смотрел
перед собой, не ожидая ни от своей
жены ни от жизни ничего хорошего.
— Ну вот, спасибо, что приехал. Пойдем к
жене. А у меня как раз десять минут свободных
перед заседанием. Принципал ведь уехал. Я правлю губернией, — сказал он с удовольствием, которого не мог скрыть.
В гостиной Половодов просидел недолго. Попросив
жену занять гостя, он извинился
перед Приваловым, что оставит его всего на несколько минут.
— О, как мало знают те, которые никогда не любили! Мне кажется, никто еще не описал верно любви, и едва ли можно описать это нежное, радостное, мучительное чувство, и кто испытал его хоть раз, тот не станет
передавать его на словах. К чему предисловия, описания? К чему ненужное красноречие? Любовь моя безгранична… Прошу, умоляю вас, — выговорил наконец Старцев, — будьте моей
женой!
Между тем Аркадий Павлыч расспрашивал старосту об урожае, посеве и других хозяйственных предметах. Староста отвечал удовлетворительно, но как-то вяло и неловко, словно замороженными пальцами кафтан застегивал. Он стоял у дверей и то и дело сторожился и оглядывался, давая дорогу проворному камердинеру. Из-за его могущественных плеч удалось мне увидеть, как бурмистрова
жена в сенях втихомолку колотила какую-то другую бабу. Вдруг застучала телега и остановилась
перед крыльцом: вошел бурмистр.
Отец рано заметил, что она стала показывать ему предпочтение
перед остальными, и, человек дельный, решительный, твердый, тотчас же, как заметил, объяснился с дочерью: «Друг мой, Катя, за тобою сильно ухаживает Соловцов; остерегайся его: он очень дурной человек, совершенно бездушный человек; ты с ним была бы так несчастна, что я желал бы лучше видеть тебя умершею, чем его
женою, это было бы легче и для меня, и для тебя».
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать
жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», —
перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
Отдашь и даром.
Довольно слов, довольно убеждений!
Бросай венок девичий! Ты
жена,
Снегурочка. Поклялся я богами
Перед царем и клятву исполняю.
Его
жена, идеал кротости и самоотвержения, испытав все, везет его, в одну из тихих минут, в Девичий монастырь и бросается с ним на колени
перед могилой несчастной женщины, прося прощения и заступничества.
И так они живут себе лет пятнадцать. Муж, жалуясь на судьбу, — сечет полицейских, бьет мещан, подличает
перед губернатором, покрывает воров, крадет документы и повторяет стихи из «Бахчисарайского фонтана».
Жена, жалуясь на судьбу и на провинциальную жизнь, берет все на свете, грабит просителей, лавки и любит месячные ночи, которые называет «лунными».
Я пожал руку
жене — на лице у нее были пятны, рука горела. Что за спех, в десять часов вечера, заговор открыт, побег, драгоценная жизнь Николая Павловича в опасности? «Действительно, — подумал я, — я виноват
перед будочником, чему было дивиться, что при этом правительстве какой-нибудь из его агентов прирезал двух-трех прохожих; будочники второй и третьей степени разве лучше своего товарища на Синем мосту? А сам-то будочник будочников?»
…Грустно сидели мы вечером того дня, в который я был в III Отделении, за небольшим столом — малютка играл на нем своими игрушками, мы говорили мало; вдруг кто-то так рванул звонок, что мы поневоле вздрогнули. Матвей бросился отворять дверь, и через секунду влетел в комнату жандармский офицер, гремя саблей, гремя шпорами, и начал отборными словами извиняться
перед моей
женой: «Он не мог думать, не подозревал, не предполагал, что дама, что дети, чрезвычайно неприятно…»
Человек он был смирный, как лист дрожал
перед женой, и потому в избушке, за редкими исключениями, господствовала полная тишина.
Но думать было некогда, да и исхода другого не предстояло. На другой день, ранним утром, муж и
жена отправились в ближайший губернский город, где живо совершили купчую крепость, которая навсегда
передала Щучью-Заводь в собственность Анфисы Порфирьевны. А по приезде домой, как только наступила ночь, переправили Николая Абрамыча на жительство в его бывшую усадьбу.
И до сих пор есть еще в Москве в живых люди, помнящие обед 17 сентября, первые именины
жены после свадьбы. К обеду собралась вся знать, административная и купеческая.
Перед обедом гости были приглашены в зал посмотреть подарок, который муж сделал своей молодой
жене. Внесли огромный ящик сажени две длины, рабочие сорвали покрышку. Хлудов с топором в руках сам старался вместе с ними. Отбили крышку, перевернули его дном кверху и подняли. Из ящика вывалился… огромный крокодил.
Судья мог спать спокойно в своей скромной могиле под убогой кладбищенской церковью:
жена, насколько могла и даже более, выполнила задачу, которая так мучила
перед концом его страдающую душу…
На этом свидании он
передал отцу какие-то поручения и последний привет молодой
жене.
— И будешь возить по чужим дворам, когда дома угарно. Небойсь стыдно
перед детьми свое зверство показывать… Вот так-то, Галактион Михеич! А ведь они, дети-то, и совсем большие вырастут. Вырасти-то вырастут, а к отцу путь-дорога заказана. Ах, нехорошо!..
Жену не жалел, так хоть детей бы пожалел. Я тебе по-стариковски говорю… И обидно мне на тебя и жаль. А как жалеть, когда сам человек себя не жалеет?
— Э, дела найдем!.. Во-первых, мы можем предоставить вам некоторые подряды, а потом… Вы знаете, что дом Харитона Артемьича на
жену, — ну, она
передаст его вам: вот ценз. Вы на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей и дом… Кроме того, у вас уже сейчас в коммерческом мире есть свое имя, как дельного человека, а это большой ход. Вас знают и в Заполье и в трех уездах… О, известность — тоже капитал!
— Идите, проститесь с
женой, — сказал доктор, усаживаясь к столу и ставя
перед собой бутылку. — Все кончено.
От думы они поехали на Соборную площадь, а потом на главную Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и на главных улицах, не говоря уже о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор и остановились у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и
передавал с рук на руки
жене, испитой болезненной женщине с испуганным лицом.
Симон чувствовал себя постоянно виноватым
перед женой, а теперь еще больше. Но Наташа не взъелась на него, а только прибавила...
По его рассказу,
жена у него была красавица и он очень любил ее, но как-то раз, повздорив с ней, он поклялся
перед образом, что убьет ее, и с этого времени до самого убийства какая-то невидимая сила не переставала шептать ему на ухо: «Убей, убей!» До суда он сидел в больнице св.
Выйдя из дому моего, муж и
жена без церемонии
перед моим окошком и в виду часового отдали долг природе.
Он — повелитель своей
жены и самодурствует над нею, сколько душе угодно, даже и в то время, как сам
перед нею виноват и знает это.
Затем и самая манера у Карпа Карпыча другая: он с
женой своей обращается хуже, чем Уланбекова с воспитанницей, он не дает ей говорить, он даже, может быть, бивал ее; но всё-таки
жена может ему. делать кое-какие замечания, а Надя
перед Уланбековой совершенно безгласна.
Но
жена и без плетки видит необходимость лицемерить
перед мужем: она с притворной нежностью целует его, ласкается к нему, отпрашивается у него и у матушки к вечерне да ко всенощной, хотя и сама обнаруживает некоторую претензию на самодурство и говорит, что «не родился тот человек на свет, чтобы ее молчать заставил».
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках
перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная
жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было в камин.
На следующее утро Федор Иваныч с
женою отправился в Лаврики. Она ехала вперед в карете, с Адой и с Жюстиной; он сзади — в тарантасе. Хорошенькая девочка все время дороги не отходила от окна кареты; она удивлялась всему: мужикам, бабам, избам, колодцам, дугам, колокольчикам и множеству грачей; Жюстина разделяла ее удивление; Варвара Павловна смеялась их замечаниям и восклицаниям. Она была в духе;
перед отъездом из города О… она имела объяснение с своим мужем.