А в наглухо закрытые ставни упорно стучал осенний дождь, и тяжко и глубоко вздыхала ненастная ночь. Отрезанные стенами и ночью от людей и жизни, они точно крутились в вихре дикого и безысходного сна, и вместе с ними крутились, не умирая, дикие жалобы и проклятия. Само безумие стояло у дверей; его дыханием был
жгучий воздух, его глазами — багровый огонь лампы, задыхавшийся в глубине черного, закопченного стекла.
И с этой минуты он почти перестал смотреть на землю: она ушла вниз и далеко, со своими зелеными лесами, знакомыми с детства, низкорослою травою и цветами, со всей своей радостью и робкой, ненадежной земной любовью: и ее трудно понять, и ее трудно, даже невозможно, вспомнить — крепок и ясен
жгучий воздух высот, равнодушен к земному.
Неточные совпадения
Но лето, лето особенно упоительно в том краю. Там надо искать свежего, сухого
воздуха, напоенного — не лимоном и не лавром, а просто запахом полыни, сосны и черемухи; там искать ясных дней, слегка
жгучих, но не палящих лучей солнца и почти в течение трех месяцев безоблачного неба.
Но он не отбежал еще пятидесяти шагов, как вдруг остановился, словно вкопанный. Знакомый, слишком знакомый голос долетел до него. Маша пела. «Век юный, прелестный», — пела она; каждый звук так и расстилался в вечернем
воздухе — жалобно и знойно. Чертопханов приник ухом. Голос уходил да уходил; то замирал, то опять набегал чуть слышной, но все еще
жгучей струйкой…
Казалось, в
воздухе поет огромная медная труба, поет и будит людей, вызывая в одной груди готовность к бою, в другой — неясную радость, предчувствие чего-то нового,
жгучее любопытство, там — возбуждая смутный трепет надежд, здесь — открывая выход едкому потоку годами накопленной злобы. Все заглядывали вперед, где качалось и реяло в
воздухе красное знамя.
В
воздухе чуть не каждый день оттепель сменялась
жгучим холодом, и наоборот; но настоящие теплые дни перепадали редко.
Он испытывал
жгучее наслаждение, видя, как смешно размахивают в
воздухе толстые руки и как ноги человека, которого он трепал, подкашиваются под ним, шаркают по полу.
Долинский задыхался, а светляки перед ним все мелькали, и зеленые майки качались на гнутких стеблях травы и наполняли своим удушливым запахом неподвижный
воздух, а трава все растет, растет, и уж Долинскому и нечем дышать, и негде повернуться. От страшной,
жгучей боли в груди он болезненно вскрикнул, но голос его беззвучно замер в сонном
воздухе пустыни, и только переросшая траву задумчивая пальма тихо покачала ему своей печальной головкой.
Челкаш протянул Гавриле несколько бумажек. Тот взял их дрожащей рукой, бросил весла и стал прятать куда-то за пазуху, жадно сощурив глаза, шумно втягивая в себя
воздух, точно пил что-то
жгучее. Челкаш с насмешливой улыбкой поглядывал на него. А Гаврила уже снова схватил весла и греб нервно, торопливо, точно пугаясь чего-то и опустив глаза вниз. У него вздрагивали плечи и уши.
Теперь, когда Челкаш шепнул «кордоны!», Гаврила дрогнул: острая,
жгучая мысль прошла сквозь него, прошла и задела по туго натянутым нервам, — он хотел крикнуть, позвать людей на помощь к себе… Он уже открыл рот и привстал немного на лавке, выпятил грудь, вобрал в нее много
воздуха и открыл рот, — но вдруг, пораженный ужасом, ударившим его, как плетью, закрыл глаза и свалился с лавки.
Ласковую музыку волн перебивали хищные крики чаек. Зной становился менее
жгучим, уже иногда в шалаш залетала прохладная струя
воздуха, пропитанного запахом моря.