Неточные совпадения
Удары градом сыпались:
— Убью! пиши
к родителям! —
«Убью! зови попа!»
Тем кончилось, что прасола
Клим
сжал рукой, как обручем,
Другой вцепился в волосы
И гнул со словом «кланяйся»
Купца
к своим
ногам.
Теперь она знала всех их, как знают друг друга в уездном городе; знала, у кого какие привычки и слабости, у кого какой сапог
жмет ногу; знала их отношения друг
к другу и
к главному центру, знала, кто за кого и как и чем держится, и кто с кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны, не мог интересовать ее, и она избегала его.
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну с
ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся с ней,
к себе ведут,
Целуют, нежно руки
жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
Вдруг видим, ее несет уже
к нам матрос,
сжав ей одной рукой шею, другой
ноги.
— Я для чего пришла? — исступленно и торопливо начала она опять, —
ноги твои обнять, руки
сжать, вот так до боли, помнишь, как в Москве тебе
сжимала, опять сказать тебе, что ты Бог мой, радость моя, сказать тебе, что безумно люблю тебя, — как бы простонала она в муке и вдруг жадно приникла устами
к руке его. Слезы хлынули из ее глаз.
Прочие дворяне сидели на диванах, кучками
жались к дверям и подле окон; один, уже, немолодой, но женоподобный по наружности помещик, стоял в уголку, вздрагивал, краснел и с замешательством вертел у себя на желудке печаткою своих часов, хотя никто не обращал на него внимания; иные господа, в круглых фраках и клетчатых панталонах работы московского портного, вечного цехового мастера Фирса Клюхина, рассуждали необыкновенно развязно и бойко, свободно поворачивая своими жирными и голыми затылками; молодой человек, лет двадцати, подслеповатый и белокурый, с
ног до головы одетый в черную одежду, видимо робел, но язвительно улыбался…
Я —
к двери, — нет ходу; увязла средь бесов, всю баню забили они, повернуться нельзя, под
ноги лезут, дергают,
сжали так, что и окститься не могу!
Все это подвигало сердце ближе
к женщине со светлыми глазами, и мать невольно
жалась к ней, стараясь идти в
ногу. Но порою в словах Софьи вдруг являлось что-то резкое, оно казалось матери лишним и возбуждало у нее опасливую думу...
Парни медленно, тесной группой подошли
к Софье и
жали ей руку молча, неуклюже ласковые. В каждом ясно было видно скрытое довольство, благодарное и дружеское, и это чувство, должно быть, смущало их своей новизной. Улыбаясь сухими от бессонной ночи глазами, они молча смотрели в лицо Софьи и переминались с
ноги на
ногу.
— Кандидатов слишком довольно. На каждое место десять — двадцать человек, друг у дружки так и рвут. И чем больше нужды, тем труднее: нынче и
к месту-то пристроиться легче тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не
жмется, вольной
ногой в квартиру
к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть — самое святое дело под крылышком у них смирно сидеть.
Дальнейшая очередь была за мной. Но только что я приступил
к чтению"Исторической догадки": Кто были родители камаринского мужика? — как послышался стук в наружную дверь. Сначала стучали легко, потом сильнее и сильнее, так что я, переполошенный, отворил окно, чтоб узнать, в чем дело. Но в ту самую минуту, как я оперся на подоконник, кто-то снаружи вцепился в мои руки и
сжал их как в клещах. И в то же время, едва не сбив меня с
ног, в окно вскочил мужчина в кепи и при шашке.
Сжав кулаки, он крадется
к женщине и вдруг, топнув
ногой, падает на колени перед нею, широко раскинув руки, подняв брови, сердечно улыбаясь.
«Господу, — говорю, — было угодно меня таким создать», — да с сими словами и опять заплакал; опять сердце, знаете,
сжалось: и сержусь на свои слезы и плачу. Они же, покойница, глядели, глядели на меня и этак молчком меня
к себе одним пальчиком и поманули: я упал им в
ноги, а они положили мою голову в колени, да и я плачу, и они изволят плакать. Потом встали, да и говорят...
И она бросилась на гейшу, пронзительно визжала и
сжимала сухие кулачки. За нею и другие, — больше из ее кавалеров. Гейша отчаянно отбивалась. Началась дикая травля. Веер сломали, вырвали, бросили на пол, топтали. Толпа с гейшею в середине бешено металась по зале, сбивая с
ног наблюдателей. Ни Рутиловы, ни старшины не могли пробиться
к гейше. Гейша, юркая, сильная, визжала пронзительно, царапалась и кусалась. Маску она крепко придерживала то правою, то левою рукою.
Оттолкнула Варвару и кинулась
к двери. Ее не успели удержать. Наклонив голову,
сжав кулаки, ворвалась она в столовую, с треском распахнув дверь. Там она остановилась близ порога, увидела испачканные обои и пронзительно засвистала. Она подбоченилась, лихо отставила
ногу и неистово крикнула...
Кожемякин некоторое время чувствовал себя победителем; голова его приятно кружилась от успеха и вина, но когда он, дружелюбно приглашённый всеми в гости и сам всех пригласив
к себе, вышел на улицу и под
ногами у него захрустел снег — сердце охладело,
сжалось в унынии, и невольно с грустью он подумал...
Дело происходило уже осенью в Ницце. Однажды утром, когда я зашел
к ней в номер, она сидела в кресле, положив
ногу на
ногу, сгорбившись, осунувшись, закрыв лицо руками, и плакала горько, навзрыд, и ее длинные, непричесанные волосы падали ей на колени. Впечатление чудного, удивительного моря, которое я только что видел, про которое хотел рассказать, вдруг оставило меня, и сердце мое
сжалось от боли.
Дядя заставил Евсея проститься с хозяевами и повёл его в город. Евсей смотрел на всё совиными глазами и
жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и тяжёлый грохот телег, крики торговцев, шарканье и топот
ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались в душное, пыльное облако. Люди шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали через улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик порою закрывал их, спотыкался и говорил дяде...
Писатель шумно поднялся на
ноги, высокий, крепкий. Он
сжал руки, пальцы его громко и неприятно хрустнули, и повернулся
к окну.
Беспокойнее шумел двор — вдруг почувствовалось, что дом чужой, и потянуло ближе
к шуму; колеблясь, толкались по комнате, сразу принявшей вид беспорядка и угрюмости. Встревоженная Глаша сперва
жалась к столу, где сидели Колесников и Саша, потом исчезла куда-то. Гоготали около найденного граммофона и, смешливо морщась и покачиваясь на нетвердых
ногах, божился Иван...
Тогда он повернулся всем корпусом
к Невскому и, увидев на улице жалкую собачонку, которая на трех
ногах жалась около тротуара, отпер окно, вынул из кармана небольшой камень и пустил им в собаку.
Молитва кончена. Двадцать человек летят сломя голову
к дверям, едва не сбивая с
ног преподавателя, который с снисходительной, но несколько боязливой улыбкой
жмется к стене Из всех четырех отделений одновременно вырываются эти живые, неудержимые потоки, сливаются, перемешиваются, и сотня мальчишек мчится, как стадо молодых здоровых животных, выпущенных из тесных клеток на волю.
Вот — замечаю я: наблюдает за мною некий старичок — седенький, маленький и чистый, как голая кость. Глаза у него углублённые, словно чего-то устрашились; сух он весь, но крепок, подобно козлёнку, и быстр на
ногах. Всегда
жмётся к людям, залезает в толпу, — бочком живёт, — и заглядывает в лица людей, точно ищет знакомого. Хочется ему чего-то от меня, а не смеет спросить, и жалка мне стала эта робость его.
Он швырнул, кота
к моим
ногам и,
сжав кулаки, быком пошел на меня, его правый глаз разгорался, а левый, покраснев, полно налился слезою.
Но Мухортый, очевидно, не успокаивался речами Никиты и был тревожен; он переступал с
ноги на
ногу,
жался к саням, становясь задом
к ветру, и терся головой о рукав Никиты.
Она прижалась
к юноше. Листок
Так
жмется к ветке, бурю ожидая.
Стучало сердце в ней, как молоток,
Уста полураскрытые, пылая,
Шептали что-то. С головы до
ногОна горела. Груди молодые
Как персики являлись наливные
Из-под сорочки… Сашкина рука
По ним бродила медленно, слегка…
Но… есть во мне
к стыдливости вниманье —
И целый час я пропущу в молчанье.
Оля едва шла…
Ноги ее подгибались и путались в тяжелом платье. Она дрожала и со страха
жалась к моему плечу.
Ноги мои гнутся от наслаждения, которое я чувствую, и я, чтобы не упасть, хватаю отца за рукав и припадаю
к его мокрому летнему пальто. Отец дрожит и
жмется. Ему холодно…
Ее гложет ненависть
к Калерии, такая, что как только она вспомнит ее лицо или белый чепчик и пелеринку, — дрожь пойдет у нее от груди
к ногам и
к рукам, и кулаки
сжимаются сами собою.
Как девочка, которой подарили дорогой веер, он, прежде чем написать заглавие, долго кокетничает перед самим собой, рисуется, ломается… Он
сжимает себе виски, то корчится и поджимает под кресло
ноги, точно от боли, то томно жмурится, как кот на диване… Наконец, не без колебания, протягивает он
к чернильнице руку и с таким выражением, как будто подписывает смертный приговор, делает заглавие…
Ей показалось, что ее вчерашний сон повторяется наяву: безотчетный испуг и необъяснимая сильная радость одновременно
сжали ее сердце, биение его остановилось, в глазах потемнело, и молодая девушка без чувств упала почти
к ногам приблизившегося незнакомца.
Схватывает он змея своими могучими руками прямо под голову,
жмет ее изо всей силы, наливаются кровью глаза чудовища, и вдруг струя алой крови как фонтаном брызжет из пасти и
жало смертоносное упадает
к ногам Якова Потаповича.
Сильные руки
сжали ему рот, держали его за волоса, за два конца бороды, за
ноги, затылок — и сокровище, которое было для него жизни дороже, — борода упала
к ногам нечестивых никонианцев, которые с хохотом затоптали ее.
Смеясь от счастья, Пашка протянул
к знакомому лицу руки, хотел крикнуть, но неведомая сила
сжала его дыхание, ударила по
ногам; он покачнулся и без чувств повалился на ступени.
Еще не становясь на
ноги, он заползал на четвереньках в самые отдаленные углы огромной бакши; спускался по скользкому илу
к самой воде глубокой речки; засыпал в траве под черемухой, где всегда вертелись безвредные ужи, но где зато не один раз было убито и несколько гадюк, и не утянула
к себе Малвошку синяя глубина вод, не положило кровавой ранки на его чистое тело ядовитое
жало пресмыкающейся гадины.
Валя молчал. Внезапно лицо женщины растянулось, слезы быстро-быстро закапали одна за другой, и, точно потеряв под собою землю, она рухнула на кровать, жалобно скрипнувшую под ее телом. Из-под платья выставилась
нога в большом башмаке с порыжевшей резинкой и длинными ушками. Прижимая руку
к груди, другой
сжимая виски, женщина смотрела куда-то сквозь стену своими бледными, выцветшими глазами и шептала...
— Батюшка! смилуйся! ты хмелен, ты мне по муже родитель; я от тебя этого стерпеть не могу! — говорила вдова, разжимая руку, захватившую свекровы волосы. Но Маркел Семеныч только крепче
сжал стан невестки и, тесно прижимаясь
к ней всею фигурой, разом перенес в комнату через подоконник свою
ногу.