Неточные совпадения
А Петр-то Иванович уж мигнул пальцем и подозвал трактирщика-с, трактирщика Власа:
у него жена три недели назад тому родила, и такой пребойкий
мальчик,
будет так же, как и отец, содержать трактир.
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали
споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся
у него в ученье
мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
Оказалось, что
у Егора
была семья, три
мальчика и дочь швея, которую он хотел отдать замуж за приказчика в шорной лавке.
― Вот ты всё сейчас хочешь видеть дурное. Не филантропическое, а сердечное.
У них, то
есть у Вронского,
был тренер Англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [белая горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках; да не так, свысока, деньгами, а она сама готовит
мальчиков по-русски в гимназию, а девочку взяла к себе. Да вот ты увидишь ее.
На его квартире никого уже не
было дома: все
были на скачках, и лакей его дожидался
у ворот. Пока он переодевался, лакей сообщил ему, что уже начались вторые скачки, что приходило много господ спрашивать про него, и из конюшни два раза прибегал
мальчик.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем
будет веден разговор
у них в то время, когда дворовая девка в монистах или
мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Любочка еще слишком мала; а насчет
мальчиков, которые
будут жить
у вас, я еще покойнее, чем ежели бы они
были со мною».
Разговор наш
был прерван стуком подъезжавшей линейки, на которой
у каждой рессоры сидело по дворовому
мальчику.
Карандышев. Вам надо старые привычки бросить. Что за короткость с пустым, глупым
мальчиком. Нельзя же терпеть того, что
у вас до сих пор
было.
Но уже утром он понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это
было скучно, потому что «
мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею, целовал ее ноги. Какое строгое лицо
было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет
быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
— Это — не вышло.
У нее, то
есть у жены, оказалось множество родственников, дядья — помещики, братья — чиновники, либералы, но и то потому, что сепаратисты, а я представитель угнетающей народности, так они на меня… как шмели, гудят, гудят! Ну и она тоже. В общем она — славная. Первое время даже грустные письма писала мне в Томск. Все-таки я почти три года жил с ней. Да. Ребят — жалко.
У нее —
мальчик и девочка, отличнейшие! Мальчугану теперь — пятнадцать, а Юле — уже семнадцать. Они со мной жили дружно…
Мальчики ушли. Лидия осталась, отшвырнула веревки и подняла голову, прислушиваясь к чему-то. Незадолго пред этим сад
был обильно вспрыснут дождем, на освеженной листве весело сверкали в лучах заката разноцветные капли. Лидия заплакала, стирая пальцем со щек слезинки, губы
у нее дрожали, и все лицо болезненно морщилось. Клим видел это, сидя на подоконнике в своей комнате. Он испуганно вздрогнул, когда над головою его раздался свирепый крик отца Бориса...
Однажды Клим пришел домой с урока
у Томилина, когда уже кончили
пить вечерний чай, в столовой
было темно и во всем доме так необычно тихо, что
мальчик, раздевшись, остановился в прихожей, скудно освещенной маленькой стенной лампой, и стал пугливо прислушиваться к этой подозрительной тишине.
Это
было очень оглушительно, а когда
мальчики кончили
петь, стало очень душно. Настоящий Старик отирал платком вспотевшее лицо свое. Климу показалось, что, кроме пота, по щекам деда текут и слезы. Раздачи подарков не стали дожидаться —
у Клима разболелась голова. Дорогой он спросил дедушку...
— Проходите. Садитесь, — сказал Самгин не очень любезно. — Ну-с, —
у меня
был Самойлов и познакомил с вашими приключениями… с вашими похождениями. Но мне нужно подробно знать, что делалось в этом кружке. Кто эти
мальчики?
Клим решил говорить возможно меньше и держаться в стороне от бешеного стада маленьких извергов. Их назойливое любопытство
было безжалостно, и первые дни Клим видел себя пойманной птицей,
у которой выщипывают перья, прежде чем свернуть ей шею. Он чувствовал опасность потерять себя среди однообразных
мальчиков; почти неразличимые, они всасывали его, стремились сделать незаметной частицей своей массы.
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда
у меня вырастут груди, как
у мамы и Павли, я тоже
буду родить —
мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить — нужно, а то
будут все одни и те же люди, а потом они умрут и уж никого не
будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
Нестерпимо длинен
был путь Варавки от новенького вокзала, выстроенного им, до кладбища. Отпевали в соборе, служили панихиды пред клубом, техническим училищем, пред домом Самгиных.
У ворот дома стояла миловидная, рыжеватая девушка, держа за плечо голоногого, в сандалиях, человечка лет шести; девушка крестилась, а человечек, нахмуря черные брови, держал руки в карманах штанишек. Спивак подошла к нему, наклонилась, что-то сказала,
мальчик, вздернув плечи, вынул из карманов руки, сложил их на груди.
Все
мальчики были бритоголовые,
у многих на лицах золотушные язвы, и все они
были похожи на оживших солдатиков из олова.
— Собирались в доме ювелира Марковича,
у его сына, Льва, — сам Маркович — за границей. Гасили огонь и в темноте читали… бесстыдные стихи, при огне их нельзя
было бы читать. Сидели парами на широкой тахте и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, — оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты. Не все —
мальчики, Марковичу — лет двадцать, Пермякову — тоже так…
У него
был свой сын, Андрей, почти одних лет с Обломовым, да еще отдали ему одного
мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не
у бабушки, а в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
—
Будет? — повторил и он, подступив к ней широкими шагами, и чувствовал, что волосы
у него поднимаются на голове и дрожь бежит по телу. — Татьяна Марковна! Не маните меня напрасной надеждой, я не
мальчик! Что я говорю — то верно, но хочу, чтоб и то, что сказано мне —
было верно, чтобы не отняли
у меня потом! Кто мне поручится, что это
будет, что Вера Васильевна… когда-нибудь…
— Вы хотите, чтоб я поступил, как послушный благонравный
мальчик, то
есть съездил бы к тебе, маменька, и спросил твоего благословения, потом обратился бы к вам, Татьяна Марковна, и просил бы
быть истолковательницей моих чувств, потом через вас получил бы да и при свидетелях выслушал бы признание невесты, с глупой рожей поцеловал бы
у ней руку, и оба, не смея взглянуть друг на друга, играли бы комедию, любя с позволения старших…
У меня
был в гимназии товарищ, ровесник мне, Лавровский — и такой милый, тихий, хорошенький
мальчик, впрочем ничем другим не отличавшийся.
С князем он
был на дружеской ноге: они часто вместе и заодно играли; но князь даже вздрогнул, завидев его, я заметил это с своего места: этот
мальчик был всюду как
у себя дома, говорил громко и весело, не стесняясь ничем и все, что на ум придет, и, уж разумеется, ему и в голову не могло прийти, что наш хозяин так дрожит перед своим важным гостем за свое общество.
Несмотря на неожиданность и важность разговора нынче вечером с Симонсоном и Катюшей, он не останавливался на этом событии: отношение его к этому
было слишком сложно и вместе с тем неопределенно, и поэтому он отгонял от себя мысль об этом. Но тем живее вспоминал он зрелище этих несчастных, задыхающихся в удушливом воздухе и валявшихся на жидкости, вытекавшей из вонючей кадки, и в особенности этого
мальчика с невинным лицом, спавшего на ноге каторжного, который не выходил
у него из головы.
— Что он
у вас спрашивает, кто вы? — спросила она
у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло
быть сомнения о том, что она со всеми
была,
есть и должна
быть в простых, ласковых, братских отношениях. — Ему всё нужно знать, — сказала она и совсем улыбнулась в лицо
мальчику такой доброй, милой улыбкой, что и
мальчик и Нехлюдов — оба невольно улыбнулись на ее улыбку.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей
у них
было двое:
мальчик и девочка, — и остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет дома.
Шестилетний
мальчик не понимал, конечно, значения этих странных слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком:
у него не
было сыновей,
была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
— Вот еще Ляховский… Разжился фальшивыми ассигнациями да краденым золотом, и черту не брат! Нет, вот теперь до всех вас доберется Привалов… Да. Он даром что таким выглядит тихоньким и, конечно, не
будет иметь успеха
у женщин, но Александра Павлыча с Ляховским подтянет. Знаете, я слышала, что этого несчастного
мальчика, Тита Привалова, отправили куда-то в Швейцарию и сбросили в пропасть. Как вы думаете, чьих рук это дельце?
Правда, иногда Антонида Ивановна думала о том, что хорошо бы иметь девочку и
мальчика или двух девочек и
мальчика, которых можно
было бы одевать по последней картинке и вывозить в своей коляске, но это желание так и оставалось одним желанием, — детей
у Половодовых не
было.
— Лупи его, сажай в него, Смуров! — закричали все. Но Смуров (левша) и без того не заставил ждать себя и тотчас отплатил: он бросил камнем в
мальчика за канавкой, но неудачно: камень ударился в землю.
Мальчик за канавкой тотчас же пустил еще в группу камень, на этот раз прямо в Алешу, и довольно больно ударил его в плечо.
У мальчишки за канавкой весь карман
был полон заготовленными камнями. Это видно
было за тридцать шагов по отдувшимся карманам его пальтишка.
Отец трепетал над ним, перестал даже совсем
пить, почти обезумел от страха, что умрет его
мальчик, и часто, особенно после того, как проведет, бывало, его по комнате под руку и уложит опять в постельку, — вдруг выбегал в сени, в темный угол и, прислонившись лбом к стене, начинал рыдать каким-то заливчатым, сотрясающимся плачем, давя свой голос, чтобы рыданий его не
было слышно
у Илюшечки.
— Уж конечно, объясню, не секрет, к тому и вел. Братишка ты мой, не тебя я хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя, я, может
быть, себя хотел бы исцелить тобою, — улыбнулся вдруг Иван, совсем как маленький кроткий
мальчик. Никогда еще Алеша не видал
у него такой улыбки.
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит, ваш
мальчик — добрый
мальчик, любит отца и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно
будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то он попросит
у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
В поручении Катерины Ивановны промелькнуло одно обстоятельство, чрезвычайно тоже его заинтересовавшее: когда Катерина Ивановна упомянула о маленьком
мальчике, школьнике, сыне того штабс-капитана, который бежал, плача в голос, подле отца, то
у Алеши и тогда уже вдруг мелькнула мысль, что этот
мальчик есть, наверное, тот давешний школьник, укусивший его за палец, когда он, Алеша, допрашивал его, чем он его обидел.
Алеша еще
у ворот дома
был встречен криками
мальчиков, товарищей Илюшиных.
— Монах в гарнитуровых штанах! — крикнул
мальчик, все тем же злобным и вызывающим взглядом следя за Алешей, да кстати и став в позу, рассчитывая, что Алеша непременно бросится на него теперь, но Алеша повернулся, поглядел на него и пошел прочь. Но не успел он сделать и трех шагов, как в спину его больно ударился пущенный
мальчиком самый большой булыжник, который только
был у него в кармане.
Маленькая фигурка Николая Парфеновича выразила под конец речи самую полную сановитость.
У Мити мелькнуло
было вдруг, что вот этот «
мальчик» сейчас возьмет его под руку, уведет в другой угол и там возобновит с ним недавний еще разговор их о «девочках». Но мало ли мелькает совсем посторонних и не идущих к делу мыслей иной раз даже
у преступника, ведомого на смертную казнь.
—
У них там и семга
будет, — громко заметил вдруг
мальчик, открывший Трою.
Несколько
мальчиков сидели в этот раз
у Илюши, и хоть все они готовы
были, как и Смуров, отрицать, что помирил и свел их с Илюшей Алеша, но это
было так.
И что бы там ни случилось с нами потом в жизни, хотя бы мы и двадцать лет потом не встречались, — все-таки
будем помнить о том, как мы хоронили бедного
мальчика, в которого прежде бросали камни, помните, там
у мостика-то? — а потом так все его полюбили.
Подходя, он вглядывался в их румяные, оживленные личики и вдруг увидал, что
у всех
мальчиков было в руках по камню,
у других так по два.
У второго
мальчика, Павлуши, волосы
были всклоченные, черные, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится с пивной котел, тело приземистое, неуклюжее.
— Не знаю, а уж верно не Дубровский. Я помню его ребенком; не знаю, почернели ль
у него волоса, а тогда
был он кудрявый белокуренький
мальчик, но знаю наверное, что Дубровский пятью годами старше моей Маши и что следственно ему не тридцать пять лет, а около двадцати трех.
Ася (собственное имя ее
было Анна, но Гагин называл ее Асей, и уж вы позвольте мне ее так называть) — Ася отправилась в дом и скоро вернулась вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, тарелками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как
у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагин сказал ей...
В передней сидели седые лакеи, важно и тихо занимаясь разными мелкими работами, а иногда читая вполслуха молитвенник или псалтырь, которого листы
были темнее переплета.
У дверей стояли
мальчики, но и они
были скорее похожи на старых карликов, нежели на детей, никогда не смеялись и не подымали голоса.
У них
было трое детей, два года перед тем умер девятилетний
мальчик, необыкновенно даровитый; через несколько месяцев умер другой ребенок от скарлатины; мать бросилась в деревню спасать последнее дитя переменой воздуха и через несколько дней воротилась; с ней в карете
был гробик.
«
Мальчик!» — кричала мне Прасковья Андреевна, идучи к корыту, — я хотел
было взять младенца с подушки, но не мог, так дрожали
у меня руки.
К тому же Федор Карлович мне похвастался, что
у него
есть новый фрак, синий, с золотыми пуговицами, и действительно я его видел раз отправляющегося на какую-то свадьбу во фраке, который ему
был широк, но с золотыми пуговицами.
Мальчик, приставленный за ним, донес мне, что фрак этот он брал
у своего знакомого сидельца в косметическом магазейне. Без малейшего сожаления пристал я к бедняку — где синий фрак, да и только?