Неточные совпадения
Хлестаков. Оробели? А
в моих глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна
женщина не может их выдержать, не так ли?
— Певец Ново-Архангельской,
Его из Малороссии
Сманили господа.
Свезти его
в Италию
Сулились, да уехали…
А он бы рад-радехонек —
Какая уж Италия? —
Обратно
в Конотоп,
Ему здесь делать нечего…
Собаки дом покинули
(Озлилась круто
женщина),
Кому здесь дело
есть?
Да у него ни спереди,
Ни сзади… кроме голосу… —
«Зато уж голосок...
С другой стороны, вместо кротости, чистосердечия, свойств жены добродетельной, муж видит
в душе своей жены одну своенравную наглость, а наглость
в женщине есть вывеска порочного поведения.
[
В этом ничего нет удивительного, ибо летописец свидетельствует, что этот самый Дю-Шарио
был впоследствии подвергнут исследованию и оказался
женщиной.
Разговор этот происходил утром
в праздничный день, а
в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как
в числе последователей Козырева учения
было много
женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей.
В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Но таково
было ослепление этой несчастной
женщины, что она и слышать не хотела о мерах строгости и даже приезжего чиновника велела перевести из большого блошиного завода
в малый.
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу и кулаками сшибали проходящим головы, ходили
в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили молодых парней и прятали их
в подполья,
ели младенцев, а у
женщин вырезали груди и тоже
ели. Распустивши волоса по ветру,
в одном утреннем неглиже, они бегали по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные слова.
Весело шутя с предводительшей, он рассказывал ей, что
в скором времени ожидается такая выкройка дамских платьев, что можно
будет по прямой линии видеть паркет, на котором стоит
женщина.
С полною достоверностью отвечать на этот вопрос, разумеется, нельзя, но если позволительно допустить
в столь важном предмете догадки, то можно предположить одно из двух: или что
в Двоекурове, при немалом его росте (около трех аршин), предполагался какой-то особенный талант (например, нравиться
женщинам), которого он не оправдал, или что на него
было возложено поручение, которого он, сробев, не выполнил.
Он не верит и
в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может
быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая
женщина, — это он знает и знает, что я не
в силах
буду сделать этого».
Но теперь Долли
была поражена тою временною красотой, которая только
в минуты любви бывает на
женщинах и которую она застала теперь на лице Анны.
— То
есть как тебе сказать… Стой, стой
в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась
было. — Светское мнение
было бы то, что он ведет себя, как ведут себя все молодые люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой
женщиной,] a муж светский должен
быть только польщен этим.
Как ни различны
были эти две
женщины, Агафья Михайловна и Катя, как ее называл брат Николай и как теперь Левину
было особенно приятно называть ее, они
в этом
были совершенно похожи.
Кити
была смущена тою борьбой, которая происходила
в ней, между враждебностью к этой дурной
женщине и желанием
быть снисходительною к ней; но как только она увидала красивое, симпатичное лицо Анны, вся враждебность тотчас же исчезла.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она вошла
в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно
было поворачивать головы, тотчас же взяла
в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только
женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не
было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти
женщины остаются
в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
Константин Левин заглянул
в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек
в поддевке, а молодая рябоватая
женщина,
в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно
было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том,
в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин
в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
— Ты знаешь, единственная
женщина, которая приехала ко мне
в Петербурге,
была Бетси Тверская?
«Да, да, как это
было? — думал он, вспоминая сон. — Да, как это
было? Да! Алабин давал обед
в Дармштадте; нет, не
в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт
был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы
пели: Il mio tesoro, [Мое сокровище,] и не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же
женщины», вспоминал он.
В затеянном разговоре о правах
женщин были щекотливые при дамах вопросы о неравенстве прав
в браке. Песцов во время обеда несколько раз налетал на эти вопросы, но Сергей Иванович и Степан Аркадьич осторожно отклоняли его.
— Когда стара
буду и дурна, я сделаюсь такая же, — говорила Бетси, — но для вас, для молодой, хорошенькой
женщины еще рано
в эту богадельню.
Это говорилось с тем же удовольствием, с каким молодую
женщину называют «madame» и по имени мужа. Неведовский делал вид, что он не только равнодушен, но и презирает это звание, но очевидно
было, что он счастлив и держит себя под уздцы, чтобы не выразить восторга, не подобающего той новой, либеральной среде,
в которой все находились.
«Да, да, вот
женщина!» думал Левин, забывшись и упорно глядя на ее красивое, подвижное лицо, которое теперь вдруг совершенно переменилось. Левин не слыхал, о чем она говорила, перегнувшись к брату, но он
был поражен переменой ее выражения. Прежде столь прекрасное
в своем спокойствии, ее лицо вдруг выразило странное любопытство, гнев и гордость. Но это продолжалось только одну минуту. Она сощурилась, как бы вспоминая что-то.
Никогда еще не проходило дня
в ссоре. Нынче это
было в первый раз. И это
была не ссора. Это
было очевидное признание
в совершенном охлаждении. Разве можно
было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда входил
в комнату за аттестатом? Посмотреть на нее, видеть, что сердце ее разрывается от отчаяния, и пройти молча с этим равнодушно-спокойным лицом? Он не то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что любил другую
женщину, — это
было ясно.
Он знал очень хорошо, что
в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной
женщины может
быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней
женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее
в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может
быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— Какие
женщины! — сказал Вронский, вспоминая Француженку и актрису, с которыми
были в связи названные два человека.
— «Я знаю, что он хотел сказать; он хотел сказать: ненатурально, не любя свою дочь, любить чужого ребенка. Что он понимает
в любви к детям,
в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала? Но это желание сделать мне больно! Нет, он любит другую
женщину, это не может
быть иначе».
Анна вышла ему навстречу из-за трельяжа, и Левин увидел
в полусвете кабинета ту самую
женщину портрета
в темном, разноцветно-синем платье, не
в том положении, не с тем выражением, но на той самой высоте красоты, на которой она
была уловлена художником на портрете.
«Варвара Андреевна, когда я
был еще очень молод, я составил себе идеал
женщины, которую я полюблю и которую я
буду счастлив назвать своею женой. Я прожил длинную жизнь и теперь
в первый раз встретил
в вас то, чего искал. Я люблю вас и предлагаю вам руку».
Те же, как всегда,
были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами
в задах лож; те же, Бог знает кто, разноцветные
женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа
в райке, и во всей этой толпе,
в ложах и
в первых рядах,
были человек сорок настоящих мужчин и
женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же вошел
в сношение.
Это
были: очень высокий, сутуловатый мужчина с огромными руками,
в коротком, не по росту, и старом пальто, с черными, наивными и вместе страшными глазами, и рябоватая миловидная
женщина, очень дурно и безвкусно одетая.
Мать Вронского, узнав о его связи, сначала
была довольна — и потому, что ничто, по ее понятиям, не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь
в высшем свете, и потому, что столь понравившаяся ей Каренина, так много говорившая о своем сыне,
была всё-таки такая же, как и все красивые и порядочные
женщины, по понятиям графини Вронской.
— Ты влюбился
в эту гадкую
женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам. Да, да! Что ж может выйти из этого? Ты
в клубе
пил,
пил, играл и потом поехал… к кому? Нет, уедем… Завтра я уеду.
Еще Анна не успела напиться кофе, как доложили про графиню Лидию Ивановну. Графиня Лидия Ивановна
была высокая полная
женщина с нездорово-желтым цветом лица и прекрасными задумчивыми черными глазами. Анна любила ее, но нынче она как будто
в первый раз увидела ее со всеми ее недостатками.
Отношения к обществу тоже
были ясны. Все могли знать, подозревать это, но никто не должен
был сметь говорить.
В противном случае он готов
был заставить говоривших молчать и уважать несуществующую честь
женщины, которую он любил.
Если б я
была безнравственная
женщина, я бы могла влюбить
в себя ее мужа… если бы хотела.
Как будто
было что-то
в этом такое, чего она не могла или не хотела уяснить себе, как будто, как только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то
в себя и выступала другая, странная, чуждая ему
женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор.
— Нет, — перебила его графиня Лидия Ивановна. —
Есть предел всему. Я понимаю безнравственность, — не совсем искренно сказала она, так как она никогда не могла понять того, что приводит
женщин к безнравственности, — но я не понимаю жестокости, к кому же? к вам! Как оставаться
в том городе, где вы? Нет, век живи, век учись. И я учусь понимать вашу высоту и ее низость.
— Может
быть. Едут на обед к товарищу,
в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая
женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда того самого дома, куда они едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки.
Они возобновили разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях
женщин. Левин
был согласен с мнением Дарьи Александровны, что девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское
в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья не может обойтись без помощницы, что
в каждой, бедной и богатой семье
есть и должны
быть няньки, наемные или родные.
Большинство молодых
женщин, завидовавших Анне, которым уже давно наскучило то, что ее называют справедливою, радовались тому, что̀ они предполагали, и ждали только подтверждения оборота общественного мнения, чтоб обрушиться на нее всею тяжестью своего презрения. Они приготавливали уже те комки грязи, которыми они бросят
в нее, когда придет время. Большинство пожилых людей и люди высокопоставленные
были недовольны этим готовящимся общественным скандалом.
Левин не поверил бы три месяца тому назад, что мог бы заснуть спокойно
в тех условиях,
в которых он
был нынче; чтобы, живя бесцельною, бестолковою жизнию, притом жизнию сверх средств, после пьянства (иначе он не мог назвать того, что
было в клубе), нескладных дружеских отношений с человеком,
в которого когда-то
была влюблена жена, и еще более нескладной поездки к
женщине, которую нельзя
было иначе назвать, как потерянною, и после увлечения своего этою
женщиной и огорчения жены, — чтобы при этих условиях он мог заснуть покойно.
― Как я рад, ― сказал он, ― что ты узнаешь ее. Ты знаешь, Долли давно этого желала. И Львов
был же у нее и бывает. Хоть она мне и сестра, ― продолжал Степан Аркадьич, ― я смело могу сказать, что это замечательная
женщина. Вот ты увидишь. Положение ее очень тяжело,
в особенности теперь.
Это
была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная
женщина. Она любила Кити, и любовь ее к ней, как и всегда любовь замужних к девушкам, выражалась
в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она
в начале зимы часто у них встречала,
был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло
в том, чтобы шутить над ним.
Она встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его. И
в том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую девочку, которая тут же сидела за работой, назвав ее своею воспитанницей,
были знакомые и приятные Левину приемы
женщины большого света, всегда спокойной и естественной.
— Да что же? У Гримма
есть басня: человек без тени, человек лишен тени. И это ему наказанье за что-то. Я никогда не мог понять,
в чем наказанье. Но
женщине должно
быть неприятно без тени.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето
в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу
женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь,
выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал
в Россию, — надо
было к жене да еще
в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал
в Париж — опять справился.
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена считает себя непонятою
женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает
в ней это мнение о себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не
было, и она продолжала свою мысль.
Уже несколько дней графиня Лидия Ивановна находилась
в сильнейшем волнении. Она узнала, что Анна с Вронским
в Петербурге. Надо
было спасти Алексея Александровича от свидания с нею, надо
было спасти его даже от мучительного знания того, что эта ужасная
женщина находится
в одном городе с ним и что он каждую минуту может встретить ее.
«Он любит другую
женщину, это еще яснее, — говорила она себе, входя
в свою комнату. — Я хочу любви, а ее нет. Стало
быть, всё кончено, — повторила она сказанные ею слова, — и надо кончить».