Неточные совпадения
— Это не родильный дом, но больница, и назначается для всех болезней, кроме заразительных, — сказал он. — А вот это взгляните… — и он подкатил к Дарье Александровне вновь выписанное кресло для выздоравливающих. — Вы посмотрите. — Он
сел в кресло и стал двигать его. — Он не может ходить, слаб еще или болезнь ног, но ему нужен воздух, и он
ездит, катается…
Наконец и бричка была заложена, и два горячие калача, только что купленные, положены туда, и Селифан уже засунул кое-что для себя
в карман, бывший у кучерских козел, и сам герой наконец, при взмахивании картузом полового, стоявшего
в том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и чужих лакеях и кучерах, собравшихся позевать, как выезжает чужой барин, и при всяких других обстоятельствах, сопровождающих выезд,
сел в экипаж, — и бричка,
в которой
ездят холостяки, которая так долго застоялась
в городе и так, может быть, надоела читателю, наконец выехала из ворот гостиницы.
— Не знаю, — отвечал он мне небрежно, — я ведь никогда не
езжу в карете, потому что, как только я
сяду, меня сейчас начинает тошнить, и маменька это знает. Когда мы едем куда-нибудь вечером, я всегда
сажусь на козлы — гораздо веселей — все видно, Филипп дает мне править, иногда и кнут я беру. Этак проезжающих, знаете, иногда, — прибавил он с выразительным жестом, — прекрасно!
Коли так рассуждать, то и на стульях
ездить нельзя; а Володя, я думаю, сам помнит, как
в долгие зимние вечера мы накрывали кресло платками, делали из него коляску, один
садился кучером, другой лакеем, девочки
в середину, три стула были тройка лошадей, — и мы отправлялись
в дорогу.
Одет был
в последнем вкусе и
в петлице фрака носил много ленточек.
Ездил всегда
в карете и чрезвычайно берег лошадей:
садясь в экипаж, он прежде обойдет кругом его, осмотрит сбрую, даже копыта лошадей, а иногда вынет белый платок и потрет по плечу или хребту лошадей, чтоб посмотреть, хорошо ли они вычищены.
Наши вздумали тоже идти
в лагерь; я предвидел, что они недолго проходят, и не пошел, а
сел,
в ожидании их, на бревне подле дороги и смотрел, как
ездили англичанки.
Мы все скорей со двора долой, пожар-то все страшнее и страшнее, измученные, не евши, взошли мы
в какой-то уцелевший дом и бросились отдохнуть; не прошло часу, наши люди с улицы кричат: «Выходите, выходите, огонь, огонь!» — тут я взяла кусок равендюка с бильярда и завернула вас от ночного ветра; добрались мы так до Тверской площади, тут французы тушили, потому что их набольшой жил
в губернаторском доме;
сели мы так просто на улице, караульные везде ходят, другие, верховые,
ездят.
Делалось это под видом сбора на «погорелые места». Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали
в Москву семьями. Бабы с ребятишками
ездили в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения с гербовой печатью о том, что предъявители сего едут по сбору пожертвований
в пользу сгоревшей деревни или
села. Некоторые из них покупали особые сани, с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня.
Когда же
селят на линии проектированной дороги, то при этом имеются
в виду не жители нового селения, а те чиновники и каюры, которые со временем будут
ездить по этой дороге.
Женичка дома не жил: мать отдала его
в один из лучших пансионов и сама к нему очень часто
ездила, но к себе не брала; таким образом Вихров и Мари все почти время проводили вдвоем — и только вечером, когда генерал просыпался, Вихров
садился с ним играть
в пикет; но и тут Мари или сидела около них с работой, или просто смотрела им
в карты.
Вот-с эта же самая Варсонофия уведомила меня месяца с два тому назад, что к Мавре Кузьмовне какой-то купчина московский участил
ездить и что свиданья у них бывают на дому у ней, Варсонофии,
в селе версты за три отсюда.
Интересовался также городами, граничащими с ней, особенно фабричными районами. Когда он
ездил на любимую им рыбную ловлю, то
в деревнях и
селах дружил с жителями, каким-то чутьем угадывая способных, и делал их своими корреспондентами.
Он
сел в Москве, у Рогожской,
в один из так называемых «дележанов»,
в которых
в былое время езжали, да и теперь еще кой-где
ездят мелкие купцы и торгующие крестьяне, направляясь
в свое место
в побывку.
Я
сажусь на стул около двери уборной и говорю; мне приятно вспоминать о другой жизни
в этой, куда меня сунули против моей воли. Я увлекаюсь, забываю о слушателях, но — ненадолго; женщины никогда не
ездили на пароходе и спрашивают меня...
— Это — ярмарочный сторож живет. Вылезет из окна на крышу,
сядет в лодку и
ездит, смотрит — нет ли где воров? А нет воров — сам ворует…
20-го июня.
Ездил в Благодухово и картину велел состругать при себе:
в глупом народному духу потворствовать не нахожу нужным. Узнавал о художнике; оказалось, что это пономарь Павел упражнялся. Гармонируя с духом времени
в шутливости, велел сему художнику
сесть с моим кучером на облучок и, прокатив его сорок верст, отпустил пешечком обратно, чтобы имел время
в сей проходке поразмыслить о своей живописной фантазии.
В предыдущий раз Спиридон
ездил в такую же экспедицию даже без шляпы, но дедушка побранил его за то, и на этот раз он приготовил себе что-то вроде шапки, сплетенной из широких лык; дедушка посмеялся над его шлычкой [Шлычка — женский головной убор, вроде чепца.] и, надев полевой кафтан из небеленого домашнего холста да картуз и подостлав под себя про запас от дождя армяк,
сел на дроги.
Отъезжавшему казалось тепло, жарко от шубы. Он
сел на дно саней, распахнулся, и ямская взъерошенная тройка потащилась из темной улицы
в улицу мимо каких-то невиданных им домов. Оленину казалось, что только отъезжающие
ездят по этим улицам. Кругом было темно, безмолвно, уныло, а
в душе было так полно воспоминаний, любви, сожалений и приятных давивших слез…
Словом сказать, образовалась целая теория вколачивания"штуки"
в человеческое существование. На основании этой теории, если бы все эти люди не заходили
в трактир, не
садились бы на конку, не гуляли бы по Владимирской, не
ездили бы на извозчике, а оставались бы дома, лежа пупком вверх и читая"Nana", — то были бы благополучны. Но так как они позволили себе
сесть на конку, зайти
в трактир, гулять по Владимирской и т. д., то получили за сие
в возмездие"штуку".
— Ну, рассказывай нам, как
ездил? Много ли денег прокутил? — гудел Игнат, толкая сына
в то кресло,
в котором только что сидела Медынская. Фома покосился на него и
сел в другое.
Меж тем прошла
в этом неделя;
в один день Ольга Федотовна
ездила в соседнее
село к мужику крестить ребенка, а бабушке нездоровилось, и она легла
в постель, не дождавшись своей горничной, и заснула. Только
в самый первый сон княгине показалось, что у нее за ширмою скребется мышь… Бабушка терпела-терпела и наконец, чтоб испугать зверька, стукнула несколько раз рукою
в стену, за которою спала Ольга Федотовна.
Когда мы были с барыней
в Петербурге, так это только поглядеть надобно было, какие к нам господа
ездили, и как у нас было убрано
в комнатах; опять же барыня везде брала меня с собой, даже и
в Петергоф мы
ездили на пароходе, и
в Царское
Село.
Бегушев поднялся с места,
сел в коляску и уехал домой. Слова Домны Осиповны, что она напишет ему, сильно его заинтересовали: «Для чего и что она хочет писать мне?» — задавал он себе вопрос.
В настоящую минуту ему больше всего желалось устроить
в душе полнейшее презрение к ней; но, к стыду своему, Бегушев чувствовал, что он не может этого сделать. За обедом он ни слова не сказал графу Хвостикову, что
ездил к Домне Осиповне, и только заметил ему по случаю напечатанного графом некролога Олухова...
Вернулись все домой, а Насти не было. Два дня и три ночи она пропадала.
Ездили за ней и к кузнецу и к Петровне, но никто ее нигде не видал. На третий день чередников мальчишка, пригнавши вечером овец, сказал: «А Настька-то прокудинская
в ярушках над громовым ключом сидит». Поехали к громовому ключу и взяли Настю. Дома она ни на одно слово не отвечала.
Села на лавку и опять охать.
Но это не украшало отца, не гасило брезгливость к нему,
в этом было даже что-то обидное, принижающее. Отец почти ежедневно
ездил в город как бы для того, чтоб наблюдать, как умирает монах. С трудом, сопя, Артамонов старший влезал на чердак и
садился у постели монаха, уставив на него воспалённые, красные глаза. Никита молчал, покашливая, глядя оловянным взглядом
в потолок; руки у него стали беспокойны, он всё одёргивал рясу, обирал с неё что-то невидимое. Иногда он вставал, задыхаясь от кашля.
Инстинкты его достигали размеров гораздо страшнейших: он
ездил с своими охотниками как настоящий разбойничий атаман; брал ради потехи гумна и
села; ходил
в атаку на маленькие беззащитные города, брал
в плен капитан-исправников и брил попов и дьяков.
В воскресенье он был без отпуска. После обедни устраивали «слона», играли «
в горки», переодевались
в вывернутые наизнанку мундиры, мазали себе лица сажей из печки. Буланиным овладела какая-то пьяная, истерическая скука. Стали
ездить верхом друг на друге. Буланин
сел на плечи рослому Конисскому и долго носился на нем по залам, пуская бумажные стрелы.
6 декабря я
ездил в Царское
село, и надежда на помещение Миши
в лицей разрушилась.
К рождеству мужики проторили
в сугробах узкие дорожки. Стало возможно
ездить гусем. По давно заведенному обычаю, все окрестные священники и дьячки, вместе с попадьями, дьяконицами и дочерями, съезжались на встречу Нового года
в село Шилово, к отцу Василию, который к тому же на другой день, 1 января, бывал именинником. Приезжали также местные учители, псаломщики и различные молодые люди духовного происхождения, ищущие невест.
— Верно! Только надо это понять, надо её видеть там, где её знают, где её, землю, любят. Это я, братцы мои, видел! Это и есть мой поворот. Началась эта самая война — престол, отечество, то, сё —
садись в скотский вагон! Поехали. С год время ехали, под гору свалились… Вот китайская сторона… Смотрю — господи! да разве сюда за войной
ездить? Сюда за умом! За умом надобно
ездить, а не драться, да!
Сначала
в карауле все шло хорошо: посты распределены, люди расставлены, и все обстояло
в совершенном порядке. Государь Николай Павлович был здоров,
ездил вечером кататься, возвратился домой и лег
в постель. Уснул и дворец. Наступила самая спокойная ночь.
В кордегардии тишина. Капитан Миллер приколол булавками свой белый носовой платок к высокой и всегда традиционно засаленной сафьянной спинке офицерского кресла и
сел коротать время за книгой.
Ездить по деревням на беседы да
в села на базары!
— Прибавь еще: и знания. Нарочно
в Берлин
ездил посмотреть тамошнее чудо и, не хвастая, скажу, что мой хотя и уступает, конечно,
в величине, но насчет изящества и интересности — нисколько… Это моя гордость и утешение. Как скучно станет — придешь сюда,
сядешь и смотришь по целым часам. Я люблю всю эту тварь за то, что она откровенна, не так, как наш брат — человек. Жрет друг друга и не конфузится. Вон смотри, смотри: видишь, нагоняет.
Сначала они
ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: «Ну, кавалер,
садитесь». Я и радовался, и боялся, и старался так сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою
в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня на руки и посадил. Он сказал: «Не тяжел барин, — фунта два, больше не будет».
К тому же земли от
села пошли клином
в одну сторону, и на работу
в дальние полосы приходится
ездить верст за десяток и дальше, оттого заполья и не знали сроду навоза, оттого и хлеб на них плохо родился.
Мужчины ожидали, что монашенка откажется, — святые на тройках не
ездят, — но к их удивлению она согласилась и
села в сани. И когда тройка помчалась к заставе, все молчали и только старались, чтобы ей было удобно и тепло, и каждый думал о том, какая она была прежде и какая теперь. Лицо у нее теперь было бесстрастное, мало выразительное, холодное и бледное, прозрачное, будто
в жилах ее текла вода, а не кровь. А года два-три назад она была полной, румяной, говорила о женихах, хохотала от малейшего пустяка…
Оставив солдат рассуждать о том, как татары ускакали, когда увидели гранату, и зачем они тут
ездили, и много ли их еще
в лесу есть, я отошел с ротным командиром за несколько шагов и
сел под деревом, ожидая разогревавшихся битков, которые он предложил мне.
Начались воспоминания. Губернатор и голова оживились, повеселели и, перебивая друг друга, стали припоминать пережитое. И архиерей рассказал, как он, служа
в Сибири,
ездил на собаках, как он однажды сонный, во время сильного мороза, вывалился из возка и едва не замерз; когда тунгузы вернулись и нашли его, то он был едва жив. Потом, словно сговорившись, старики вдруг умолкли,
сели рядышком и задумались.
На первом ночлеге ему представили жен; он избрал некоторых для себя, других уступил любимцам,
ездил с ними вокруг Москвы, жег усадьбы бояр опальных, казнил их верных слуг, даже истреблял скот, — особенно
в коломенских
селах убитого конюшенного Федорова, — возвратился
в Москву и велел ночью развезти жен по домам.
Все
село принимало участие
в осиротелой усадьбе, и добровольцы-нарочные чуть ли не каждый день
ездили верхом на станцию железной дороги за ожидаемым письмом.
Все это, по словам Кирилла, «поклеп», и «рознь», и «убавочные затейные речи» заключаются
в том, что Перфилий доносил, будто Кирилл «на дьяконе вокруг престола
ездил», а дьякон показал, что он, Кирилл, на него только
садился «и
в том стала рознь».
«Еще
в 724 году,
в июне месяце, во время вечернего пения, отец Кирилл, напився пьян,
в святом алтаре и во священном одеянии
садился на дьякона Петра и
ездил на нем около престола, яко обычно детям играть чехардою.
20-го июня.
Ездил в Благодухово и картину велел состругать при себе:
в глупом и народному духу потворствовать не нахожу нужным. Узнавал о художнике; оказалось, что это пономарь Павел упражнялся. Гармонируя с духом времени
в шутливости, велел сему художнику
сесть с моим кучером на облучок и, прокатив его сорок верст, отпустил pedibusque [Пешком (лат.).] обратно, чтобы имел время
в сей проходке поразмыслить о своей живописной фантазии.
— И видно же, что ты нигде не был дальше твоего острова. Если бы ты был не хром да
поездил бы по морю, ты бы знал, что солнце
садится не
в горах нашего острова, а как выходит из моря, так вечером опять и
садится в море. Я говорю верно, потому что каждый день вижу это своими глазами.