Неточные совпадения
Да! был
мужик единственный!
Отдача арестанта в работники к хорошему хозяину-мужику, тоже ссыльному, составляет пока
единственный вид каторги, выработанный русскою практикой и, несомненно, более симпатичный, чем австралийское батрачество.
Из кабака Кишкин отправился к Петру Васильичу, который сегодня случился дома. Это был испитой
мужик, кривой на один глаз. На сходках он был первый крикун. На Фотьянке у него был лучший дом,
единственный новый дом и даже с новыми воротами. Он принял гостя честь честью и все поглядывал на него своим уцелевшим оком. Когда Кишкин объяснил, что ему было нужно, Петр Васильевич сразу смекнул, в чем дело.
Это была
единственная баба на все поисковые партии, что заметно шокировало настоящих
мужиков, как Матюшка, делавший вид, что совсем не замечает Окси.
О переселенцах не было ни слуху ни духу, точно они сквозь землю провалились.
Единственное известие привезли приезжавшие перед рождеством
мужики с хлебом, — они сами были из орды и слышали, что весной прошел обоз с переселенцами и ушел куда-то «на линию».
Подбодренные смелостью старика, в дверях показались два-три человека с
единственным заводским вором Мороком во главе. Они продолжали подталкивать дурачка Терешку, Парасковею-Пятницу и другого дурака, Марзака, высокого старика с лысою головою. Морок, плечистый
мужик с окладистою бородой и темными глазами навыкате, слыл за отчаянную башку и не боялся никого. С ним под руку ворвался в кабак совсем пьяный Терешка-казак.
Положение Филиппа ухудшалось с каждым годом: он оставался
единственным работником-мужиком в семье и совсем «изробился».
Чтоб не сидеть одному, я направился в залу третьего класса. Тут, вследствие обширности залы, освещенной
единственною лампой, темнота казалась еще гуще. На полу и на скамьях сидели и лежали
мужики. Большинство спало, но в некоторых группах слышался говор.
Четыре казака ехали за ним: Ферапонтов, длинный, худой, первый вор и добытчик, — тот самый, который продал порох Гамзале; Игнатов, отслуживающий срок, немолодой человек, здоровый
мужик, хваставшийся своей силой; Мишкин, слабосильный малолеток, над которым все смеялись, и Петраков, молодой, белокурый,
единственный сын у матери, всегда ласковый и веселый.
На широкой и
единственной улице деревни толпился народ в праздничных кафтанах, с буйными криками веселья и злобы, вокруг казаков, которые, держа коней в поводу, гордо принимали подарки
мужиков и тянули ковшами густую брагу, передавая друг другу ведро, в которое староста по временам подливал хмельного напитка.
Мужик, брюхом навалившись на голову своей
единственной кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с верой и ужасом глядящий на значительно-нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные руки, которыми он нарочно жмет именно то место, которое болит, и смело режет в живое тело, с затаенною мыслию: «куда кривая не вынесет», и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом, —
мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась рука резать не зная.
И все это ложилось на душу, и все это в сохранности, как
единственный капитал, передавалось от отца к сыну, от матери к дочери, и вы разверните душу настоящего рабочего или
мужика — ведь это же ужас!
Чужая рука расстегивала
единственную пуговицу, портки спадали, и мужицкая тощая задница бесстыдно выходила на свет. Пороли легко, единственно для острастки, и настроение было смешливое. Уходя, солдаты затянули лихую песню, и те, что ближе были к телегам с арестованными
мужиками, подмаргивали им. Было это осенью, и тучи низко ползли над черным жнивьем. И все они ушли в город, к свету, а деревня осталась все там же, под низким небом, среди темных, размытых, глинистых полей с коротким и редким жнивьем.
Тяжело ехать, очень тяжело, но становится еще тяжелее, как подумаешь, что эта безобразная, рябая полоса земли, эта черная оспа, есть почти
единственная жила, соединяющая Европу с Сибирью! И по такой жиле в Сибирь, говорят, течет цивилизация! Да, говорят, говорят много, и если бы нас подслушали ямщики, почтальоны или эти вот мокрые, грязные
мужики, которые по колена вязнут в грязи около своего обоза, везущего в Европу чай, то какого бы мнения они были об Европе, об ее искренности!