Неточные совпадения
Старого бурмистра матушка очень любила: по мнению ее, это был
единственный в Заболотье человек, на совесть которого можно было вполне положиться. Называла она его не иначе как «Герасимушкой», никогда не заставляла стоять перед собой и пила вместе с ним чай. Действительно, это был честный и бравый старик. В то
время ему было уже за шестьдесят
лет, и матушка не шутя боялась, что вот-вот он умрет.
Два раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на
лето в деревню; но, проживши в Малиновце не больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться в Москву, хотя в это
время года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал только отставной генерал Любягин, родственник по жене (
единственный генерал в нашей семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих знал в точности, сколько хранится у него капитала в ломбарде.
Среди московских трактиров был один-единственный, где раз в
году, во
время весеннего разлива, когда с верховьев Москвы-реки приходили плоты с лесом и дровами, можно было видеть деревню. Трактир этот, обширный и грязный, был в Дорогомилове, как раз у Бородинского моста, на берегу Москвы-реки.
Весенний караван являлся и для заводов и для Голиковского
единственным спасением: во-время будет отправлен караван, во-время продастся железо — и заводский
год обеспечен средствами, а, главное, владельцы получат установленный дивиденд «по примеру прошлых
лет».
Но, сверх того, большинство из нас ещё помнит золотые
времена, когда по всей Руси, из края в край, раздавалось: эй, Иван, платок носовой! Эй, Прохор, трубку! — и хотя, в течение последних двадцати
лет, можно бы, кажется, уж сродниться с мыслью, что сапоги приходится надевать самолично, а все-таки эта перспектива приводит нас в смущение и порождает в наших сердцах ропот.
Единственный ропот, который, не будучи предусмотрен в регламентах, пользуется привилегией: роптать дозволяется.
Древнейший и
единственный акт, найденный Неплюевым в Яикской войсковой избе, была грамота царей Петра и Иоанна Алексеевичей, 1684
года, где упоминается о прежних службах войска со
времен Михаила».
Элиза Августовна не проронила ни одной из этих перемен; когда же она, случайно зашедши в комнату Глафиры Львовны во
время ее отсутствия и случайно отворив ящик туалета, нашла в нем початую баночку rouge végétal [румян (фр.).], которая
лет пятнадцать покоилась рядом с какой-то глазной примочкой в кладовой, — тогда она воскликнула внутри своей души: «Теперь пора и мне выступить на сцену!» В тот же вечер, оставшись наедине с Глафирой Львовной, мадам начала рассказывать о том, как одна — разумеется, княгиня — интересовалась одним молодым человеком, как у нее (то есть у Элизы Августовны) сердце изныло, видя, что ангел-княгиня сохнет, страдает; как княгиня, наконец, пала на грудь к ней, как к
единственному другу, и живописала ей свои волнения, свои сомнения, прося ее совета; как она разрешила ее сомнения, дала советы; как потом княгиня перестала сохнуть и страдать, напротив, начала толстеть и веселиться.
Кроме того, что налим драгоценная по вкусу рыба и что ее в это
время года ничем другим не достанешь, ставленье крючков потому приятно, что начинается тогда, когда прекращается уженье; заменяя его некоторым образом, оно может служить
единственной отрадой страстному рыбаку, огорченному лишеньем любимой забавы на целые полгода!
"Ну, слава богу, теперь, кажется, потише!" — вот возглас, который от
времени до
времени (но и то, впрочем, не слишком уж часто) приходится слышать в течение последних десяти — пятнадцати
лет.
Единственный возглас, с которым измученные люди соединяют смутную надежду на успокоение. Прекрасно. Допустим, что с нас и таких перспектив довольно: допустим, что мы уж и тогда должны почитать себя счастливыми, когда перед нами мелькает что-то вроде передышки… Но ведь все-таки это только передышка — где же самая жизнь?
«Вы сами, князь, — писала Петицкая, — знаете по собственному опыту, как можно ошибаться в людях; известная особа, по здешним слухам, тоже оставила вас, и теперь
единственное, пламенное желание княгини — возвратиться к вам и ухаживать за вами. А что она ни в чем против вас не виновна — в этом бог свидетель. Я так же, как и вы, в этом отношении заблуждалась; но, живя с княгиней около полутора
лет, убедилась, что это святая женщина:
время лучше докажет вам то, что я пишу в этих строках…»
В нашей роте было всего два офицера: ротный командир — капитан Заикин и субалтерн-офицер — прапорщик Стебельков. Ротный был человек средних
лет, толстенький и добрый; Стебельков — юноша, только что выпущенный из училища. Жили они дружно; капитан приголубил прапорщика, поил и кормил его, а во
время дождей даже прикрывал под своим
единственным гуттаперчевым плащом. Когда роздали палатки, наши офицеры поместились вместе, а так как офицерские палатки были просторны, то капитан решил поселить с собою и меня.
Единственное объяснение той безумной жизни, противной сознанию лучших людей всех
времен, которую ведут люди нашего
времени, в том, что молодые поколения обучаются бесчисленным самым трудным предметам: о состоянии небесных тел, о состоянии земли за миллионы
лет, о происхождении организмов и т. п., не обучаются они только тому одному, что всем и всегда нужно: тому, какой смысл человеческой жизни, как надо прожить ее, что думали об этом вопросе и как решили его мудрейшие люди всех веков.
Не нашел я в Мадриде за
время, которое я провел в нем, ни одного туриста или случайно попавшего туда русского. Никто там не жил, кроме посольских, да и посольства-то не было как следует. Русское правительство после революции, изгнавшей Изабеллу в 1868
году, прервало правильные сношения с временным правительством Испании и держало там только"поверенного в делах". Это был г. Калошин, и он представлял собою
единственного россиянина, за исключением духовенства — священника и псаломщика.
Летом в Лондоне сезон и съезд всего английского высшего общества, прибывающего из своих поместий и замков проводить
единственное приятное
время года в этом вечно туманном городе.
Вот как она узнала о похищении из банка суммы, падавшей на мою ответственность. К ней хаживала вдова канцелярского служителя, оставшаяся после смерти мужа с многочисленным семейством без всяких средств к существованию. Агнеса помогала
временами этой женщине. Приходит она к ней и рассказывает, что ее сына,
лет двадцати пяти, служащего в общественном банке,
единственного ее кормильца, посадили в острог по подозрению, что он был участником в расхищении сумм.
Было
время к ночи, и потому
единственные жильцы мельничной избушки, хозяин ее, старик седовласый, и мальчик
лет двенадцати, приемыш его, немой, укладывались спать.
Смерть мужа не поразила Ольгу Николаевну своею неожиданностью — он уже с
год, как был прикован к постели, и месяца три его смерти ожидали со дня на день — и не внесла какое-либо изменение в домашний режим, так как не только во
время тяжкой болезни Валериана Павловича, но и ранее, с первого дня их брака, Ольга Николаевна была в доме
единственной полновластной хозяйкой, слову которой безусловно повиновались все домашние, начиная с самого хозяина дома и кончая последним «казачком» их многочисленной дворни.
Круглый сирота и уроженец Петербургской губернии, он потерял своих родителей, которых он был
единственным сыном, в раннем детстве, воспитывался в Петербурге у своего троюродного дяди, который умер
лет за пять до
времени нашего рассказа, и Евгений Иванович остался совершенно одиноким.