Мойсей Мойсеич говорил вполголоса, низким баском, и, в общем, его
еврейская речь походила на непрерывное «гал-гал-гал-гал…», а жена отвечала ему тонким индюшечьим голоском, и у нее выходило что-то вроде «ту-ту-ту…».
Неточные совпадения
Это была правда: одежда сильно меняла к лучшему наружность мальчика. Типично
еврейских черт у него было гораздо меньше, чем у отца и брата. Он больше походил на мать и сестру — только в нем не было застенчивости, и глаза сверкали веселым задором.
Еврейский акцент в его
речи почти исчез, о чем он, видимо, очень старался.
Не о духе только, но и о плоти, и притом о социальной, точнее всечеловеческой плоти, идет здесь
речь, об ее спасении и просветлении, а далее и об узрении человечества, как того живого существа, Адама-Кадмона, Grand etre, о котором в единогласном прозорливстве говорят
еврейские каббалисты, О. Конт, Вл. Соловьев.
— Что будешь делать! — продолжал он, и чем ярче воскресало в нем прошлое, тем сильнее чувствовался в его
речи еврейский акцент. — Родители наказали меня и отдали дедушке, старому еврею-фанатику, на исправление. Но я ночью ушел в Шклов. А когда в Шклове ловил меня мой дядя, я пошел в Могилев; там пробыл два дня и с товарищем пошел в Стародуб.
— Н… н… бог знает, — отвечал он словно немножко нехотя и вдруг, приветно улыбнувшись, добавил: — читали, может быть, про Бубель (в
речи его было много
еврейского произношения): она про що немует, як онемевший Схария, про що гугнит, як Моисей… Кто ее во всем допытать может? Фай! ничего не разберешь! — вот Евангелиум — то книжка простая, ясная, а Бубель…