Неточные совпадения
Алексей Александрович рос сиротой. Их было два брата. Отца они не помнили, мать
умерла, когда Алексею Александровичу было десять лет. Состояние было маленькое.
Дядя Каренин, важный чиновник и когда-то любимец покойного императора, воспитал их.
Окончив курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью
дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат был самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и
умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Борис. Воспитывали нас родители в Москве хорошо, ничего для нас не жалели. Меня отдали в Коммерческую академию, а сестру в пансион, да оба вдруг и
умерли в холеру; мы с сестрой сиротами и остались. Потом мы слышим, что и бабушка здесь
умерла и оставила завещание, чтобы
дядя нам выплатил часть, какую следует, когда мы придем в совершеннолетие, только с условием.
Она рассказала, что в юности
дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его с отцом, богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после смерти отца затеял антрепризу в провинции. Разорился и даже сидел в тюрьме за долги. Потом режиссировал в частных театрах, женился на богатой вдове, она
умерла, оставив все имущество Варваре, ее дочери. Теперь
дядя Хрисанф живет с падчерицей, преподавая в частной театральной школе декламацию.
— Все
умрем,
дядя… как птицы!
Старшего
дядю, Александра, я не помню: он
умер, когда мы еще не начали ездить в Москву.
Этим исчерпываются мои воспоминания о дедушке. Воспоминания однообразные и малосодержательные, как и сама его жизнь. Но эта малосодержательность, по-видимому, служила ему на пользу, а не во вред. Вместе с исправным физическим питанием и умственной и нравственной невозмутимостью, она способствовала долголетию: дедушка
умер, когда ему уже исполнилось девяносто лет. Завещания он, конечно, не сделал, так что
дядя Григорий Павлыч беспрепятственно овладел его сокровищем.
— Я был у
дяди. Его сейчас приобщают; он, вероятно, сегодня или завтра
умрет. Но как же это вы здесь? Я не верю еще все глазам моим, — говорил Павел. Он несколько даже и поиспугался такого нечаянного появления m-me Фатеевой.
Сенечка мой милый! это все твое!"То представлялось ему, что и маменька
умерла, и братья
умерли, и Петенька
умер, и даже
дядя, маменькин брат, с которым Марья Петровна была в ссоре за то, что подозревала его в похищении отцовского духовного завещания, и тот
умер; и он, Сенечка, остался общим наследником…
— Она
умерла, друг мой; году после отца не жила. Вот любила так любила, не по-нашему с тобой, а потому именно, что была очень простая и непосредственная натура… Вина тоже,
дядя, дайте нам: я хочу, чтоб Жак у меня сегодня пил… Помнишь, как пили мы с тобой, когда ты сделался литератором? Какие были счастливые минуты!.. Впрочем, зачем я это говорю? И теперь хорошо! Ступайте,
дядя.
Но мать вскоре избавила его от этого труда: она
умерла. Вот, наконец, что писал он к
дяде и тетке в Петербург.
Умер его
дядя, булочник, и оставил ему тринадцать тысяч по завещанию.
— Мы, бабушка, давно собирались, а сегодня Улитушка прислала с нарочным сказать, что доктор был и что не нынче так завтра
дядя непременно
умереть должен.
—
Умирать я приехала к вам,
дядя!
Двое
дядей тут
умерли; двое двоюродных братьев здесь получили «особенно тяжкие» раны, последствием которых была смерть; наконец, и Любинька…
— Да-а, — не сразу отозвалась она. — Бесполезный только — куда его? Ни купец, ни воин. Гнезда ему не свить,
умрёт в трактире под столом, а то — под забором, в луже грязной.
Дядя мой говаривал, бывало: «Плохие люди — не нужны, хорошие — недужны». Странником сделался он, знаете — вера есть такая, бегуны — бегают ото всего? Так и пропал без вести: это полагается по вере их — без вести пропадать…
— Вы предчувствовали? Настасья Евграфовна, еще один вопрос. Я, конечно, не имею ни малейшего права, но решаюсь предложить вам этот последний вопрос для общего блага. Скажите — и это
умрет во мне — скажите откровенно:
дядя влюблен в вас или нет?
Вот, кажется, и все лица… Да! забыл: Гаврила очень постарел и совершенно разучился говорить по-французски. Из Фалалея вышел очень порядочный кучер, а бедный Видоплясов давным-давно в желтом доме и, кажется, там и
умер… На днях поеду в Степанчиково и непременно справлюсь о нем у
дяди.
«Так же, как они, как
дядя Ерошка, поживу,
умру.
Вещун-сердце ее не выдержало: она чуяла, что со мной худо, и прилетела в город вслед за
дядей;
дяде вдруг вздумалось пошутить над ее сантиментальностию. Увидев, что матушка въехала на двор и выходит из экипажа, он запер на крючок дверь и запел «Святый Боже». Он ей спел эту отходную, и вопль ее, который я слышал во сне, был предсмертный крик ее ко мне. Она грохнулась у двери на землю и…
умерла от разрыва сердца.
В это время старик,
дядя мой,
умер и мои домашние обстоятельства потребовали моего возвращения в Россию.
«Что же, — думаю я, — матушка
умерла праведницей, а кончина ее обратила беспокойного и строптивого
дядю моего к христианскому смирению. Благому духу моей матери это сладчайшая награда, и не обязан ли я смотреть на все совершившееся как на исполнение предначертаний Промысла, ищущего каждой заблудшей овцы?»
— Кланяется дедушка…
дядя Федя скоро
умрет,
дядя Костя прислал письмо из Америки и велит вам кланяться. Он соскучился на выставке и скоро вернется. А
дядя Алеша хочет есть.
Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно
умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою,
дядя, милый
дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем.
На следующее утро Давыд встал как ни в чем не бывало, а недолго спустя, в один и тот же день, совершились два важных события: утром старик Латкин
умер, а к вечеру приехал в Рязань
дядя Егор, Давыдов отец.
Дядя Никита
умирал. Якову казалось, что отец усердно помогает ему в этом, почти при каждой встрече он мял и давил монаха упрёками...
Невыносимо было Якову слушать этот излишне ясный голос и смотреть на кости груди, нечеловечески поднявшиеся вверх, точно угол ящика. И вообще ничего человеческого не осталось в этой кучке неподвижных костей, покрытых чёрным, в руках, державших поморский, медный крест. Жалко было
дядю, но всё-таки думалось: зачем это установлено, чтоб старики и вообще домашние люди
умирали на виду у всех?
Анна. А, так вы шалопай? Да, я вижу. Ну, а нам не до шутовства! Мне слушать больно. У нас забота о насущном хлебе, а вы хотите смешить нас! Ей не агунюшки нужны! Ей нужен теплый угол да кусок хлеба. Вот подойдет осень, этому ребенку и надеть-то нечего, и кушать-то нечего, и жить-то негде. Если
дядя и не погонит, так она в нашей сырой конуре
умрет через неделю. Мы на вас надеялись: она, бедная, последние деньжонки истратила, чтоб принять вас поприличнее.
Крутицкий. Ну,
умирай,
умирай! Только уж на
дядю не жалуйся! Тебе стыдно у богатых просить, стыдно? А не стыдно у
дяди кусок хлеба отнимать? Я сам нищий. У нищего тебе отнимать не стыдно?
— Что же… если всего на один час, так ничего — одевай гостиное платье и иди проводи
дядю; но больше одного часу ни одной минуты не оставайся. Минуту промедлишь —
умру со страху!
Надя (протягивая к ней руки). Ты не сердись! Я это о всех говорю! (Полина быстро уходит.) Вот… убежала! Скажет
дяде, что я груба, строптива…
дядя будет говорить длинную речь… и все мухи
умрут со скуки!
Дядя Никон(первый наливает и пьет). Здравия желаем, с похмелья
умираем: нет ли гривен шести, душу отвести…
Пётр (увидел лицо
дяди, вздрогнул, подошёл к нему и, посмотрев, торжественно говорит).
Дядя Яков —
умер…
Это последнее известие шло долго, и я получил его только две недели тому назад, вместе с другим известием, что
дядя из Москвы пишет, что отец мой
умер и завещал именьице мне и «моим детям».
Сердце Володи невольно замирает в тоске… Ему кажется, что гибель неизбежна. «Господи!.. Неужели
умирать так рано?» И в голове его проносятся мысли о том, как хорошо теперь дома, о матери, о сестре, о брате, о дяде-адмирале. Ах, зачем он послушал этого адмирала?.. Зачем он пошел в плавание?..
Понял ли бы
дядя Федор,
умирая, великие слова эти?
В ямской избе в это время
умирает больной ямщик
дядя Федор.
Умирает спокойно и как будто просто — до того просто, что ужасом трогает душу эта необычайная простота. Ямщик Серега просит больного отдать ему свои сапоги и просьбою этою ясно обнаруживает уверенность, что самому Федору их уже не носить. Кухарка подхватывает...
Среди самых цветущих дел он получил смертельный удар, заключавшийся в том, что убогонькая жена моего
дяди внезапно подавилась куриною косточкою и
умерла, — а
дядя мой, от которого, по выражению лица, у которого служил Пенькновский, «взятками пахло», чтобы отбить от себя этот дурной запах, сделал предложение Марье Ильинишне и получил ее руку быстро и бесповоротно.
— Очень! И
дядя бьет, и Петька, и Роза. A что я им сделал? Не виноват же я, что такой слабый и больной. Ах, Господи, хоть бы уж
умереть скорее! Право, рад был бы. Коко да Фифи только и жаль, — произнес он тоскливо.
— Андрюшей. Так меня мама называла. Она тоже у
дяди жила сначала и тоже по проволоке ходила, как Петька теперь. И раз сорвалась, упала на иол мимо сетки, и тут же
умерла. Бедная мамочка, я ее очень любил! — и крупные слезы блеснули в глубоких тоскливых глазах Андрюши.
— Нет, нет, — испуганно зашептал умирающий, — не уходи от меня. Я никого не хочу, кроме тебя… Бабушка, наверное, не любит уже меня больше… Я невольно обманул ее… Она думала, что я буду здоровым и сильным, а я ухожу в небо, как Дато. Я — последний оглы-Джамата… Последний из князей Горийских… Когда
умрет дядя Георгий, не будет больше рода Джаваха… Забудут героев, павших за родину наших отцов и дедов… Не будет рода Джаваха…
Тогда в моде была «Семирамида» Россини, где часто действуют трубы и тромбоны. Соллогуб, прощаясь с своим хозяином, большим обжорой (тот и
умер, объевшись мороженого), пожелал, чтобы ему «семирамидалось легко». И весь Нижний стал распевать его куплеты, где описывается такой «казус»: как он внезапно влюбился в невесту, зайдя случайно в церковь на светскую свадьбу.
Дядя выучил меня этим куплетам, и мы распевали юмористические вирши автора «Тарантаса», где была такая строфа...
В литературные кружки мне не было случая попасть. Ни
дядя, ни отец в них не бывали. Разговоров о славянофилах, о Грановском, об университете, о писателях я не помню в тех домах, куда меня возили. Гоголь уже
умер. Другого «светила» не было. Всего больше говорили о «Додо», то есть о графине Евдокии Ростопчиной.
Вот
дядя Игнатий
умер от чахотки.
Отец мой был поляк и католик. По семейным преданиям, его отец, Игнатий Михайлович, был очень богатый человек, участвовал в польском восстании 1830–1831 годов, имение его было конфисковано, и он вскоре
умер в бедности. Отца моего взял к себе на воспитание его
дядя, Викентий Михайлович, тульский помещик, штабс-капитан русской службы в отставке, православный. В университете отец сильно нуждался; когда кончил врачом, пришлось думать о куске хлеба и уехать из Москвы. Однажды он мне сказал...
Лещов
умер, у
дяди твоего дела много.
— Для старушечки сделайте, ваше — ство, — говорил
дядя. — Она с тоски
умирает, что ее подлец без дела ходит.
Вскоре после отъезда Савина из Петербурга,
умер дядя Михаила Дмитриевича, крупный сибирский золотопромышленник и владелец нескольких имений и фабрик во внутренних губерниях России.
— Миллионер… — повторила особа. —
Дядя его, Сергей Петрович Рачинский, сибирский золотопромышленник,
умер, и по завещанию сделал его своим единственным наследником, а меня просил быть душеприказчиком и опекуном…