Неточные совпадения
Софья.
Дядюшка! Какую правду вы
говорите!
Г-жа Простакова (к Софье). Убирала покои для твоего любезного
дядюшки. Умираю, хочу видеть этого почтенного старичка. Я об нем много наслышалась. И злодеи его
говорят только, что он немножечко угрюм, а такой-де преразумный, да коли-де кого уж и полюбит, так прямо полюбит.
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь знать вашего
дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не
говорил да, когда душа его чувствовала нет.
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от
дядюшек. К ней с того света
дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «
Дядюшка,
говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же
дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
— Да ведь соболезнование в карман не положишь, — сказал Плюшкин. — Вот возле меня живет капитан; черт знает его, откуда взялся,
говорит — родственник: «
Дядюшка,
дядюшка!» — и в руку целует, а как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. С лица весь красный: пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа в офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и соболезнует!
Каждый день ко мне с жалобой ходят!»
Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и
говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами об таких пустяках разговаривать!
Я не об
дядюшке об вашем
говорю...
— Я уже
говорил вам,
дядюшка, что мы не признаём авторитетов, — вмешался Аркадий.
— Мы вас все будем называть
дядюшкой, Оскар Филипыч, —
говорила Зося.
— Надеюсь, что мы с вами сойдемся, дорогой
дядюшка, —
говорил Половодов, провожая гостя до передней.
Старик рассыпался мелким смешком и весело потер руки; этот смех и особенно пристальный взгляд
дядюшки показались Половодову немного подозрительными. О какой рыбке он
говорит, — черт его разберет. А
дядюшка продолжал улыбаться и несколько раз доставал из кармана золотую табакерку; табак он нюхал очень аккуратно, как старички екатерининских времен.
— А что ж,
дядюшка, не вы ли сами мне
говорить изволили…
— Я знаю, это вам тетушка успела наговорить. Это ложь, ей-богу, ложь! Никакой дарственной записи
дядюшка не делал. Хотя, правда, в завещании и упоминается о какой-то записи; но где же она? никто не представил ее. Я вам это
говорю потому, что искренно желаю вам добра. Ей-богу, это ложь!
Ужели я никогда не
говорил тебе о Семенове-бороде (таково было у нас во время оно прозвище Алексею Васильевичу, которого ты встретила у старого его полкового командира, твоего
дядюшки). Когда-нибудь мильон смешного тебе передам о бороде.
Дедушка открыл глаза, не
говоря ни слова, дрожащею рукой перекрестил нас и прикоснулся пальцами к нашим головам; мы поцеловали его исхудалую руку и заплакали; все бывшие в комнате принялись плакать, даже рыдать, и тут только я заметил, что около нас стояли все тетушки,
дядюшки, старые женщины и служившие при дедушке люди.
«Вот бог-то все по-своему делает, —
говорила Флена Ивановна Лупеневская, — покойный
дядюшка Степан Михайлыч, царство ему небесное, не жаловал нашего Неклюдова и слышать не хотел, чтоб его у нас похоронили, а косточки его лежат возле нашей церкви.
Не слушала таких речей молода купецка дочь, красавица писаная, и стала молить пуще прежнего, клясться, божиться и ротитися, что никакого на свете страшилища не испугается и что не разлюбит она своего господина милостивого, и
говорит ему таковые слова: «Если ты стар человек — будь мне дедушка, если середович — будь мне
дядюшка, если же молод ты — будь мне названой брат, и поколь я жива — будь мне сердечный друг».
— Я сейчас от них. Отчего отцу не согласиться? Напротив, он со слезами на глазах выслушал мое предложение; обнял меня и сказал, что теперь он может умереть спокойно: что он знает, кому вверяет счастье дочери… «Идите,
говорит, только по следам вашего
дядюшки!»
— Нет,
дядюшка, не отдам, —
говорил Александр, — пока не сознаетесь здесь, при тетушке, что и вы когда-то любили, как я, как все… Или иначе этот документ передастся в ее руки, в вечный упрек вам.
— Не бойтесь,
дядюшка, —
говорил на это Александр, — худо, когда мало денег, много мне не нужно, а довольно — у меня есть.
— Неужели вы желали бы, ma tante, чтоб я остался таким, каким был лет десять назад? — возразил Александр. —
Дядюшка правду
говорит, что эта глупая мечтательность…
— Как другие — что вы,
дядюшка! как это можно
говорить! Поэт заклеймен особенною печатью: в нем таится присутствие высшей силы…
— Да,
дядюшка, что ни
говорите, а счастье соткано из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в самом себе, потом из любви, дружбы… А вы твердили мне, что любовь — вздор, пустое чувство, что легко, и даже лучше, прожить без него, что любить страстно — не великое достоинство, что этим не перещеголяешь животное…
Потом он стал понемногу допускать мысль, что в жизни, видно, не всё одни розы, а есть и шипы, которые иногда покалывают, но слегка только, а не так, как рассказывает
дядюшка. И вот он начал учиться владеть собою, не так часто обнаруживал порывы и волнения и реже
говорил диким языком, по крайней мере при посторонних.
— Дико, дико
говорите,
дядюшка. Не прикажете ли сигару? закурим: вы будете продолжать
говорить, а я послушаю.
— Ах,
дядюшка,
дядюшка, что вы!.. —
говорил Александр в сильном смущении.
— Молодость, молодость,
дядюшка! Не понимал сущности дела, —
говорил Александр, заглаживая рукой волосы.
— Какой,
дядюшка, вчера был вечер у Зарайских! —
говорил он, погружаясь в воспоминания о бале.
«Ты еще все,
говорит, такой же мечтатель!» — потом вдруг переменил разговор, как будто считая его пустяками, и начал серьезно расспрашивать меня о моих делах, о надеждах на будущее, о карьере, как
дядюшка.
— О, это ужасно, ужасно, что вы
говорите,
дядюшка! Сколько раз я давал себе слово таить перед вами то, что происходит в сердце.
«Нехорошо
говорю! — думал он, — любовь и дружба не вечны? не смеется ли надо мною
дядюшка? Неужели здесь такой порядок? Что же Софье и нравилось во мне особенно, как не дар слова? А любовь ее неужели не вечна?.. И неужели здесь в самом деле не ужинают?»
— Бог с ними! Бог с ними! — сказал с беспокойством Александр. — И вы,
дядюшка, начали дико
говорить! Этого прежде не водилось за вами. Не для меня ли? Напрасный труд! Я стремился выше — вы помните? Что ж вышло?
«А что? — вдруг перебил он с испугом, — верно, обокрали?» Он думал, что я
говорю про лакеев; другого горя он не знает, как
дядюшка: до чего может окаменеть человек!
— Вы все,
дядюшка,
говорите о молодости, следовательно о материальной любви…
— Фи! есть!
Дядюшка ваш неправду
говорит: можно и без этого быть счастливыми: я не обедала сегодня, а как я счастлива!
— Не мешайте
дядюшке, ma tante: пусть он гремит упреками; я заслужил хуже: я чудовище! —
говорил он, делая отчаянные гримасы.
— Разумнее! Ах, ma tante, не вы бы
говорили: так
дядюшкой и отзывается! Знаю я это счастье по его методе: разумнее — так, но больше ли? ведь у него все счастье, несчастья нет. Бог с ним! Нет! моя жизнь исчерпана; я устал, утомился жить…
—
Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня
говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, —
говорил Александр, — любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по любви — и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли,
дядюшка? ведь вы так учили…
— Как же,
дядюшка, мне
говорить?
— Ну, ну,
дядюшка, полноте! —
говорил Александр, краснея.
— Шутите, шутите,
дядюшка, а я
говорю не шутя. Попрошу у маменьки позволения.
— Я не про вас
говорю,
дядюшка, а про всех вообще.
«Нет,
говорит,
дядюшка, не могу ехать в вотчину!» — «Что ты, боярыня, куда ж тебе ехать?» — «
Дядюшка,
говорит, видишь, золоченые кресты из-за лесу виднеются?» — «Вижу, сударыня».
— «То,
говорит, девичий монастырь; я узнаю те кресты, проводи меня туда,
дядюшка!» Я было отговариваться, только она стоит на своем: проводи да проводи!
— Ну, да черт с тобой и с
дядюшкой, не стоит и
говорить! А хорошее было слово хотел сказать. Ну, так вот, братцы, как это случилось, что недолго я нажил в Москве; дали мне там напоследок пятнадцать кнутиков, да и отправили вон. Вот я…
Дымясь и фыркая,
дядюшка стоял среди комнаты, смотрел на Кожемякина, весело подмигивал ему и
говорил...
— Хорошо,
дядюшка, гордитесь же сколько угодно, а я еду: терпения нет больше! Последний раз
говорю, скажите: чего вы от меня требуете? зачем вызывали и чего ожидаете? И если все кончено и я бесполезен вам, то я еду. Я не могу выносить таких зрелищ! Сегодня же еду.
—
Говорят, что правда. Я ищу
дядюшку; мы хотим в погоню.
Наконец, позвольте: не вы ли сами сейчас были в исступлении, что
дядюшку вашего заставляют жениться на Татьяне Ивановне, а теперь вдруг заступаетесь за этот брак,
говорите о какой-то фамильной обиде, о чести!