Неточные совпадения
Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые холодной водой. Зеленый мир
дышал бесчисленностью крошечных
ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку.
Он приподнялся, опираясь на локоть, и посмотрел в ее лицо с полуоткрытым
ртом, с черными тенями в глазницах,
дышала она тяжело, неровно, и было что-то очень грустное в этом маленьком лице, днем — приятно окрашенном легким румянцем, а теперь неузнаваемо обесцвеченном.
Лицо у него было мокрое, вся кожа как будто сочилась грязными слезами,
дышал он тяжело, широко открывая
рот, обнажая зубы в золотых коронках.
— Молчи, закрой
рот и
дыши носом.
Я читал вот как-то и где-то про «Иоанна Милостивого» (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал
дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни
рот его.
Как пьяный, тяжело
дыша, с открытым
ртом, шатаясь на трясущихся ногах, он подошел к кровати.
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи моя мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в
рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал
дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
Воздух — из прозрачного чугуна. Хочется
дышать, широко разинувши
рот. До боли напряженный слух записывает: где-то сзади мышино-грызущий, тревожный шепот. Неподнятыми глазами вижу все время тех двух — I и R — рядом, плечом к плечу, и у меня на коленях дрожат чужие — ненавистные мои — лохматые руки.
Шток передо мною на столе. Я вскочил,
дыша еще громче. Она услышала, остановилась на полслове, тоже почему-то встала. Я видел уже это место на голове, во
рту отвратительно-сладко… платок, но платка нет — сплюнул на пол.
Я озяб, приблизь свои губы к моему смрадному
рту и
дыши на меня».
Она вдруг быстро закинула руки ему за шею, томным, страстным и сильным движением вся прильнула к нему и, не отрывая своих пылающих губ от его
рта, зашептала отрывисто, вся содрогаясь и тяжело
дыша...
— Ну, а теперь сообрази, как он нутрём весь удар просторно ложится; шибко бьет, запыхается, а в открытый
рот дышит, он у себя воздухом все нутро пережжет.
Рассвело. Синие, потные лица, глаза умирающие, открытые
рты ловят воздух, вдали гул, а около нас ни звука. Стоящий возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не
дышал: он задохся молча, умер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мной кого-то рвало. Он не мог даже опустить головы.
Арина Петровна лежала, распростершись, навзничь на постели, с раскрытым
ртом и тяжело
дыша.
Но бывало и так: ноги ее подгибались, шлепнувшись на край печи, она, открыв
рот, громко
дышала, точно обожгла язык, и клокотали жгучие слова...
Подходит один с папироской — это доктор, и, не глядя в лицо рекрута, а куда-то мимо, гадливо дотрагивается до его тела и меряет, щупает и велит сторожу разевать ему
рот, велит
дышать, что-то говорить.
— Ты средство знаешь, — говорил Передонов. — Ты, может быть, через
рот дышал, а в нос не пускал, или слова такие говорил, а я ничего не знаю, как надо против волшебства. Я не чернокнижник. Пока не зачурался, все одурманенный стоял.
Рот его болезненно приоткрыт, видны желтые неровные зубы, на верхней губе неприятно топорщатся темные усы, редкие и жесткие, он
дышит часто и напряженно, нос его вздрагивает, но усы не шевелятся.
Лебедев. Знаешь что, брат? Возьми в
рот паклю, зажги и
дыши на людей. Или еще лучше: возьми свою шапку и поезжай домой. Тут свадьба, все веселятся, а ты — кра-кра, как ворона. Да, право…
Княгиня сами к нему пошли, а уже у него и голосу нет: все губы почернели, а изо
рта нашатырь
дышит.
Я увидел прежде всего сидящую у кровати Молли; Ганувер держал ее руку, лежа с высоко поднятой подушками головой.
Рот его был полураскрыт, и он трудно
дышал, говоря с остановками, негромким голосом. Между краев расстегнутой рубашки был виден грудной компресс.
Разинув
рот, стоял я перед ним и только дивился, как это он так тяжело и сильно
дышал.
Она прыгнула на него так быстро, что Яков не успел оттолкнуть её, она обняла его за шею и, с яростной настойчивостью, обжигая кусающими поцелуями, горячо
дыша в глаза, в
рот ему, шептала...
Вонмигласов поднимает колени до локтей, шевелит пальцами, выпучивает глаза, прерывисто
дышит… На багровом лице его выступает пот, на глазах слезы. Курятин сопит, топчется перед дьячком и тянет. Проходят мучительнейшие полминуты — и щипцы срываются с зуба. Дьячок вскакивает и лезет пальцами в
рот. Во
рту нащупывает он зуб на старом месте.
К Харлову подскочили, свалили долой с него брус, повернули его навзничь; лицо его было безжизненно, у
рта показалась кровь, он не
дышал.
Маленький доктор, едва доставая до груди Арбузова, приложил к ней стетоскоп и стал выслушивать. Испуганно глядя доктору в затылок, Арбузов шумно вдыхал воздух и выпускал его изо
рта, сделав губы трубочкой, чтобы не
дышать на ровный глянцевитый пробор докторских волос.
И сам штабс-капитан сидел сгорбившись, опустившись, запрятав руки в рукава шинели, тяжело
дыша раскрытым
ртом.
Один лежит на спине, подняв и согнув под острым углом ноги; он полураскрыл
рот и
дышит глубоко и ровно; с лица его не сходит спокойное, глупое выражение.
Вошел я за перегородку. Лежит Николай Яковлевич на спине, живот огромный, как гора,
рот раскрыт, и по бороде слюни потекли, одна нога на кровати, другая вниз свесилась. Ох, как же он
дышал! Видали рыбу, когда ее на берег вытащат? Точь-в-точь. Видно, попадала ему в легкие всего одна чайная ложечка воздуху, так он ее
ртом, и носом, и горлом… Стонет, кряхтит, нудится, и лицо все искривилось, а проснуться не может…
Он пожимался и
дышал в воротник, закрывавший ему
рот, и ему всему было нехолодно.
Сильнее пахло духами и вином, и трудно становилось
дышать; опьяневший воздух точно убегал от жадно открытого
рта.
Он вспотел и тяжело
дышит открытым
ртом; белая фуражка сбита на затылок; рыжеватые спутанные волосы упали на лоб; пенсне сидит боком на мокром носу.
Он
дышал открытым
ртом, и казалось, что при каждом вздохе у него в горле лопалась тоненькая перепонка, сквозь которую быстро и сразу прорывался задержанный воздух.
Ему вдруг показалось, что воздух в комнате стал знойным; во
рту у него сразу пересохло, и стало трудно
дышать.
Вдова давно уже спала. Слышно было, как она ровно, громко и свободно
дышала открытым
ртом. Было темно; только кривые подоконники слабо серебрились от лучей молодого месяца. Цирельман лежал под старым, замасленным пуховым бебехом, рядом со своей женой, и пугливо прислушивался к ночному безмолвию. Этля спала или притворялась спящей; она лежала, повернувшись к мужу спиной, беззвучно и неподвижно, как мертвая.
— Понимаешь ты, что это такое? Понимаешь — это город
дышит, это не туман, а дыхание этих камней с дырами. Здесь вонючая сырость прачечных, копоть каменного угля, здесь грех людей, их злоба, ненависть, испарения их матрацев, запах пота и гнилых
ртов… Будь ты проклят, анафема, зверь, зверь — ненавижу!
Уже это не Колибри, а мальчик в курточке, и он его гувернер, и он должен влезать вслед за этим мальчиком в подзорную трубку, и труба та всё уже, уже, вот уж и двинуться нельзя… ни вперед, ни назад, и
дышать невозможно, и что-то обрушилось на спину… и земля в
рот…
Точно пушечное ядро, шлепнуло тело мальчика в море, и не успели волны закрыть его, как уже 20 молодцов матросов спрыгнули с корабля в море. Секунд через 40 — они долги показались всем — вынырнуло тело мальчика. Его схватили и вытащили на корабль. Через несколько минут у него изо
рта и из носа полилась вода, и он стал
дышать.
Несчастная женщина бросилась туда и нашла своего мужа простертым на земле и при последнем издыхании: он лежал не
дыша, с закатившимися под лоб глазами и с окровавленным
ртом, из которого торчал синий кусочек закушенного зубами языка.
Рад сказать, что Магнус казался не только изумленным, но и опешившим. Его глаза расширились и округлились, раскрытый
рот наивно выставлял белые зубы. Словно с трудом
дыша, он повторил...
Александра Михайловна стала раздеваться. Еще сильнее пахло удушливою вонью, от нее мутилось в голове. Александра Михайловна отвернула одеяло, осторожно сдвинула к стене вытянувшуюся ногу папиросницы и легла. Она лежала и с тоскою чувствовала, что долго не заснет. От папиросницы пахло селедкою и застарелым, грязным потом; по зудящему телу ползали клопы, и в смутной полудремоте Александре Михайловне казалось — кто-то тяжелый, липкий наваливается на нее, и давит грудь, и
дышит в
рот спертою вонью.
Иван Ильич побрел в сарай, опять взялся за дрова. Движенья его были неуверенные, размах руки слабый. Расколет полено-другое, — и в изнеможении опустит топор, и тяжело
дышит, полуоткрыв беззубый
рот.
— Не знаю, — ответил Климов, ложась и закрывая
рот, чтобы не
дышать едким табачным дымом.
Что-то зловещее горело широким и красным огнем, и в дыму копошились чудовищные уродцы-дети с головами взрослых убийц. Они прыгали легко и подвижно, как играющие козлята, и
дышали тяжело, словно больные. Их
рты походили на пасти жаб или лягушек и раскрывались судорожно и широко; за прозрачною кожей их голых тел угрюмо бежала красная кровь — и они убивали друг друга, играя. Они были страшнее всего, что я видел, потому что они были маленькие и могли проникнуть всюду.
Рота не
дышит, прямо в пол взросла. Фельдфебель еще пуще тянется, дисциплина из него так и прет, а язык свое...
А фельдфебель стоит осовевши, усы обвисли, пот по скуле змейкой. Взяли его взводные под вялые локти, поперли в канцелярию, посадили на койку. Сопит он, бормочет: «Морду-то хочь поперек
рта башлыком мне обвяжите, а то и не то еще наговорю…» Обвязали, — уж в такой крайности пущай носом
дышит. Заступил на его место временно первого взвода старший унтер-офицер. Известно: коня куют, жаба лапы подставляет. Кое-как занятия до обеда дотянули.
Юрка жадно слушал, редко
дыша, даже
рот раскрыл. А дивчина рассказывала.
— Ваше превосходительство, вот два трофея, — сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. — Мною взят в плен офицер. Я остановил
роту. — Долохов тяжело
дышал от усталости; он говорил с остановками. — Вся
рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
— Ах, братцы, беда… Поди, сами знаете, — мой-от в
роте всех тише, всех безответнее… В иноки б ему, а не в солдаты… Портняжил он все между делом, по малости. То вольноопределяющему шинельку пригонит, то подпрапорщику шароварки сошьет… То да се, — десять целковых и набежало… Хотел матери убогой к празднику послать. Старушка в слободе под Уманью живет, только тем и
дышит, что от сына кой-когда перепадает. Ан вот сегодня и прилучилось; скрали у моего солдата всю выручку, и звания не осталось…
Народ молчал и только всё теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга,
дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего-то неизвестного, непонятного и страшного, становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие всё то, чтò происходило пред ними, все с испуганно-широко раскрытыми глазами и разинутыми
ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.