Неточные совпадения
Но Архипушко не слыхал и продолжал кружиться и кричать. Очевидно было, что у него уже начинало занимать
дыхание. Наконец столбы, поддерживавшие соломенную крышу, подгорели. Целое облако пламени и дыма разом рухнуло на
землю, прикрыло человека и закрутилось. Рдеющая точка на время опять превратилась в темную; все инстинктивно перекрестились…
Когда мы мним, что счастию нашему нет пределов, что мудрые законы не про нас писаны, а действию немудрых мы не подлежим, тогда являются на помощь законы средние, которых роль в том и заключается, чтоб напоминать живущим, что несть на
земле дыхания, для которого не было бы своевременно написано хотя какого-нибудь закона.
Петроград встретил оттепелью, туманом, все на
земле было окутано мокрой кисеей, она затрудняла
дыхание, гасила мысли, вызывала ощущение бессилия. Дома ждала неприятность: Агафья, сложив, как всегда, руки на груди, заявила, что уходит работать в госпиталь сиделкой.
В пронзительно холодном сиянии луны, в хрустящей тишине потрескивало дерево заборов и стен, точно маленькие, тихие домики крепче устанавливались на
земле, плотнее прижимались к ней. Мороз щипал лицо, затруднял
дыхание, заставлял тело съеживаться, сокращаться. Шагая быстро, Самгин подсчитывал...
Она видела теперь в нем мерзость запустения — и целый мир опостылел ей. Когда она останавливалась, как будто набраться силы, глотнуть воздуха и освежить запекшиеся от сильного и горячего
дыхания губы, колени у ней дрожали; еще минута — и она готова рухнуть на
землю, но чей-то голос, дающий силу, шептал ей: «Иди, не падай — дойдешь!»
Нет, тонкими ароматами этой удивительной почвы, питающей северные деревья и цветы рядом с тропическими, на каждом клочке
земли в несколько сажен, и не отравляющей воздуха никаким ядовитым
дыханием жаркого пояса.
Вдруг в одном месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено о камень. Я со стоном опустился на
землю и стал потирать больную ногу. Через минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его не видел — только ощущал его теплое
дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Тако человек, сокрываясь в пропастях земных, искал блестящих металлов и сокращал пределы своея жизни наполовину, питался ядовитым
дыханием паров, из
земли исходящих.
Именно в этот момент точно из
земли вырос над Карачунским верховой; его обдало горячее
дыхание лошади, а в седле неподвижно сидел, свесившись на один бок по-киргизски, Кожин.
Под влиянием Таисьи в Нюрочкиной голове крепко сложилась своеобразная космогония:
земля основана на трех китах, питающихся райским благоуханием; тело человека сотворено из семи частей: от камня — кости, от Черного моря — кровь, от солнца — очи, от облака — мысли, от ветра —
дыхание, теплота — от духа...
Буйный вихрь нестройных звуков оглушал ее,
земля качалась под ногами, ветер и страх затрудняли
дыхание.
Этот Нуль мне видится каким-то молчаливым, громадным, узким, острым, как нож, утесом. В свирепой, косматой темноте, затаив
дыхание, мы отчалили от черной ночной стороны Нулевого Утеса. Века — мы, Колумбы, плыли, плыли, мы обогнули всю
землю кругом, и, наконец, ура! Салют — и все на мачты: перед нами — другой, дотоле неведомый бок Нулевого Утеса, озаренный полярным сиянием Единого Государства, голубая глыба, искры радуги, солнца — сотни солнц, миллиарды радуг…
Ночь была полна глубокой тишиной, и темнота ее казалась бархатной и теплой. Но тайная творческая жизнь чуялась в бессонном воздухе, в спокойствии невидимых деревьев, в запахе
земли. Ромашов шел, не видя дороги, и ему все представлялось, что вот-вот кто-то могучий, властный и ласковый дохнет ему в лицо жарким
дыханием. И бы-ла у него в душе ревнивая грусть по его прежним, детским, таким ярким и невозвратимым вёснам, тихая беззлобная зависть к своему чистому, нежному прошлому…
Повели меня; ведут одну тысячу: жжет, кричу; ведут другую, ну, думаю, конец мой идет, из ума совсем вышибли, ноги подламываются; я грох об
землю: глаза у меня стали мертвые, лицо синее,
дыхания нет, у рта пена.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов,
земля — всё дышало мутным, горячим
дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Живёт в небесах запада чудесная огненная сказка о борьбе и победе, горит ярый бой света и тьмы, а на востоке, за Окуровом, холмы, окованные чёрною цепью леса, холодны и темны, изрезали их стальные изгибы и петли реки Путаницы, курится над нею лиловый туман осени, на город идут серые тени, он сжимается в их тесном кольце, становясь как будто всё меньше, испуганно молчит, затаив
дыхание, и — вот он словно стёрт с
земли, сброшен в омут холодной жуткой тьмы.
Под звуками и движениями жизни явной чуть слышно, непрерывно трепетало тихое
дыхание мая — шёлковый шелест молодых трав, шорох свежей, клейкой листвы, щёлканье почек на деревьях, и всюду невидимо играло крепкое вино весны, насыщая воздух своим пряным запахом. Словно туго натянутые струны гудели в воздухе, повинуясь ласковым прикосновениям чьих-то лёгких рук, — плыла над
землёю певучая музыка, вызывая к жизни первые цветы на
земле, новые надежды в сердце.
Все это было уже не ново Олесе в моем толковании, но на этот раз она даже и слушать меня не стала. Она быстрым движением сбросила с себя платок и, скомкав его, бросила мне в лицо. Началась возня. Я старался отнять у нее цветок боярышника. Сопротивляясь, она упала на
землю и увлекла меня за собой, радостно смеясь и протягивая мне свои раскрытые частым
дыханием, влажные милые губы…
Оба затаили
дыхание, припали к
земле и бережно стали огибать избы. За углом они снова поднялись на ноги и поспешили войти в проулок, куда отворялись задние ворота.
Вдруг над самой головой его с страшным, оглушительным треском разломалось небо; он нагнулся и притаил
дыхание, ожидая, когда на его затылок и спину посыпятся обломки. Глаза его нечаянно открылись, и он увидел, как на его пальцах, мокрых рукавах струйках, бежавших с рогожи, на тюке и внизу на
земле вспыхнул и раз пять мигнул ослепительно-едкий свет. Раздался новый удар, такой же сильный и ужасный. Небо уже не гремело, не грохотало и издавало сухие, трескучие, похожие на треск сухого дерева, звуки.
Вдруг — чувство, что сердце встало и
дыхание захватило: я оторвался от
земли!
Поезд катился тяжело и медленно, но уже оглушал лязгом сцеплений, равномерными ударами колёс на стыках рельс, его тяжёлое
дыхание ревело и толкало Климкова в спину, и всё вокруг Евсея и в нём тряслось, бурно волновалось, отрывая его от
земли.
Положили на
землю тяжелое тело и замолчали, прислушиваясь назад, но ничего не могли понять сквозь шумное
дыхание. Наконец услыхали тишину и ощутили всем телом, не только глазами, глухую, подвальную темноту леса, в которой даже своей руки не видно было. С вечера ходили по небу дождевые тучи, и ни единая звездочка не указывала выси: все одинаково черно и ровно.
И когда оторвался он от
земли чьими-то руками, а потом увидел перед самыми глазами толстую, вздрагивающую, подвижную шею лошади, а позади себя почувствовал знакомую тяжесть, услыхал хриплое
дыхание, поскрипывание ремней и твердого сукна — ему стало так страшно обоих, и отца и лошади, что он закричал и забился.
Схватили меня, обняли — и поплыл человек, тая во множестве горячих
дыханий. Не было
земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только — радость, необъятная, как небеса. Был я раскалённым углём пламенной веры, был незаметен и велик, подобно всем, окружавшим меня во время общего полёта нашего.
Что-то вроде давней привычки еще заставляло его сопротивляться, но он уже слышал в прерывистом, обдававшем ему затылок
дыхании Ребера хриплые звуки, похожие на торжествующее звериное рычание, и уже одна его рука, оторвавшись от
земли, напрасно искала в воздухе опоры.
Стеснив
дыханье, вверх лицом
(Хоть сердце гордое и взгляды
Не ждали от небес отрады)
Лежал он на
земле сырой,
Как та
земля, и мрачный и немой!
Меня сняли с коня, бледного, чуть дышавшего. Я весь дрожал, как былинка под ветром, так же как и Танкред, который стоял, упираясь всем телом назад, неподвижно, как будто врывшись копытами в
землю, тяжело выпуская пламенное
дыхание из красных, дымящихся ноздрей, весь дрожа, как лист, мелкой дрожью и словно остолбенев от оскорбления и злости за ненаказанную дерзость ребенка. Кругом меня раздавались крики смятения, удивления, испуга.
Нет, умирает Иисус. И это может быть? Да, Иисус умирает. Бледные руки неподвижны, но по лицу, по груди и ногам пробегают короткие судороги. И это может быть? Да, умирает.
Дыхание реже. Остановилось… Нет, еще вздох, еще на
земле Иисус. И еще? Нет… Нет… Нет… Иисус умер.
Отрадно было то время, время всеобщего увлечения и горячности… Как-то открытее была душа каждого ко всему доброму, как-то светлее смотрело все окружающее. Точно теплым
дыханьем весны повеяло на мерзлую, окоченелую
землю, и всякое живое существо с радостью принялось вдыхать в себя весенний воздух, всякая грудь дышала широко, и всякая речь понеслась звучно и плавно, точно река, освобожденная ото льда. Славное было время! И как недавно было оно!
Тотчас за больницей город кончался и начиналось поле, и Сазонка побред в поле. Ровное, не нарушаемое ни деревом, ни строением, оно привольно раскидывалось вширь, и самый ветерок казался его свободным и теплым
дыханием. Сазонка сперва шел по просохшей дороге, потом свернул влево и прямиком по пару и прошлогоднему жнитву направился к реке. Местами
земля была еще сыровата, и там после его прохода оставались следы его ног с темными углублениями каблуков.
Все слилось, все смешалось:
земля, воздух, небо превратились в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал
дыханье, ревел, свистел, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу обвивался, как змей, и душил все, что ему ни попадалось.
Вечер отгорел и погас, как погасает в небе каждый вечер.
Дыхание темно-синего холода простерлось над
землей, и далекие, вечные звезды начали свой медленный хоровод. Девы приготовили все, что надо было для брачного пира, и сели за стол. Одно место среди них было пусто, — то было место для Жениха, которого ждали, но которого еще не было здесь.
В начале, т. е. в Софии, через Софию, на основании Софии, Софиею, сотворил Бог актом неизреченного и непостижимого во всемудрости и всемогуществе творчества, силу и природу коего мы ощущаем в каждом
дыхании, в каждом миге своего бытия, небо и
землю.
Переходя из одного толка спасова согласия в другой, переходя потом из одной секты беспоповщины в иную, шесть раз Герасим перекрещивался и переменял имя, а поступая в Бондаревскую секту самокрещенцев, сам себя окрестил в дождевой воде, собранной в купель, устроенную им самим из молодых древесных побегов и обмазанную глиной, вынутой из
земли на трех саженях глубины, да не осквернится та купель
дыханием везде присущего антихриста, владеющего всем видимым миром, всеми морями, всеми реками и земными источниками…
Все в мире растлено его прелестью:
земля осквернена вглубь на тридцать сажен, реки, озера, источники нечисты от его тлетворного
дыханья; потому и нельзя ни пить, ни есть ничего, не освятив наперед брашна иль питья особой молитвой.
Возвращаясь домой, всегда веселая, всегда боевая Фленушка шла тихо, склонивши голову на плечо Самоквасова. Дрожали ее губы, на опущенных в
землю глазах искрились слезы. Тяжело переводила она порывистое
дыханье… А он высоко и гордо нес голову.
Неподалеку в стороне, у корней старой ели, сидел на промерзлой кочке Сухой Мартын. Он с трудом переводил
дыхание и, опершись подбородком на длинный костыль, молчал; вокруг него, привалясь кто как попало на
землю, отдыхали безуспешно оттершие свою очередь мужики и раздраженно толковали о своей незадаче.
Работа медленная, трудная и отвратительная для того, кто привык единым… не знаю, как это назвать, — единым
дыханием схватывать все и единым
дыханием все выражать. И недаром они так уважают своих мыслителей, а эти несчастные мыслители, если они честны и не мошенничают при постройке, как обыкновенные инженеры, не напрасно попадают в сумасшедший дом. Я всего несколько дней на
земле, а уж не раз предо Мною мелькали его желтые стены и приветливо раскрытая дверь.
Или это и было последним актом вочеловечения, когда дух нисходит до
земли и
дыханием своим метет пыль и навоз?
Корчась от удушья, Я прильнул лицом к самой
земле — она была прохладная, твердая и спокойная, и здесь она понравилась Мне, и как будто она вернула Мне
дыхание и вернула сердце на его место, Мне стало легче.
От толчка в спину я пробежал несколько шагов: падая, ударился лицом о чье-то колено; это колено с силой отшвырнуло меня в сторону. Помню, как, вскочив на ноги и в безумном ужасе цепляясь за чей-то рвавшийся от меня рукав, я кричал: «Братцы!.. голубчики!..» Помню пьяный рев толпы, помню мелькавшие передо мною красные, потные лица, сжатые кулаки… Вдруг тупой, тяжелый удар в грудь захватил мне
дыхание, и, давясь хлынувшею из груди кровью, я без сознания упал на
землю.
Она приподняла меня, и мы отделились от
земли и неслись в каком-то пространстве, в облаках серебристого света. Она наклонила ко мне свое лицо. Я слышал ее
дыхание, — оно было горячо, как огонь; я прильнул губами к ее раскаленным губам и ощутил, что жар ее
дыхания наполнял меня всего, проходя горячей струей по всем фибрам моего тела, и лишь ее руки леденили мне спину и бока.
И вдруг… из молчанья
Поднялся протяжно задумчивый звон;
И тише
дыханьяИграющей в листьях прохлады был он.
В ней сердце смутилось:
То друга привет!
Свершилось, свершилось!..
Земля опустела, и милого нет.
Он скакал из одной открытой двери в другую, царапался в закрытую дверь другого отделения, и все это с воплем, с стонами, с криком «ай-вай», и все это так быстро, что прежде, чем мы успели поспеть за ним, он уже запрыгнул в присутствие и где-то там притаился. Только слышна была откуда-то его дрожь и трепетное
дыхание, но самого его нигде не было видно: словно он сквозь
землю провалился; трясется, и дышит, и скребется под полом, как тень Гамлета.