Но, остановясь пред дверью хлева и заглядывая прищуренными глазами в темноту, где кипело и булькало хриплое
дыхание животных, он, почесывая подбородок, сморщив лицо болезненной гримасой, сказал недовольно...
Неточные совпадения
С тайным, захватывающим
дыхание ужасом счастья видел он, что работа чистого гения не рушится от пожара страстей, а только останавливается, и когда минует пожар, она идет вперед, медленно и туго, но все идет — и что в душе человека, независимо от художественного, таится другое творчество, присутствует другая живая жажда, кроме
животной, другая сила, кроме силы мышц.
Я стал карабкаться через бурелом и пошел куда-то под откос. Вдруг с правой стороны послышался треск ломаемых сучьев и чье-то порывистое
дыхание. Я хотел было стрелять, но винтовка, как на грех, дульной частью зацепилась за лианы. Я вскрикнул не своим голосом и в этот момент почувствовал, что
животное лизнуло меня по лицу… Это был Леший.
Притаив
дыхание, я старался сквозь чащу леса рассмотреть приближающееся
животное. Вдруг сердце мое упало — я увидел промышленника. По опыту прежних лет я знал, как опасны встречи с этими людьми.
И увидел он в своих исканиях, что участь сынов человеческих и участь
животных одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно
дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом. И понял царь, что во многой мудрости много печали, и кто умножает познание — умножает скорбь. Узнал он также, что и при смехе иногда болит сердце и концом радости бывает печаль. И однажды утром впервые продиктовал он Елихоферу и Ахии...
На третий день, утром, когда я вошел в хлев, они не бросились — как всегда было — под ноги мне, а, сбившись кучей в темном углу, встретили меня незнакомым, сиплым хрюканьем. Осветив их огнем фонаря, я увидал, что глаза
животных как будто выросли за ночь, выкатились из-под седых ресниц и смотрят на меня жалобно, с великим страхом и точно упрекая. Тяжелое
дыхание колебало зловонную тьму, и плавал в ней охающий, точно человечий, стон.
Психе, как указывает Нэгельсбах, есть у Гомера принцип
животной, а не духовной жизни, это, сообразно первоначальному значению слова, — «дух»,
дыхание человека. Покинув тело, эта психе-душа улетает в подземное царство в виде смутного двойника умершего человека, в виде тени, подобной дыму. (Она лишена чувства, сознания, хотения. — как раз всего того, что составляет «я» человека, его душу в нашем смысле.)
Животная личность страдает. И эти-то страдания и облегчение их и составляют главный предмет деятельности любви.
Животная личность, стремясь к благу, стремится каждым
дыханием к величайшему злу — к смерти, предвидение которой нарушало всякое благо личности. А чувство любви не только уничтожает этот страх, но влечет человека к последней жертве своего плотского существования для блага других.
«Это противоестественно, говорят они, и потому невозможно». Да никто и не говорит об отречении от личности. Личность для разумного человека есть то же, что
дыхание, кровообращение для
животной личности. Как
животной личности отречься от кровообращения? Про это и говорить нельзя. Так же нельзя говорить разумному человеку и об отречении от личности. Личность для разумного человека есть такое же необходимое условие его жизни, как и кровообращение — условие существования его
животной личности.