Неточные совпадения
Он курил немецкую фарфоровую трубку,
дым шел из ноздрей его широкого носа, изо рта, трубка
висела на груди, между лацканами модного толстого пиджака, и оттуда тоже шел
дым.
Дым, тяжело и медленно поднимаясь от земли, сливается с горячим, влажным воздухом, низко над людями
висит серое облако,
дым напитан запахами болота и человечьего навоза.
В длинной передней, где
висели по стенам шубы гостей, посетителей обдавало той трактирной атмосферой, которая насквозь пропитана тепловатым ароматом кухни и табачным
дымом.
Он вышел и хлопнул дверью. Я в другой раз осмотрелся. Изба показалась мне еще печальнее прежнего. Горький запах остывшего
дыма неприятно стеснял мне дыхание. Девочка не трогалась с места и не поднимала глаз; изредка поталкивала она люльку, робко наводила на плечо спускавшуюся рубашку; ее голые ноги
висели, не шевелясь.
День был тихий и ясный. На палубе жарко, в каютах душно; в воде +18°. Такую погоду хоть Черному морю впору. На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала из себя багровое пламя; клубы
дыма слились в длинную, черную, неподвижную полосу, которая
висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина и спокойствие, никому нет дела до того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь одному только богу.
Два маленьких оконца едва освещали эту галдевшую толпу; в воздухе
висел табачный
дым, и делалось жарко, как в бане.
Комната этакая обширная, но низкая, и потолок повихнут, пузом вниз лезет, все темно, закоптело, и
дым от табаку такой густой, что люстра наверху
висит, так только чуть ее знать, что она светится.
Удалое товарищество разделилось на разные кружки. В самой средине поляны варили кашу и жарили на прутьях говядину. Над трескучим огнем
висели котлы;
дым отделялся сизым облаком от зеленого мрака, окружавшего поляну как бы плотною стеной. Кашевары покашливали, терли себе глаза и отворачивались от
дыму.
Над столом
висит лампа, за углом печи — другая. Они дают мало света, в углах мастерской сошлись густые тени, откуда смотрят недописанные, обезглавленные фигуры. В плоских серых пятнах, на месте рук и голов, чудится жуткое, — больше, чем всегда, кажется, что тела святых таинственно исчезли из раскрашенных одежд, из этого подвала. Стеклянные шары подняты к самому потолку,
висят там на крючках, в облачке
дыма, и синевато поблескивают.
От этого у бедного
Дымы страшно кружилась голова, что-то тосковало под ложечкой, и он все подходил к борту корабля и
висел книзу головой, точно тряпка, повешенная на плетне для просушки.
Несколько дней газеты города Нью-Йорка, благодаря лозищанину Матвею, работали очень бойко. В его честь типографские машины сделали сотни тысяч лишних оборотов, сотни репортеров сновали за известиями о нем по всему городу, а на площадках, перед огромными зданиями газет «World», «Tribune», «Sun», «Herald», толпились лишние сотни газетных мальчишек. На одном из этих зданий
Дыма, все еще рыскавший по городу в надежде встретиться с товарищем, увидел экран, на котором
висело объявление...
Но сам не успевает пробраться к лестнице и, вижу, проваливается. Я вижу его каску наравне с полураскрытой крышей… Невдалеке от него вырывается пламя… Он отчаянно кричит… Еще громче кричит в ужасе публика внизу… Старик держится за железную решетку, которой обнесена крыша, сквозь
дым сверкает его каска и кисти рук на решетке… Он
висит над пылающим чердаком… Я с другой стороны крыши, по желобу, по ту сторону решетки ползу к нему, крича вниз народу.
Далеко впереди белели колокольни и избы какой-то деревни; по случаю воскресного дня хохлы сидели дома, пекли и варили — это видно было по
дыму, который шел изо всех труб и сизой, прозрачной пеленой
висел над деревней.
Сверкая медью, пароход ласково и быстро прижимался всё ближе к берегу, стало видно черные стены мола, из-за них в небо поднимались сотни мачт, кое-где неподвижно
висели яркие лоскутья флагов, черный
дым таял в воздухе, доносился запах масла, угольной пыли, шум работ в гавани и сложный гул большого города.
Ветер затих. Густые облака
дыма не крутились уже в воздухе. Как тяжкие свинцовые глыбы, они
висели над кровлями догорающих домов. Смрадный, удушливый воздух захватывал дыхание: ничто не одушевляло безжизненных небес Москвы. Над дымящимися развалинами Охотного ряда не кружились резвые голуби, и только в вышине, под самыми облаками, плавали стаи черных коршунов.
— Посмотри-ка! — сказал купец, — как он стоит там: один-одинехонек… в
дыму… словно коршун выглядывает из-за тучи и
висит над нашими головами. Да не сносить же и тебе своей башки, атаман разбойничий!
— Многие! — отвечал граф, тоже не без величия откидываясь на спинку кресел и пуская синеватую струю
дыма от сигары. — Вчера у нас целый вечер сидел его cousin, генерал Трахов, который, между прочим, рассказал, что ему в клубе говорили, будто бы над вами по долгам покойного старика Олухова
висит банкротство, для чего я и приехал к вам, чтобы предупредить вас…
Бывало, как узнает о краже лошадей или другого добра, сейчас же возьмется за славного вора старика Шебунича. Тот, бывало, хоть запори его, своих не выдаст. «А, не знаешь! Крикнет Петр Яковлевич: топи овин! коптить его!» И вот в самом густом
дыму, зацепленный за ногу веревкой, Шебунич
висит на перемете. Тут уж некогда запираться, и все разыщется».
Отворив дверь, Эдвардс вошел к крошечную низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табачного
дыма, помады и пива; с одной стороны красовалось зеркальце в деревянной раме, обсыпанной пудрой; подле, на стене, оклеенной обоями, лопнувшими по всем щелям,
висело трико, имевшее вид содранной человеческой кожи; дальше, на деревянном гвозде, торчала остроконечная войлоковая шапка с павлиньим пером на боку; несколько цветных камзолов, шитых блестками, и часть мужской обыденной одежды громоздились в углу на столе.
В подвале с маленькими окнами, закрытыми снаружи частой проволочной сеткой, под сводчатым потолком стоит облако пара, смешанное с
дымом махорки. Сумрачно, стекла окон побиты, замазаны тестом, снаружи обрызганы грязью. В углах, как старое тряпье,
висят клочья паутины, покрытые мучной пылью, и даже черный квадрат какой-то иконы весь оброс серыми пленками.
Налево, в версте,
висел высоко над водою железнодорожный мост, и по нему тихо полз белый клубочек
дыма.
Я пришел за Дядей-Белым. Он живет в Собачьей слободке. Кособокие домики лепятся друг к другу без улиц, слободка кажется кладбищем с развороченными могилами. Вяло бегают ребята с прозрачными лицами. В воздухе
висит каменноугольный
дым от фабрик.