Неточные совпадения
Вся германская философия
развилась на этой почве, в Канте достигла вершины субъективного самоуглубления, в Гегеле перешла в ложную, рационалистическую объективность и только в Шеллинге пыталась выйти в ширь мировой
души, но не вполне удачно.
Вся античная культура вошла в средневековье, мировая
душа жила и
развивалась в течение этих оклеветанных веков.
Его речь полилась плавнее, голос окреп, события жизни связно потянулись одно за другим,
развиваясь, точно клубок серых ниток, и освобождая маленькую, хилую
душу от грязных и тяжёлых лохмотьев пережитого ею.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из
души своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима
развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
Когда же
развилась в нем эта любовь к иноземцам и в какой мере она владела его
душою при начале его правления?
— Худая и больная женщина вряд ли может быть глупа, — возразил молодой человек. — Все дураки пользуются обыкновенно благом здоровья: у них тело
развевается на счет
души.
Души же моей он не знал; потому что любил ее, потому что в то самое время она росла и
развивалась, и тут-то я могла обманывать и обманывала его.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как
развивались первые способности
души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
Строго говоря, поэтическое чувство есть почти во всяком человеке. Чрезвычайно трудно найти таких грубых и холодных людей, на которых ничто не производило бы впечатления, которые были бы равнодушны ко всему на свете. Но в обыкновенных людях чувство это проявляется очень слабо и нередко заглушается разными житейскими расчетами и обстоятельствами. В поэте же оно
развивается весьма сильно, является господствующим над другими сторонами
души и выражается очень ярко, несмотря на все внешние препятствия.
И проклянет, склонясь на крест святой,
Людей и небо, время и природу, —
И проклянет грозы бессильный вой
И пылких мыслей тщетную свободу…
Но нет, к чему мне слушать плач людской?
На что мне черный крест, курган, гробница?
Пусть отдадут меня стихиям! Птица
И зверь, огонь и ветер, и земля
Разделят прах мой, и
душа моя
С
душой вселенной, как эфир с эфиром,
Сольется и
развеется над миром!..
Я тогда… за одно неосторожное ваше слово… чувству моему, которое следовало бы
задушить в себе… я позволила
развиться до безумия, и безумием этим я погубила было того человека, которому больше всех на свете желала счастья.
Ей становится страшно, и потребность сочувствия
развивается сильнее, и она напряженно и трепетно ждет другой
души, которая бы умела понять ее, отозваться на ее святые чувства, помочь ей, научить ее, что надо делать.
— «Жития нашего время яко вода на борзе течет, дние лет наших яко дым в воздусе
развеваются, вмале являются и вскоре погибают. Мнози борются страсти со всяким человеком и колеблют
душами. Яко же волны морские — житейские сласти, и похоти, и желания восстают на
душе… О человече! Что твориши несмысленне, погубляеши время свое спасительное, непрестанно весь век живота твоего, телу своему угождая? Что хощеши?..»
Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,
О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,
Воспоминание, рисуй передо мной
Волшебные места, где я живу
душой,
Леса, где я любил, где чувство
развивалось,
Где с первой юностью младенчество сливалось
И где, взлелеянный природой и мечтой,
Я знал поэзию, веселость и покой…
Ардальон согласился и на извозчике полетел домой за черновою рукописью. Его
душила злость и досада, но в тщетном бессилии злобы он только награждал себя названиями осла и дурака, а Верхохлебову посылал эпитеты подлеца и мерзавца. «Двести пятьдесят рублей — шутка сказать! — так-таки ни за что из-под носа вот прахом
развеялись!.. Экой мерзавец! Чуть три половины не отнял! Три половины! Тьфу, подлец какой!»
А теперь скажите мне, что лучше по-вашему: помогать
развиваться молодой, жаждущей света, познания
душе, или без толку юродствовать, бегая вприпрыжку за синими фраками наших учителей, «обожать» их, всячески проявляя в подобном поведении собственную глупость?
Могут ли широко
развиваться при них те задатки любви и отзывчивости, которые заложены в его
душе?
В
душе несчастной
развивается суетная страсть к нарядам и глухое, но очень понятное негодование на домашнее попрошайничество.