Неточные совпадения
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там
на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не
дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
«Точеные-то столбики
С балкону, что ли, умница?» —
Спросили мужики.
— С балкону!
«То-то высохли!
А ты не
дуй! Сгорят они
Скорее, чем карасиков
Изловят
на уху...
Он пистолетик выхватил,
Как сам, такой же толстенький,
И
дуло шестиствольное
На странников навел:
«Ни с места!
«Скажи-ка мне, красавица, — спросил я, — что ты делала сегодня
на кровле?» — «А смотрела, откуда ветер
дует».
«Ребята, вперед!» — кричит он, порываясь, не помышляя, что вредит уже обдуманному плану общего приступа, что миллионы ружейных
дул выставились в амбразуры неприступных, уходящих за облака крепостных стен, что взлетит, как пух,
на воздух его бессильный взвод и что уже свищет роковая пуля, готовясь захлопнуть его крикливую глотку.
На этот раз ветер
дунул с другой стороны, и все слова были услышаны козаками. Но за такой совет достался ему тут же удар обухом по голове, который переворотил все в глазах его.
Ну, бог тебя суди;
Уж, точно, стал не тот в короткое ты время;
Не в прошлом ли году, в конце,
В полку тебя я знал? лишь утро: ногу в стремя
И носишься
на борзом жеребце;
Осенний ветер
дуй, хоть спереди, хоть с тыла.
— Ага!
На своем молоке обжегся,
на чужую воду
дует. Знаем мы это!
— Прощайте, — проговорил он с внезапной силой, и глаза его блеснули последним блеском. — Прощайте… Послушайте… ведь я вас не поцеловал тогда…
Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет…
Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел
на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая
дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть
на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку.
Дул ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши
на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических фонарей
на путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево, в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов. Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса, с удивлением сказал...
Можно думать, что красивенькие здания намеренно построены
на унылом поле, о́бок с бедной и грязной слободой, уродливо безличные жилища которой скучно рассеяны по песку, намытому Волгой и Окой, и откуда в хмурые дни, когда с Волги
дул горячий «низовой» ветер, летела серая, колючая пыль.
В кошомной юрте сидели
на корточках девять человек киргиз чугунного цвета; семеро из них с великой силой
дули в длинные трубы из какого-то глухого к музыке дерева; юноша, с невероятно широким переносьем и черными глазами где-то около ушей, дремотно бил в бубен, а игрушечно маленький старичок с лицом, обросшим зеленоватым мохом, ребячливо колотил руками по котлу, обтянутому кожей осла.
Веселая горничная подала кофе. Лидия, взяв кофейник, тотчас шумно поставила его и начала
дуть на пальцы. Не пожалев ее, Самгин молчал, ожидая, что она скажет. Она спросила: давно ли он видел отца, здоров ли он? Клим сказал, что видит Варавку часто и что он летом будет жить в Старой Руссе, лечиться от ожирения.
Дунул на свечу и, вылезая из двери, должно быть, разорвал халат, — точно зубы скрипнули, — треснул шелк подкладки.
Вывернув брюки наизнанку, Стратонов тщательно сложил их, снял с полки тяжелый чемодан, затем, надув щеки, сердито глядя
на Самгина, вытянул руку ладонью вверх и сильно
дунул на ладонь...
Самгин движением плеча оттолкнулся от стены и пошел
на Арбат, сжав зубы, дыша через нос, — шел и слышал, что отяжелевшие ноги его топают излишне гулко. Спина и грудь обильно вспотели; чувствовал он себя пустой бутылкой, — в горлышко ее
дует ветер, и она гудит...
Знакомый, уютный кабинет Попова был неузнаваем; исчезли цветы с подоконников,
на месте их стояли аптечные склянки с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных чернил, лежали пухлые, как подушки, «дела» в синих обложках; торчал вверх
дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой бумажки.
Макаров
дунул на папиросу так, что от огня ее полетели искры.
Встать он не мог,
на нем какое-то широкое, тяжелое одеяние; тогда голос налетел
на него, как ветер, встряхнул и
дунул прямо в ухо...
— Вы ничего не говорите, так что ж тут стоять-то даром? — захрипел Захар, за неимением другого голоса, который, по словам его, он потерял
на охоте с собаками, когда ездил с старым барином и когда ему
дунуло будто сильным ветром в горло.
Есть такие молодцы, что весь век живут
на чужой счет, наберут, нахватают справа, слева, да и в ус не
дуют! Как они могут покойно уснуть, как обедают — непонятно! Долг! последствия его — или неисходный труд, как каторжного, или бесчестие.
Но под этой неподвижностью таилась зоркость, чуткость и тревожность, какая заметна иногда в лежащей, по-видимому покойно и беззаботно, собаке. Лапы сложены вместе,
на лапах покоится спящая морда, хребет согнулся в тяжелое, ленивое кольцо: спит совсем, только одно веко все дрожит, и из-за него чуть-чуть сквозит черный глаз. А пошевелись кто-нибудь около,
дунь ветерок, хлопни дверь, покажись чужое лицо — эти беспечно разбросанные члены мгновенно сжимаются, вся фигура полна огня, бодрости, лает, скачет…
Последние два дня
дул крепкий, штормовой ветер; наконец он утих и позволил нам зайти за рифы,
на рейд. Это было сделано с рассветом; я спал и ничего не видал. Я вышел
на палубу, и берег представился мне вдруг, как уже оконченная, полная картина, прихотливо изрезанный красивыми линиями, со всеми своими очаровательными подробностями, в красках, в блеске.
А
дунь ветерок, этого расстояния не хватит и
на сутки.
Наконец, миль за полтораста, вдруг
дунуло, и я
на другой день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег. Каюта моя, во время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей: в ней можно было поместиться троим, а придет человек семь; в это же утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал
на минуту.
Часов с трех пополудни до шести
на неизмеримом манильском рейде почти всегда
дует ветер свежее, нежели в другие часы суток; а в этот день он
дул свежее всех прочих дней и развел волнение.
Индийский океан встретил нас еще хуже, нежели Атлантический: там
дул хоть крепкий, но попутный ветер, а здесь и крепкий, и противный, обратившийся в шторм, который
на берегу называют бурей.
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты до станции Иктенда. Сейчас едем.
На горах не оттаял вчерашний снег; ветер
дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали в темноте, лежа в каюте, со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него
дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать
на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Погляжу в одну, в другую бумагу или книгу, потом в шканечный журнал и читаю: «Положили марсель
на стеньгу», «взяли грот
на гитовы», «ворочали оверштаг», «привели фрегат к ветру», «легли
на правый галс», «шли
на фордевинд», «обрасопили реи», «ветер
дул NNO или SW».
Давно ли мы жаловались
на жар? давно ли нельзя было есть мяса, выпить рюмки вина? А теперь, хоть и совестно, а приходится жаловаться
на холод! Погода ясная, ночи лунные, NO муссон
дует с резким холодком. Опять всем захотелось
на юг, все бредят Манилой.
Но
дунул холод, свежий ветер, и стоножки, тараканы — все исчезло. Взяли три рифа, а сегодня, 31-го марта утром, и четвертый. Грот взяли
на гитовы и поставили грот-трисель. NO
дует с холодом: вдруг из тропиков, через пять дней — чуть не в мороз! Нет и 10° тепла. Стихает — слава Богу!
Дует ли ветер прямо в лоб и пятит назад — «чудесно! — восхищается он, — по полтора узла идем!»
На него не действует никакая погода.
Славно, говорят любители дороги, когда намерзнешься, заиндевеешь весь и потом ввалишься в теплую избу, наполнив холодом и избу, и чуланчик, и полати, и даже под лавку
дунет холод, так что сидящие по лавкам ребятишки подожмут голые ноги, а кот уйдет из-под лавки
на печку…
Сегодня встаем утром: теплее вчерашнего; идем
на фордевинд, то есть ветер
дует прямо с кормы; ходу пять узлов и ветер умеренный. «Свистать всех наверх —
на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу
на ют. Вот мы и
на якоре. Но что за безотрадные скалы! какие дикие места! ни кустика нет. Говорят, есть деревня тут: да где же? не видать ничего, кроме скал.
Только что мы подъехали к Паппенбергу, как за нами бросились назад таившиеся под берегом, ожидавшие нас японские лодки и ехали с криком, но не близко, и так все дружно прибыли — они в свои ущелья и затишья, мы
на фрегат. Я долго
дул в кулаки.
Но денька два-три прошли, перемены не было: тот же ветер нес судно, надувая паруса и навевая
на нас прохладу. По-русски приличнее было бы назвать пассат вечным ветром. Он от века
дует одинаково, поднимая умеренную зыбь, которая не мешает ни читать, ни писать, ни думать, ни мечтать.
В путешествии своем, в главе «Ликейские острова», я вскользь упомянул, что два дня, перед приходом нашим
на Ликейский рейд,
дул крепкий ветер, мешавший нам войти, — и больше ничего. Вот этот ветер чуть не наделал нам большой беды.
Мы в шестидесяти милях от Нагасаки; и туда
дует попутный ветер; но нам не расчет заходить теперь: надо прежде идти
на Гамильтон.
Пока ехали в гавани, за стенами, казалось покойно, но лишь выехали
на простор, там
дуло свирепо, да к этому холод, темнота и яростный шум бурунов, разбивающихся о крепостную стену.
Он появился
на палубе с двумя заряженными пистолетами, опустив их, по рассеянности,
дулом в карман.
Вон деревни жмутся в теснинах, кое-где разбросаны хижины. А это что: какие-то занавески с нарисованными
на них, белой и черной краской, кругами? гербы Физенского и Сатсумского удельных князей, сказали нам гости.
Дунул ветерок, занавески заколебались и обнаружили пушки: в одном месте три, с развалившимися станками, в другом одна вовсе без станка — как страшно! Наши артиллеристы подозревают, что
на этих батареях есть и деревянные пушки.
Ветер
дул NO, свежий и порывистый: только наш катер отвалил, сейчас же окрылился фоком, бизанью и кливером, сильно лег
на бок и понесся пуще всякой тройки.
— Это все равно… Объявили несостоятельным и назначили конкурс, а поверенным конкурсного управления определили Половодова. Впрочем, это случилось недавно… Он меня и смазал для первого раза. Говоря проще, мне отказали от места, а управителем Шатровских заводов назначили какого-то Павла Андреича Кочнева, то есть не какого-то, а родственника Половодова. Он женат
на Шпигель, родной сестре матери Веревкина. Теперь понял, откуда ветер
дует?
В следующую минуту Хионию Алексеевну выкинуло из приваловского кабинета, точно ветром, и она опомнилась только
на улице, где стояло мглистое, холодное сентябрьское утро,
дул пронизывающий насквозь ветер и везде по колено стояла вязкая глубокая грязь.
Василий Назарыч указал Привалову
на слабые места опеки, но теперь рано было останавливаться
на них: Ляховский, конечно, сразу понял бы, откуда
дует ветер, и переменил бы тактику, а теперь ему поневоле приходилось высказываться в том или другом смысле.
Митя примолк. Он весь покраснел. Чрез мгновение ему стало вдруг очень холодно. Дождь перестал, но мутное небо все было обтянуто облаками,
дул резкий ветер прямо в лицо. «Озноб, что ли, со мной», — подумал Митя, передернув плечами. Наконец влез в телегу и Маврикий Маврикиевич, уселся грузно, широко и, как бы не заметив, крепко потеснил собою Митю. Правда, он был не в духе, и ему сильно не нравилось возложенное
на него поручение.
Пушку поставили
на пол,
дулом в пустое место, втиснули в затравку три порошинки и зажгли спичкой.
Мелькнули было в уме его образы Алеши и Катерины Ивановны; но он тихо усмехнулся и тихо
дунул на милые призраки, и они отлетели: «Будет еще их время», — подумал он.