Неточные совпадения
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычайный час, то есть в 8 часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с
другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг
вскочил, сел на диван и открыл глаза.
— Нет, разорву, разорву! — вскрикнула она,
вскакивая и удерживая слезы. И она подошла к письменному столу, чтобы написать ему
другое письмо. Но она в глубине души своей уже чувствовала, что она не в силах будет ничего разорвать, не в силах будет выйти из этого прежнего положения, как оно ни ложно и ни бесчестно.
Чудная, однако же, вещь: на
другой день, когда подали Чичикову лошадей и
вскочил он в коляску с легкостью почти военного человека, одетый в новый фрак, белый галстук и жилет, и покатился свидетельствовать почтение генералу, Тентетников пришел в такое волненье духа, какого давно не испытывал.
Она
другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу ее запах и голос. Все это заставляет меня
вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди и, задыхаясь, сказать...
— Черт бы взял, — пробормотал Самгин,
вскакивая с постели, толкнув жену в плечо. — Проснись, обыск! Третий раз, — ворчал он, нащупывая ногами туфли, одна из них упрямо пряталась под кровать, а
другая сплющилась, не пуская в себя пальцы ноги.
Все люди проснулись,
вскочили на ноги, толкая
друг друга, побежали к дверям.
— Здоровье плохо, Андрей, — сказал он, — одышка одолевает. Ячмени опять пошли, то на том, то на
другом глазу, и ноги стали отекать. А иногда заспишься ночью, вдруг точно ударит кто-нибудь по голове или по спине, так что
вскочишь…
А
другой быстро, без всяких предварительных приготовлений,
вскочит обеими ногами с своего ложа, как будто боясь потерять драгоценные минуты, схватит кружку с квасом и, подув на плавающих там мух, так, чтоб их отнесло к
другому краю, отчего мухи, до тех пор неподвижные, сильно начинают шевелиться, в надежде на улучшение своего положения, промочит горло и потом падает опять на постель, как подстреленный.
Он стал разбирать поэтический миг, который вдруг потерял краски, как только заговорил о нем Захар. Обломов стал видеть
другую сторону медали и мучительно переворачивался с боку на бок, ложился на спину, вдруг
вскакивал, делал три шага по комнате и опять ложился.
— Как же с тремястами душ женятся
другие? — возразил Захар, да и сам раскаялся, потому что барин почти
вскочил с кресла, так и припрыгнул на нем.
Вон
другой знакомый, Егор, зубоскал, напрасно в третий раз силится
вскочить верхом на лошадь, та не дается; горничные, в свою очередь, скалят над ним зубы.
Но следующие две, три минуты вдруг привели его в память — о вчерашнем. Он сел на постели, как будто не сам, а подняла его посторонняя сила; посидел минуты две неподвижно, открыл широко глаза, будто не веря чему-то, но когда уверился, то всплеснул руками над головой, упал опять на подушку и вдруг
вскочил на ноги, уже с
другим лицом, какого не было у него даже вчера, в самую страшную минуту.
Он содрогнулся опять при мысли употребить грубый, площадной обман — да и не поддастся она ему теперь. Он топнул ногой и
вскочил на плетень, перекинув ноги на
другую сторону.
—
Друг мой, что я тут мог? Все это — дело чувства и чужой совести, хотя бы и со стороны этой бедненькой девочки. Повторю тебе: я достаточно в оно время
вскакивал в совесть
других — самый неудобный маневр! В несчастье помочь не откажусь, насколько сил хватит и если сам разберу. А ты, мой милый, ты таки все время ничего и не подозревал?
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А
другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
— А это… а это — мой милый и юный
друг Аркадий Андреевич Дол… — пролепетал князь, заметив, что она мне поклонилась, а я все сижу, — и вдруг осекся: может, сконфузился, что меня с ней знакомит (то есть, в сущности, брата с сестрой). Подушка тоже мне поклонилась; но я вдруг преглупо вскипел и
вскочил с места: прилив выделанной гордости, совершенно бессмысленной; все от самолюбия.
— Если б я зараньше сказал, то мы бы с тобой только рассорились и ты меня не с такой бы охотою пускал к себе по вечерам. И знай, мой милый, что все эти спасительные заранее советы — все это есть только вторжение на чужой счет в чужую совесть. Я достаточно
вскакивал в совесть
других и в конце концов вынес одни щелчки и насмешки. На щелчки и насмешки, конечно, наплевать, но главное в том, что этим маневром ничего и не достигнешь: никто тебя не послушается, как ни вторгайся… и все тебя разлюбят.
— Итак, вы, — вскричал я,
вскакивая и отчеканивая слова, — вы, без всякого иного побуждения, без всякой
другой цели, а единственно потому, что несчастный Васин — ваш соперник, единственно только из ревности, вы передали вверенную Лизе рукопись… — передали кому? Кому? Прокурору?
Прошло минут десять, и вдруг, в самой середине одного раскатистого взрыва хохота, кто-то, точь-в-точь как давеча, прянул со стула, затем раздались крики обеих женщин, слышно было, как
вскочил и Стебельков, что он что-то заговорил уже
другим голосом, точно оправдывался, точно упрашивая, чтоб его дослушали…
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В
другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то же мгновение
вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
Едва станешь засыпать — во сне ведь
другая жизнь и, стало быть,
другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь
вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Слуга
вскочил, взял миньятюрную подставку, с бывшей птичкой, и принес
другую.
Точно несколько львов и тигров бросаются,
вскакивают на дыбы, чтоб впиться один в
другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой толпой шарахнулись вниз — только пыль столбом стоит поверх, и судно летит туда же за ними, в бездну, но новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
Все арестанты, как и в
других камерах,
вскочили и вытянулись при входе начальства; старик же продолжал сидеть.
— Подождите же! — крикнула госпожа Хохлакова,
вскочила и бросилась к своему великолепному бюро с бесчисленными ящичками и начала выдвигать один ящик за
другим, что-то отыскивая и ужасно торопясь.
Собаки тоже не спали; они жались к огню, пробовали было ложиться, но тотчас же
вскакивали и переходили на
другое место.
А Верочка давно, давно сидела на условленной скамье, и сколько раз начинало быстро, быстро биться ее сердце, когда из — за угла показывалась военная фуражка. — Наконец-то! он!
друг! — Она
вскочила, побежала навстречу.
Когда он, оканчивая, глубоко тронутый, благодарил публику, — все
вскочило в каком-то опьянении, дамы махали платками,
другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали его портрета.
Он
вскочил, красное вино струилось по его панталонам; сделался гвалт, слуга бросился с салфеткой домарать вином остальные части панталон,
другой подбирал разбитые рюмки… во время этой суматохи Белинский исчез и, близкий к кончине, пешком прибежал домой.
Но в самый разгар моих литературных упражнений матушка
вскочила как ужаленная. Я взглянул инстинктивно на стену и тоже обомлел: мне показалось, что она шевелится, как живая. Тараканы и клопы повылезли из щелей и, торопясь и перегоняя
друг друга, спускались по направлению к полу. Некоторые взбирались на потолок и сыпались оттуда градом на стол, на лавки, на пол…
Матушка даже
вскочила: до такой степени ее в одну минуту вывело из себя неизреченное остолопство, с которым Конон, без всякого признака мысли, переходил от одного предположения к
другому.
Он весь отдался во власть переполнившему его чувству, беспрестанно
вскакивал с места, подбегал к
другим столам, вмешивался в разговоры и вообще вел себя так, как будто совсем забыл о жене.
— Перегородка в коридоре занялась! — кричит швейцар. Некоторые в испуге
вскочили, ничего не понимая,
другие продолжали игру, а Саркуша опять открыл девятку и, загребая деньги, закричал пожарному...
Вот за шампанским кончает обед шумная компания…
Вскакивает, жестикулирует, убеждает кого-то франт в смокинге, с брюшком. Набеленная, с накрашенными губами дама курит папиросу и пускает дым в лицо и подливает вино в стакан человеку во френче. Ему, видимо, неловко в этой компании, но он в центре внимания. К нему относятся убеждающие жесты жирного франта. С
другой стороны около него трется юркий человек и показывает какие-то бумаги. Обхаживаемый отводит рукой и не глядит, а тот все лезет, лезет…
Банкомет
вскочил со стула, схватил меня одной рукой за лоб, а
другой за подбородок, чтобы раскрыть мне рот. Оська стоял с кружкой, готовый влить пиво насильно мне в рот.
Я
вскочил и подбежал к окну. По стеклам струились дождевые капли, мелкий дождь с туманом заволакивал пустырь, дальние дома едва виднелись неопределенной полосой, и весь свет казался затянутым этой густой слякотной мглою, в которую погрузился мой взрослый
друг… Навсегда!
Галактион
вскочил со стула и посмотрел на отца совсем дикими глазами. О, как он сейчас его ненавидел, органически ненавидел вот за эту безжалостность, за смех, за самоуверенность, — ведь это была его собственная несчастная судьба, которая смеялась над ним в глаза. Потом у него все помутилось в голове. Ему так много было нужно сказать отцу, а выходило совсем
другое, и язык говорил не то. Галактион вдруг обессилел и беспомощно посмотрел кругом, точно искал поддержки.
— Бекас не жирен с весны, как бывает осенью, а только сыт,
вскакивает далеко и с криком бросается то в ту, то в
другую сторону.
Этот лет по одним и тем же местам называется охотниками «тяга»] издавая известные звуки, похожие на хрюканье или хрипенье, часто
вскакивая с большим шумом из-под ног крестьянина, приезжающего в лес за дровами, также был им замечен по своей величине и отличному от
других птиц красноватому цвету и получил верное название.
Нет, мой
друг, — говорил мой повествователь,
вскочив со стула, — заеду туда, куда люди не ходят, где не знают, что есть человек, где имя его неизвестно.
— Господи, господи! — раздавалось кругом. Все затеснились вокруг камина, все лезли смотреть, все восклицали… Иные даже
вскочили на стулья, чтобы смотреть через головы. Дарья Алексеевна выскочила в
другую комнату и в страхе шепталась о чем-то с Катей и с Пашей. Красавица немка убежала.
Дядя, как скоро садился сам за свою картину, усаживал и меня рисовать на
другом столе; но учение сначала не имело никакого успеха, потому что я беспрестанно
вскакивал, чтоб посмотреть, как рисует дядя; а когда он запретил мне сходить с места, то я таращил свои глаза на него или влезал на стул, надеясь хоть что-нибудь увидеть.
Тогда он
вскочил и закричал, что это мамаша меня научила, вытолкнул меня в
другой раз вон и сказал, чтоб я никогда не смела теперь к нему приходить.
Вот кто-то
вскакивает и кричит криком, захлебывается, жестикулирует, а рядом, как бы соревнуя,
вскакивают двое
других и тоже начинают захлебываться и жестикулировать.
— Да еще что-с! одному-то апельсинную корку бросила, а
другому безе ручкой послала! — пожаловался Филофей Павлыч, — а тот, не будь глуп, да с разбега в коляску
вскочил! Да уж Павла Федорыча — незнакомы они — увидел, так извинился! Стыдно, сударыня! стыдно, Нонна Савишна!
Наконец мы убеждаемся, что паром отчаливает от
другого берега. Наступает внезапное затишье, прерываемое лишь посвистыванием бурлаков на лошадей, тянущих бечеву. Страшно смотреть. Изморенные, сплеченные животные то карабкаются на крутизну, то спускаются вниз в рытвины, скользят, падают на передние ноги и вновь
вскакивают под градом ударов кнута.
Я только взглянул на него и продолжал стоять как отуманенный, а княжна снова
вскочила на стул и снова принялась встряхивать шляпой. Все к ней потянулись — и я за
другими.
Другие старички вздыхали, чесали поясницы и торопливо
вскакивали, когда из флигелька выходил кто-нибудь.
Один из солдат бросился им встречу,
другой бегал вокруг лошади, стараясь
вскочить на нее, она не давалась, прыгала, и все вокруг тоже подпрыгивало вместе с нею.
Но слишком часто она видела, что все эти люди как будто нарочно подогревают
друг друга и горячатся напоказ, точно каждый из них хочет доказать товарищам, что для него правда ближе и дороже, чем для них, а
другие обижались на это и, в свою очередь доказывая близость к правде, начинали спорить резко, грубо. Каждый хотел
вскочить выше
другого, казалось ей, и это вызывало у нее тревожную грусть. Она двигала бровью и, глядя на всех умоляющими глазами, думала...