Неточные совпадения
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь
от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши
горели, по всему телу я чувствовал
дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с места.
С одной стороны Волга с крутыми берегами и Заволжьем; с другой — широкие поля, обработанные и пустые, овраги, и все это замыкалось далью синевших
гор. С третьей стороны видны села, деревни и часть города. Воздух свежий, прохладный,
от которого, как
от летнего купанья, пробегает по телу
дрожь бодрости.
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром,
дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы
гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
На биваке костер
горел ярким пламенем. Дерсу сидел у огня и, заслонив рукой лицо
от жара, поправлял дрова, собирая уголья в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку. Альпа сидела рядом со мной и, видимо,
дрожала от холода.
Старуха сама оживала при этих рассказах. Весь день она сонно щипала перья, которых нащипывала целые
горы… Но тут, в вечерний час, в полутемной комнате, она входила в роли, говорила басом
от лица разбойника и плачущим речитативом
от лица матери. Когда же дочь в последний раз прощалась с матерью, то голос старухи жалобно
дрожал и замирал, точно в самом деле слышался из-за глухо запертой двери…
Глаза Лизаветы Прокофьевны
горели, она чуть не
дрожала от нетерпения.
Бывало, сидит он в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит; в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло
горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени
от рук их то бегают, то странно
дрожат в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся в голове ребенка.
Старик Покровский целую ночь провел в коридоре, у самой двери в комнату сына; тут ему постлали какую-то рогожку. Он поминутно входил в комнату; на него страшно было смотреть. Он был так убит
горем, что казался совершенно бесчувственным и бессмысленным. Голова его тряслась
от страха. Он сам весь
дрожал, и все что-то шептал про себя, о чем-то рассуждал сам с собою. Мне казалось, что он с ума сойдет с
горя.
Вся Москва
от мала до велика ревностно гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как
горы, протодиаконами, которые заставляли страшными голосами своими
дрожать все стекла и люстры Успенского собора, а женщин падать в обмороки, знаменитых клоунов, братьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лентовского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя), московского генерал-губернатора, князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти считала себя самостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева, устроителя народных гуляний, ледяных
гор и фейерверков, и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любителей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов, свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов.
Редко небо бывало свободно
от серых облаков, но хороши были те ночи, когда синева небес, до глубин своих пронизанная золотыми лучами звёзд, вся
дрожала,
горела и таяла.
Настя(закрыв глаза и качая головой в такт словам, певуче рассказывает). Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились… а уж я его давно жду и
дрожу от страха и
горя. Он тоже
дрожит весь и — белый, как мел, а в руках у него леворверт…
Дуня не плакала, не отчаивалась; но сердце ее замирало
от страха и
дрожали колени при мысли, что не сегодня-завтра придется встретиться с мужем. Ей страшно стало почему-то оставаться с ним теперь с глазу на глаз. Она не чувствовала к нему ненависти, не желая ему зла, но вместе с тем не желала его возвращения. Надежда окончательно угасла в душе ее; она знала, что, кроме зла и
горя, ничего нельзя было ожидать
от Гришки.
Но Илье не спалось. Было жутко
от тишины, а в ушах всё
дрожал этот жалобный звук. Он пристально оглядел местность и увидал, что дядя смотрит туда, где, над
горой, далеко среди леса, стоит пятиглавая белая церковь, а над нею ярко сияет большая, круглая луна. Илья узнал, что это ромодановская церковь, в двух верстах
от неё, среди леса, над оврагом, стоит их деревня — Китежная.
Красные пятна
от костра вместе с тенями ходили по земле около темных человеческих фигур,
дрожали на
горе, на деревьях, на мосту, на сушильне; на другой стороне обрывистый, изрытый бережок весь был освещен, мигал и отражался в речке, и быстро бегущая бурливая вода рвала на части его отражение.
Был солнечный, прозрачный и холодный день; выпавший за ночь снег нежно лежал на улицах, на крышах и на плешивых бурых
горах, а вода в заливе синела, как аметист, и небо было голубое, праздничное, улыбающееся. Молодые рыбаки в лодках были одеты только для приличия в одно исподнее белье, иные же были голы до пояса. Все они
дрожали от холода, ежились, потирали озябшие руки и груди. Стройно и необычно сладостно неслось пение хора по неподвижной глади воды.
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских
гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять
от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство
от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина
от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий
дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
Но она сама изгибает назад спину на грудь Соломона. Губы ее рдеют над блестящими зубами, веки
дрожат от мучительного желания. Соломон приникает жадно устами к ее зовущему рту. Он чувствует пламень ее губ, и скользкость ее зубов, и сладкую влажность ее языка и весь
горит таким нестерпимым желанием, какого он еще никогда не знал в жизни.
Катерина Львовна вся
дрожала от холода. Кроме холода, пронизывающего ее под измокшим платьем до самых костей, в организме Катерины Львовны происходило еще нечто другое. Голова ее
горела как в огне; зрачки глаз были расширены, оживлены блудящим острым блеском и неподвижно вперены в ходящие волны.
Писарев час
от часу становился бледнее, глаза его
горели, он почти
дрожал.
Наконец однажды, зимним утром, в понедельник, после чаю, когда во всех классах и залах
горели лампы, а кадеты уныло
дрожали от холода, Грузов ткнул Буланина кулаком в зубы и сказал...
После того, как Сима сблизился с Лодкой, Жуков стал еще более неприятен ему: порою он представлял себе, как толстые красные руки этого человека тянутся к телу его подруги — тогда в груди юноши разливался острый холод, ноги
дрожали, он дико выкатывал глаза и мычал
от горя.
Когда воспитанницы поднимались на
гору, заросшую хвойным лесом, и перед ними развернулся во всей его красе Финский залив, Дуне и Дорушке, особенно чутким к красоте природы, казалось, что сердчишки их
дрогнут и расколются
от счастья в груди.
От него пошла большая волна, которая окатила меня с головой и промочила одежду. Это оказался огромный сивуч (морской лев). Он спал на камне, но, разбуженный приближением людей, бросился в воду. В это время я почувствовал под ногами ровное дно и быстро пошел к берегу. Тело
горело, но мокрая одежда смерзлась в комок и не расправлялась. Я
дрожал, как в лихорадке, и слышал в темноте, как стрелки щелкали зубами. В это время Ноздрин оступился и упал. Руками он нащупал на земле сухой мелкий плавник.
В третьем часу ночи пришел он. Дирижер был пьян. Он напился с
горя и
от бешенства. Ноги его подгибались, а руки и губы
дрожали, как листья при слабом ветре. Он, не скидая шубы и шапки, подошел к постели и постоял минуту молча. Она притаила дыхание.
Мчалась машина, жаркий ветер дул навстречу и шевелил волосы, в прорывах
гор мелькало лазурное море. И смывалась с души чадная муть, осевшая
от впечатлений последнего месяца, и заполнялась она золотым звоном солнца, каким
дрожал кругом сверкающий воздух.
Еще недавно Кавказ
дрожал от пушечных выстрелов и всюду раздавались стоны раненых. Там шла беспрерывная война с полудикими горцами, делавшими постоянные набеги на мирных жителей из недр своих недоступных
гор.
На железнодорожном переезде был опущен шлагбаум: со станции шел курьерский поезд. Марья Васильевна стояла у переезда и ждала, когда он пройдет, и
дрожала всем телом
от холода. Было уже видно Вязовье — и школу с зеленой крышей, и церковь, у которой
горели кресты, отражая вечернее солнце; и окна на станции тоже
горели, и из локомотива шел розовый дым… И ей казалось, что все
дрожит от холода.
А на станциях высились огромные склады фуража и провианта. Рядами тянулись огромные «бунты» чумизной и рисовой соломы, по тридцать тысяч пудов каждый; желтели
горы жмыхов, блестели циновки зернохранилищ, доверху наполненных ячменем, каолином и чумизою. Но получить оттуда что-нибудь было очень не легко. Мне рассказывал один офицер-стрелок. Он
дрожал от бешенства и тряс сжатыми кулаками.
— Очень страшный, ваше сиятельство, худой такой, седой да высокий, глаза
горят как уголья.
Дрожь от их взгляда пробирает. И дотошный же.
От всех этих восточных материй,
от всех этих низких и мягких диванов с массою прелестных подушек,
от всех подставок из черного дерева с инкрустацией из перламутра и слоновой кости и бронзы,
от этих пушистых ковров, в которых тонула нога,
от всех стен, задрапированных бархатистой шерстяной материей,
от всего, казалось, распространялся тонкий аромат, который проникал во все существо человека и производил род опьянения: сладострастная
дрожь охватывала тело, кровь
горела огнем, ум мутился, всецело побежденный желаниями тела.
Но кто сей рьяный великан,
Сей витязь полуночи?
Друзья, на спящий вражий стан
Вперил он страшны очи;
Его завидя в облаках,
Шумящим, смутным роем
На снежных Альпов высотах
Взлетели тени с воем;
Бледнеет галл,
дрожит сармат
В шатрах
от гневных взоров.
О
горе!
горе, супостат!
То грозный наш Суворов.
Я
дрожу от изнеможения и ужаса; в груди моей холод, а голова моя
горит, как у пекаря, который стоит перед печкой.