Неточные совпадения
— Вот, Бог даст, доживем
до Пасхи, так поцелуемся, — сказала она, не удивляясь, не смущаясь, не робея, а стоя прямо и неподвижно, как лошадь, на которую надевают хомут. Он слегка поцеловал ее в шею.
Ужас! Она не додумалась
до конца, а торопливо оделась, наняла извозчика и поехала к мужниной родне, не в
Пасху и Рождество, на семейный обед, а утром рано, с заботой, с необычайной речью и вопросом, что делать, и взять у них денег.
И в Нехлюдове не переставая в продолжение этих двух дней
до Пасхи шла внутренняя, не сознаваемая им борьба.
Скончался же на третьей неделе после
Пасхи, в памяти, и хотя и говорить уже перестал, но не изменился
до самого последнего своего часа: смотрит радостно, в очах веселье, взглядами нас ищет, улыбается нам, нас зовет.
Служба происходит парадная, в так называемой «настоящей» церкви (у праздника), которая, по случаю зимы, через неделю закроется вплоть
до Пасхи.
— Все-таки теперь уж не бьют так, как бивали! Ну, в зубы ударит, в ухо, за косы минуту потреплет, а ведь раньше-то часами истязали! Меня дедушка однова бил на первый день
Пасхи от обедни
до вечера. Побьет — устанет, а отдохнув — опять. И вожжами и всяко.
Бабушка не хотела разгавливаться
до полученья петой
пасхи и кулича, но мать сказала, что будет пить чай со сливками, и увела меня с собою.
В доме Крестовниковых, как и водится, последовало за полнейшим постом и полнейшее пресыщение:
пасха, кулич, яйца, ветчина, зеленые щи появились за столом, так что Павел, наевшись всего этого, проспал, как мертвый, часов
до семи вечера, проснулся с головной болью и, только уже напившись чаю, освежился немного и принялся заниматься Тацитом [Тацит (около 55 — около 120) — древнеримский историк.].
Вот — о Дне Единогласия, об этом великом дне. Я всегда любил его — с детских лет. Мне кажется, для нас — это нечто вроде того, что для древних была их «
Пасха». Помню, накануне, бывало, составишь себе такой часовой календарик — с торжеством вычеркиваешь по одному часу: одним часом ближе, на один час меньше ждать… Будь я уверен, что никто не увидит, — честное слово, я бы и нынче всюду носил с собой такой календарик и следил по нему, сколько еще осталось
до завтра, когда я увижу — хоть издали…
…В субботу на
Пасхе приносят в город из Оранского монастыря чудотворную икону Владимирской Божией Матери; она гостит в городе
до половины июня и посещает все дома, все квартиры каждого церковного прихода.
— Очень хорошие деньги, — подтвердил Матвей. — Такие деньги у нас платят работнику от Покрова
до Пасхи… Правда, на хозяйских харчах.
Дело происходило за три дня
до пасхи, когда весь Петербург охвачен радостной тревогой.
Приближалась
Пасха.
До Страстной недели оставалось всего одна неделя, одна небольшая неделя. В дортуарах вечером разнесся слух, что нас распустят не в субботу, а в четверг. Я уеду и увижу мать!.. Сердце мое трепетало и билось. Тревожные ощущения эти еще более усилились, когда в среду один из лакеев, утирая меня полотенцем, шепнул мне...
Доктор, еще больше пополневший, красный, как кирпич, и с взъерошенными волосами, пил чай. Увидев дочь, он очень обрадовался и даже прослезился; она подумала, что в жизни этого старика она — единственная радость, и, растроганная, крепко обняла его и сказала, что будет жить у него долго,
до Пасхи. Переодевшись у себя в комнате, она пришла в столовую, чтобы вместе пить чай, он ходил из угла в угол, засунув руки в карманы, и пел: «ру-ру-ру», — значит, был чем-то недоволен.
После завтрака Петр Платонович проводил меня
до подъезда Кружка. С этого дня началась наша дружба, скоро, впрочем, кончившаяся, так как я на
Пасхе уехал на много лет в провинцию, ни разу не побывавши в этот сезон в Малом, потому что был занят все спектакли, а постом Малый театр закрывался.
Все — от шестидесятилетнего Кузина
до Яшки, который нанизывает крендели на мочало за два рубля от покрова
до пасхи, [с 1 (14) октября
до апреля — мая.] — все говорят о хозяине с чувством, почти близким к хвастовству: вот-де какой человек Василий Семенов, найди-ка другого такого же!
Нужно жить, а значит и молиться так, как угодно богу, и поэтому каждый день следует читать и петь только то, что угодно богу, то есть что полагается по уставу; так, первую главу от Иоанна нужно читать только в день
Пасхи, а от
Пасхи до Вознесения нельзя петь «Достойно есть» и проч.
В обыкновенные дни, в праздники и будни, двери на церковные колокольни бывают заперты, и туда никого не пускают, но на
Пасху в течение всей недели двери стоят открытыми, и каждый может войти и звонить сколько хочет — от обедни
до самых вечерен.
«Бог знает, буду ль жива я
до Пасхи-то, — отвечала старица на просьбы Фленушки и племянниц, — а без того не хочу помереть, чтобы Фленушка мне глаз не закрыла».
Свадьбу сыграли. Перед тем Макар Тихоныч послал сына в Урюпинскую на ярмарку, Маша так и не свиделась с ним. Старый приказчик, приставленный Масляниковым к сыну, с Урюпинской повез его в Тифлис, оттоль на Крещенскую в Харьков, из Харькова в Ирбит, из Ирбита в Симбирск на Сборную. Так дело и протянулось
до Пасхи. На возвратном пути Евграф Макарыч где-то захворал и помер. Болтали, будто руки на себя наложил, болтали, что опился с горя. Бог его знает, как на самом деле было.
Спервоначалу Манефа и соглашалась было оставить ее у Патапа Максимыча
до Пасхи, но, заболев в день невесткиных именин и пролежав после того три дня, заговорила другое.
— Что ж рассказать-то? Старость, дряхлость пришла, стало не под силу в пустыне жить. К нам в обитель пришел, пятнадцать зим у нас пребывал. На летнее время, с
Пасхи до Покрова, иной год и
до Казанской, в леса удалялся, а где там подвизался, никто не ведал. Безмолвие на себя возложил, в последние десять лет никто от него слова не слыхивал. И на правиле стоя в молчании, когда молился, губами даже не шевелил.
— Прибыли мы к кордону на самый канун Лазарева воскресенья.
Пасха в том году была ранняя, а по тем местам еще на середокрестной рéки прошли, на пятой травка по полям зеленела. Из Москвы поехали — мороз был прежестокий, метель, вьюга, а недели через полторы, как добрались
до кордона, весна там давно началась…
Тут, батюшка Марко Данилыч, и не с таким здоровьем, как матушкино,
до смертного часа недолго, а она ведь у нас на Пасхе-то все едино, что из мертвых восстала…
— Ну, Люда, потерпим, ведь теперь ноябрь уже в середине,
до праздников рукой подать, а второе полугодие так быстро промелькнет, что и не увидишь… Там экзамены,
Пасха… и лето…
Мне ясно припоминается субботний ясный полдень вербной недели. У нас был последний
до Пасхи урок — география. Географию преподавал старик учитель, седой и добродушный на вид, говоривший маленьким «ты» и называвший нас «внучками», что не мешало ему, впрочем, быть крайне взыскательным, а нам бояться его как огня. Урок уже приходил к концу, когда Алексей Иванович (так звали учителя) вызвал Нину.
— Послушайте, Теркин… не кривя душой, я могу вас продержать здесь
до Пасхи. Но не дольше. Может быть, если б вы торжественно повинились…
Карты считались очень опасным развлечением, в них дозволялось играть только на святки и на
пасху. Зато в эти праздники мы с упоением дулись с утра
до вечера в «дураки», «свои козыри» и «мельники». И главное праздничное ощущение в воспоминании: после длинного предпраздничного поста — приятная, немножко тяжелая сытость от мяса, молока, сдобного хлеба, чисто убранные комнаты, сознание свободы от занятий — и ярая, целыми днями, карточная игра.
Тася незаметно оглядывала его. Рубцов кусал губы и презрительно на него поглядывал, чего, впрочем, Виктор Мироныч не замечал. У всех точно отшибло аппетит. Пасхальная баба в виде толстого ствола, вся в цукатах и заливных фигурках, стояла непочатой.
До прихода Станицына поели немного
пасхи и по одному яйцу. Ветчина и разные коместибли [снедь (от фр.: comestible).] стояли также нетронутыми.
Вечером первого дня
Пасхи действительный статский советник Навагин, вернувшись с визитов, взял в передней лист, на котором расписывались визитеры, и вместе с ним пошел к себе в кабинет. Разоблачившись и выпив зельтерской, он уселся поудобней на кушетке и стал читать подписи на листе. Когда его взгляд достиг
до середины длинного ряда подписей, он вздрогнул, удивленно фыркнул и, изобразив на лице своем крайнее изумление, щелкнул пальцами.
Четыре такие происшествия, зараз случившиеся между праздниками Благовещения и
Пасхою 1820 года, так встревожили князя Голицына, что он довел о них
до сведения императора.
В тот вечер о. Василий вернулся домой поздно, когда уже поужинали. Был он сильно утомлен, и бледен, и
до колен мокр, и покрыт грязью, как будто долго и без дорог бродил он по размокшим полям. В доме готовились к
Пасхе, и попадья была занята, но, прибегая на минутку из кухни, она каждый раз с тревогою смотрела на мужа. И веселой она старалась казаться и скрывала тревогу.
Все счастье в том, что это происходило в те времена, когда в Печерской лавре читали Полинадию и знали о свойствах мяса, вероятно, менее, чем о Лемносском прахе, который ежегодно выбрасывается 6 августа, и о египетских мертвецах, которые выступают из земли и лежат поверх ее от
Пасхи до Пятидесятницы.