Неточные совпадения
— Ба! да и ты… с намерениями! — пробормотал он, посмотрев на нее чуть не с ненавистью и насмешливо улыбнувшись. — Я бы должен был это сообразить… Что ж, и похвально; тебе же лучше… и
дойдешь до такой
черты, что не перешагнешь ее — несчастна будешь, а перешагнешь, — может, еще несчастнее будешь… А впрочем, все это вздор! — прибавил он раздражительно, досадуя на свое невольное увлечение. — Я хотел только сказать, что у вас, маменька, я прощения прошу, — заключил он резко и отрывисто.
Ее спокойствие не было потрясено; но она опечалилась и даже всплакнула раз, сама не зная отчего, только не от нанесенного оскорбления. Она не чувствовала себя оскорбленною: она скорее чувствовала себя виноватою. Под влиянием различных смутных чувств, сознания уходящей жизни, желания новизны она заставила себя
дойти до известной
черты, заставила себя заглянуть за нее — и увидала за ней даже не бездну, а пустоту… или безобразие.
— А голубям — башки свернуть. Зажарить. Нет, — в самом деле, — угрюмо продолжал Безбедов. —
До самоубийства
дойти можно. Вы идете лесом или — все равно — полем, ночь, темнота, на земле, под ногами, какие-то шишки. Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится, а просто: существует. Да —
черт с ней — пусть и не существует, а выдумано, вот —
чертей выдумали, а верят, что они есть.
— Эт-то… крепко сказано! М-мужественно. Пишут, как обручи на бочку набивают,
черт их дери! Это они со страха
до бесстрашия
дошли, — ей-богу! Клим Иванович, что ты скажешь, а? Они ведь, брат, некое настроеньице правильно уловили, а?
Даже Захар, который, в откровенных беседах, на сходках у ворот или в лавочке, делал разную характеристику всех гостей, посещавших барина его, всегда затруднялся, когда очередь
доходила до этого… положим хоть, Алексеева. Он долго думал, долго ловил какую-нибудь угловатую
черту, за которую можно было бы уцепиться, в наружности, в манерах или в характере этого лица, наконец, махнув рукой, выражался так: «А у этого ни кожи, ни рожи, ни ведения!»
Я крепко пожал руку Васина и добежал
до Крафта, который все шел впереди, пока я говорил с Васиным. Мы молча
дошли до его квартиры; я не хотел еще и не мог говорить с ним. В характере Крафта одною из сильнейших
черт была деликатность.
Говоря это, он достал с воза теплые вязаные перчатки и подал их мне. Я взял перчатки и продолжал работать. 2 км мы шли вместе, я
чертил, а крестьянин рассказывал мне про свое житье и ругательски ругал всех и каждого. Изругал он своих односельчан, изругал жену, соседа, досталось учителю и священнику. Надоела мне эта ругань. Лошаденка его шла медленно, и я видел, что при таком движении к вечеру мне не удастся
дойти до Имана. Я снял перчатки, отдал их возчику, поблагодарил его и, пожелав успеха, прибавил шагу.
И я не увидел их более — я не увидел Аси. Темные слухи
доходили до меня о нем, но она навсегда для меня исчезла. Я даже не знаю, жива ли она. Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал за границей, в вагоне железной дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне незабвенные
черты… но я, вероятно, был обманут случайным сходством. Ася осталась в моей памяти той самой девочкой, какою я знавал ее в лучшую пору моей жизни, какою я ее видел в последний раз, наклоненной на спинку низкого деревянного стула.
В ней было много благоразумия, когда дело
доходило до последней
черты, но оно же не оставляло ее и
до черты.
В «рыцаре же бедном» это чувство
дошло уже
до последней степени,
до аскетизма; надо признаться, что способность к такому чувству много обозначает и что такие чувства оставляют по себе
черту глубокую и весьма, с одной стороны, похвальную, не говоря уже о Дон-Кихоте.
— Какое тут прежнее! — воскликнул Ганя. — Прежнее! Нет, уж тут
черт знает что такое теперь происходит, а не прежнее! Старик
до бешенства стал
доходить… мать ревет. Ей-богу, Варя, как хочешь, я его выгоню из дому или… или сам от вас выйду, — прибавил он, вероятно вспомнив, что нельзя же выгонять людей из чужого дома.
— Эх, Лебедев! Можно ли, можно ли
доходить до такого низкого беспорядка,
до которого вы
дошли? — вскричал князь горестно.
Черты Лебедева прояснились.
Больше всего они лгут, когда их спрашивают: «Как
дошла ты
до жизни такой?» Но какое же право ты имеешь ее об этом спрашивать,
черт бы тебя побрал?!
Мы с этой реализацией в искусстве, — продолжал он, —
черт знает
до чего можем
дойти.
— Для чего, на кой
черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что
до графа, и
до дворника его не
дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
— В чем дело? Как: душа? Душа, вы говорите?
Черт знает что! Этак мы скоро и
до холеры
дойдем. Я вам говорил (тончайшего на рога) — я вам говорил: надо у всех — у всех фантазию… Экстирпировать фантазию. Тут только хирургия, только одна хирургия…
— Здравствуйте, лев наш! — вздумал было слегка подтрунить над ним сенатор,
до которого уж
доходили слухи, что Ченцов
черт знает что такое рассказывает про него и про m-me Клавскую.
До губернатора
дойдет, пожалуй, и — чем
черт не шутит? — может, и сам захочет прийти посмотреть.
Никого не встретив и никем не замеченный, Ахилла
дошел до погоста в начале двенадцатого часа. Он посмотрел на ворота; они заперты и слегка постукивают, колеблемые свежим весенним ветром.
Черт, очевидно, ходит не в эти ворота, а у него должна быть другая большая дорога.
Катя сделала второй круг, значительно уменьшив его поперечник, потом третий, но когда
дошла до того места, которое казалось Фальстафу заветной
чертой, он снова оскалил зубы.
Развитие благополучно
дошло до точки, желанной Малгоржану: толстый Стекльштром по-прежнему ел, спал и толковал об овсах со старостой, как вдруг этот самый злодей-староста, «жалеючи пана», подшепнул ему однажды, что у самой пани «с тым голоцуцым гармяшкой щос-то такé скоромне — бодай стонáдсять
чертóв ёго батькови!»
«И
дойдешь до такой
черты, что не перешагнешь ее, — несчастна будешь, а перешагнешь, — может, еще несчастнее будешь».
Да засажу я их, чертей-старичков, в отдельный дворец, — пей-ешь, хочь пуговки напрочь, — а кругом строгий караул поставлю.
До той поры их, иродов сивоусых, не выпущу, пока
до настоящей точки не
дойдут… Аль у нас в России золота под землей не хватит, аль реки наши осокой заросли, али земля наша каменная, али народ русский в поле обсевок? Почему ж эдакую прорву лет из решета в сито переливаем, а так
до правильной жизни и не достигли?
— Мне
черт вас побери с Липманом! С ним и разделывайтесь, когда дело
дойдет до ответа. Я ничего не знаю, не хочу ничего знать. У меня чтоб мертвый был жив! Слышишь?..
— Ох,
до чего, дяденька, скусно. За-зы-зы…
До середки
дошел… Пошли вам
черт доброго здоровья.
В ту же минуту, с быстротой электрического телеграфа, сказал бы я, если б электричество было тогда изобретено, и потому скажу — с быстротой стоустой молвы, честный, благородный, примерный поступок Герасима Сазоныча разносится по городу и
доходит до ушей значительного человека, который, по болезни или по домашним обстоятельствам, остановился в городе Значительный человек в неописанном восторге от этого неслыханного подвига, желает видеть в лицо городничего, чтобы удержать благородные
черты его в своей памяти, рассыпается в похвалах ему, говорит, что расскажет об этом по всему пути своему, в Петербурге, когда туда приедет, везде, где живут люди.
В томительные, проводимые ею без сна ночи или, правильнее сказать, при ее жизненном режиме, утра, образ князя Облонского неотступно стоял перед ней, и Анжель с наслаждением самоистязания вглядывалась в издавна ненавистные ей
черты лица этого человека и
доходила до исступления при мысли, что, несмотря на то, что он стал вторично на ее жизненной дороге, лишал ее светлого будущего, разрушал цель ее жизни, лелеянную ею в продолжение долгих лет, цель, для которой она влачила свое позорное существование, причина этой ненависти к нему не изменилась и все оставалась той же, какою была с момента второй встречи с ним, семнадцать лет тому назад.
О себе пишет он А. Майкову: «А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная: везде-то и во всем
до последнего предела
дохожу, всю жизнь за
черту переходил».
— Какой
черт есть — все мне про Москву в этом смысле наврали. Свахи там, говорили, в неделю окрутят, невест с капиталами нетолченая труба… Я тут, как нарочно, недели с две тому назад проигрался в Петербурге в пух и прах. Дай, думаю, попытаю счастья, и айд; в Москву. Свах это сейчас за бока. Не тут-то было. Деньги, проклятые, только высасывают, а толку никакого…
Дошел до того, что хоть пешком назад в Петербург иди…
— Вишь
черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще
до места не
дойдем.
«В одном месте, — описывал Фебуфис, — я был чрезвычайно тронут этою благородною
чертой, и у нас даже
дошло дело
до маленькой неприятности с моим патроном. Впрочем, все это сейчас же было заглажено, и от неприятного не осталось ни малейшего следа, — напротив, мы еще более сблизились, и я после этого полюбил его еще более».