Неточные совпадения
— Любуется
Старик ботинкой крохотной,
Такую держит речь:
— Мне зять — плевать, и
дочь смолчит,
Жена — плевать, пускай ворчит!
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее.
Старики, очевидно, спутались на минутку и не знали хорошенько, они ли опять влюблены или только
дочь их. Когда князь с княгиней вышли, Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было.
Вот он раз и дождался у дороги, версты три за аулом;
старик возвращался из напрасных поисков за
дочерью; уздени его отстали, — это было в сумерки, — он ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья — и был таков; некоторые уздени все это видели с пригорка; они бросились догонять, только не догнали.
Наконец последняя
дочь, остававшаяся с ним в доме, умерла, и
старик очутился один сторожем, хранителем и владетелем своих богатств.
— Три месяца я ходила за нею,
старик, — сказала она, — посмотри на свою
дочь.
— Вот! Верно, — выкрикивал Ногайцев. —
Старики Лафарги,
дочь Маркса и зять его, кончили самоубийством — вот он, материализм!
— Цензор — собака.
Старик, брюхо по колени, жена — молоденькая,
дочь попа, была сестрой милосердия в «Красном Кресте». Теперь ее воспитывает чиновник для особых поручений губернатора, Маевский, недавно подарил ей полдюжины кружевных панталон.
— Философствовал, писал сочинение «История и судьба», — очень сумбурно и мрачно писал. Прошлым летом жил у него эдакий… куроед, Томилин, питался только цыплятами и овощами. Такое толстое, злое, самовлюбленное животное. Пробовал изнасиловать девчонку,
дочь кухарки, — умная девочка, между прочим, и, кажется,
дочь этого, Турчанинова.
Старик прогнал Томилина со скандалом. Томилин — тоже философствовал.
Она —
дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала
старика, вышла замуж за ювелира, он сошел с ума; потом она жила с вице-губернатором, теперь живет с актерами, каждый сезон с новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила больницу для детей, а в гимназиях, мужской и женской, у нее больше двадцати стипендиатов.
Он знал одну хорошенькую актрису и на вечере у нее ловко подделался к
старику, потом подарил ему портрет этой актрисы своей работы, напомнил ему о своей фамилии, о старых связях и скоро был представлен старухам и
дочери.
— Нет, она все боялась, что документ у ней, у Анны-то, и я тоже. Мы ее и сторожили. Дочери-то не хотелось
старика потрясти, а немчурке, Бьорингу, правда, и денег жалко было.
Но вот что, однако же, мне известно как достовернейший факт: за несколько лишь дней до смерти
старик, призвав
дочь и друзей своих, Пелищева и князя В—го, велел Катерине Николаевне, в возможном случае близкой кончины его, непременно выделить из этого капитала Анне Андреевне шестьдесят тысяч рублей.
Во-вторых, составил довольно приблизительное понятие о значении этих лиц (старого князя, ее, Бьоринга, Анны Андреевны и даже Версилова); третье: узнал, что я оскорблен и грожусь отмстить, и, наконец, четвертое, главнейшее: узнал, что существует такой документ, таинственный и спрятанный, такое письмо, которое если показать полусумасшедшему
старику князю, то он, прочтя его и узнав, что собственная
дочь считает его сумасшедшим и уже «советовалась с юристами» о том, как бы его засадить, — или сойдет с ума окончательно, или прогонит ее из дому и лишит наследства, или женится на одной mademoiselle Версиловой, на которой уже хочет жениться и чего ему не позволяют.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был так тронут этим, что, на прощанье, съехал с людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю
дочь, у другого отнял свиней и жену, у
старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном, где-то в Новой Зеландии.
Старик в синих в очках, стоя, держал за руку свою
дочь и кивал головой на то, чтò она говорила.
— Что
дочь? — рассуждал
старик раскольник. —
Дочь все одно, что вешняя вода: ждешь ее, радуешься, а она пришла и ушла…
В его груди точно что-то растаяло, и ему с болезненной яркостью представилась мысль: вот он,
старик, доживает последние годы, не сегодня завтра наступит последний расчет с жизнью, а он накануне своих дней оттолкнул родную
дочь, вместо того чтобы простить ее.
Старик обнял
дочь и каким-то задыхавшимся шепотом проговорил...
«Папа, папа… я никому не сделала зла!» — слышал
старик последний крик
дочери, которая билась у его ног, как смертельно раненная птица.
Старик расчувствовался и жалко заморгал глазами, когда начал благословлять
дочь; пани Марина выдержала характер и осталась прежней королевой.
— Мне нужно серьезно поговорить с тобой… — продолжал
старик, привлекая к себе
дочь.
— Так ты решила выйти за Привалова? — в раздумье спрашивал
старик, не глядя на
дочь.
Мы уже сказали, что у Гуляева была всего одна
дочь Варвара, которую он любил и не любил в одно и то же время, потому что это была
дочь, тогда как упрямому
старику нужен был сын.
На приисках тоска по
дочери уравновешивалась усиленной деятельностью, а здесь, в родном гнезде,
старика разом охватила самая тяжелая пустота.
Старик тревожным взглядом посмотрел на
дочь и потер свое больное колено. В это время из залы донесся хриплый смех Данилы Семеныча, и побледневший как полотно Бахарев проговорил...
— Скажу тебе прямо, Надя… Прости
старика за откровенность и за то, что он суется не в свои дела. Да ведь ты-то моя, кому же и позаботиться о
дочери, как не отцу?.. Ты вот растишь теперь свою
дочь и пойми, чего бы ты ни сделала, чтобы видеть ее счастливой.
Этот полный мольбы и нежности голос заставил
старика немного опомниться: он так любил слушать голос своей
дочери…
Ему же достался гуляевский дом в Узле, который был дан
стариком Гуляевым в приданое за
дочерью.
Говорили, впрочем, что хотя Грушенька и действительно была взята своим
стариком из нищеты, но что семейства была честного и происходила как-то из духовного звания, была
дочь какого-то заштатного дьякона или что-то в этом роде.
И дети, и приказчики теснились в своих помещениях, но верх дома занимал
старик один и не пускал к себе жить даже
дочь, ухаживавшую за ним и которая в определенные часы и в неопределенные зовы его должна была каждый раз взбегать к нему наверх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою.
В ожидании выхода старца мамаша сидела на стуле, подле кресел
дочери, а в двух шагах от нее стоял
старик монах, не из здешнего монастыря, а захожий из одной дальней северной малоизвестной обители.
Приехав на другой или третий день вечером, Кирсанов нашел жениха точно таким, каким описывал Полозов, а Полозова нашел удовлетворительным: вышколенный
старик не мешал
дочери. Кирсанов просидел вечер, ничем не показывая своего мнения о женихе, и, прощаясь с Катериною Васильевною, не сделал никакого намека на то, как он понравился ему.
Бьюмонт увидел себя за обедом только втроем со
стариком и очень милою, несколько задумчивою блондинкою, его
дочерью.
Старик изумился, когда услышал от Кирсанова, что причина болезни его
дочери любовь к Соловцову.
А в остальное время года
старик, кроме того, что принимает по утрам
дочь и зятя (который так и остается северо — американцем), часто, каждую неделю и чаще, имеет наслаждение принимать у себя гостей, приезжающих на вечер с Катериною Васильевною и ее мужем, — иногда только Кирсановых, с несколькими молодыми людьми, — иногда общество более многочисленное: завод служит обыкновенною целью частых загородных прогулок кирсановского и бьюмонтского кружка.
Дело было очень трудное, тем больше, что Кирсанов, выслушав резоны Полозова, увидел, что правда действительно на стороне
старика, а не
дочери.
Бери мешок,
старик, — пойдет в задаток
За
дочь твою.
Старики Бурмакины жили радушно, и гости ездили к ним часто. У них были две
дочери, обе на выданье; надо же было барышням развлеченье доставить. Правда, что между помещиками женихов не оказывалось, кроме закоренелых холостяков, погрязших в гаремной жизни, но в уездном городе и по деревням расквартирован был кавалерийский полк, а между офицерами и женихов присмотреть не в редкость бывало. Стало быть, без приемов обойтись никак нельзя.
Тем не менее домашняя неурядица была настолько невыносима, что Валентин Осипович, чтоб не быть ее свидетелем, на целые дни исчезал к родным.
Старики Бурмакины тоже догадались, что в доме сына происходят нелады, и даже воздерживались отпускать в Веригино своих
дочерей. Но, не одобряя поведения Милочки, они в то же время не оправдывали и Валентина.
Пришлось обращаться за помощью к соседям. Больше других выказали вдове участие
старики Бурмакины, которые однажды, под видом гощения, выпросили у нее младшую
дочь Людмилу, да так и оставили ее у себя воспитывать вместе с своими
дочерьми.
Дочери между тем росли и из хорошеньких девочек сделались красавицами невестами. В особенности, как я уж сказал, красива была Людмила, которую весь полк называл не иначе, как Милочкой. Надо было думать об женихах, и тут началась для вдовы целая жизнь тревожных испытаний.
В то время
старики Пустотеловы жили одни.
Дочерей всех до одной повыдали замуж, а сыновья с отличием вышли из корпуса, потом кончили курс в академии генерального штаба и уж занимали хорошие штабные места.
А невдолге после этого
старики Бурмакины умерли, предварительно выдавши
дочерей замуж. И таким образом фамилия Бурмакиных совсем исчезла из нашего уезда.
Поздно ночью, занесенные снегом, вернулись старшие. Капитан молча выслушал наш рассказ. Он был «вольтерианец» и скептик, но только днем. По вечерам он молился, верил вообще в явление духов и с увлечением занимался спиритизмом… Одна из
дочерей, веселая и плутоватая, легко «засыпала» под его «пассами» и поражала
старика замечательными откровениями. При сеансах с стучащим столом он вызывал мертвецов. Сомнительно, однако, решился ли бы он вызвать для беседы тень Антося…
— Ты у меня теперь в том роде, как секретарь, — шутил
старик, любуясь умною
дочерью. — Право… Другие-то бабы ведь ровнешенько ничего не понимают, а тебе до всего дело. Еще вот погоди, с Харченкой на подсудимую скамью попадешь.
Старик должен был сам подойти к девочке и вывел ее за руку. Устюше было всего восемь лет. Это была прехорошенькая девочка с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид, когда он заговорил с
дочерью, — и лицо сделалось такое доброе, и голос ласковый.
Все соглашались только в одном, что очень уж ловко Ечкин поддел
старика, высватав
дочери молодого жениха.
— Да ты с кем разговариваешь-то, путаная голова? — неожиданно закричал
старик. — Вот сперва свою
дочь вырасти… да. А у меня с тобой короткий разговор: вон!
— Вот мы приехали знакомиться, — с польскою ласковостью заговорил Стабровский, наблюдая
дочь. — Мы,
старики, уже прожили свое, а молодым людям придется еще жить. Покажите нам свою славяночку.
— Потом встретил Луковникова с
дочерью. Старик-то что-то на одну ногу припадает… А
дочь совсем большая.
Втайне
старик очень сочувствовал этой местной газете, хотя открыто этого и не высказывал. Для такой политики было достаточно причин. За
дочь Тарас Семеныч искренне радовался, потому что она, наконец, нашла себе занятие и больше не скучала. Теперь и он мог с ней поговорить о разных делах.