Неточные совпадения
—
Барон,
барон… Chere enfant, je vous aime, [
Дорогое дитя, я люблю вас (франц.).] — проплакнул князь, простирая руки к Анне Андреевне.
Писали, что один заграничный граф или
барон на одной венской железной
дороге надевал одному тамошнему банкиру, при публике, на ноги туфли, а тот был так ординарен, что допустил это.
А вот мой приятель,
барон Крюднер, воротяся из Парижа, рассказывал, что ему на парижской
дороге, в одном вагоне, было до крайности весело, а в другом до крайности страшно.
Мы тряслись по плохой
дороге рысью, за нами трясся мальчишка-готтентот, Зеленый заливался и пел: «Разве ждешь ты? да кого же? не солдата ли певца?» Мы с
бароном симпатизировали каждому живописному рву, группе деревьев, руслу иссохшей речки и наслаждались молча.
«Однако ж час, — сказал
барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней
дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Вследствие чего, не находя больше интереса на перемирии, юнкер
барон Пест поехал домой и уже
дорогой придумал те французские фразы, которые теперь рассказывал.
— Ничего не будет, уж я чувствую, — сказал
барон Пест, с замиранием сердца думая о предстоящем деле, но лихо на бок надевая фуражку и громкими твердыми шагами выходя из комнаты, вместе с Праскухиным и Нефердовым, которые тоже с тяжелым чувством страха торопились к своим местам. «Прощайте, господа», — «До свиданья, господа! еще нынче ночью увидимся», — прокричал Калугин из окошка, когда Праскухин и Пест, нагнувшись на луки казачьих седел, должно быть, воображая себя казаками, прорысили по
дороге.
Он предписал бригадиру
барону Билову выступить из Оренбурга с четырьмястами солдат пехоты и конницы и с шестью полевыми орудиями и идти к Яицкому городку, забирая по
дороге людей с форпостов и из крепостей.
Барон после того не замедлил прибыть в Москву и прямо с железной
дороги в извозчичьей карете, битком набитой его чемоданами, проехал в Останкино.
Барон в этом случае, благодаря своему петербургскому высокомерию, полагал, что стоит ему только показаться в Москве в своих модных пиджаках, с
дорогой своей тросточкой и если при этом узнается, что он действительный статский советник и кавалер станиславской звезды, то все московские невесты сами побегут за ним; но вышло так, что на все те качества никто не счел за нужное хоть бы малейшее обратить внимание.
Часа в три, наконец,
барон явился к княгине в безукоризненно модной жакетке, в щегольской соломенной летней шляпе, с
дорогой тросточкой в руке и, по современной моде, в ярко-зеленых перчатках.
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и
дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории с
бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
Сам господин был высокого роста; руки и ноги у него огромные, выражение лица неглупое и очень честное; как бы для вящей противоположности с
бароном, который был причесан и выбрит безукоризнейшим образом, господин этот носил довольно неряшливую бороду и вообще всей своей наружностью походил более на фермера, чем на джентльмена, имеющего возможность носить такие
дорогие пальто.
Самого князя не было в это время дома, но камердинер его показал
барону приготовленное для него помещение, которым тот остался очень доволен: оно выходило в сад; перед глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему.
Барон перед тем только разложился с своим измявшимся от
дороги гардеробом. Войдя к нему, князь не утерпел и ахнул. Он увидел по крайней мере до сорока цветных штанов
барона.
Сзади их тронулся князь с Еленой, который, как ни старался в продолжение всей
дороги не смотреть даже вперед, но ему, против воли его, постоянно бросалось в глаза то, что княгиня, при каждом посильнее толчке кабриолета, крепко прижималась своим плечом к плечу
барона.
В день отъезда княгини Григоровой к дебаркадеру Николаевской железной
дороги подъехала карета, запряженная щегольской парою кровных вороных лошадей. Из кареты этой вышли очень полная дама и довольно худощавый мужчина. Это были Анна Юрьевна и
барон. Анна Юрьевна за последнее время не только что еще более пополнела, но как-то даже расплылась.
Ирина. Милая,
дорогая, я уважаю, я ценю
барона, он прекрасный человек, я выйду за него, согласна, только поедем в Москву! Умоляю тебя, поедем! Лучше Москвы ничего нет на свете! Поедем, Оля! Поедем!
В это время
барон ушел к себе в кабинет, из которого вынес и передал мне рекомендательное письмо к своему дяде. Напившись чаю, мы раскланялись и, вернувшись в гостиницу, тотчас же ночью отправились на почтовых в путь, ввиду конца февраля, изрывшего отмякшие
дороги глубокими ухабами. В Киеве мы поместились в небольшой квартире Матвеевых, где отцу отведена была комната, предназначавшаяся для Васи.
Дорогою в Орле отец повез меня вечером представить зимовавшему там с женою соседу своему по Клейменову,
барону Ник. Петр. Сакену, родному племяннику Елизаветградского корпусного командира,
барона Дмитрия Ерофеевича Сакена. Я застал миловидную баронессу Сакен по случаю какого-то траура всю в черном. Она, любезно подавая мне руку, просила сесть около себя.
Щербук. Она граф,
барон! У нее генеральское лицо! А я… калмык и больше ничего… Меня пущай Дуняша обожает… Какая
дорога неровная! Шоссе бы надо со столбами телеграфическими… с колоколами… Дзинь, дзинь, дзинь…
Послеобеденным разговором почти безраздельно владел
дорогой гость. Губернаторша только задавала вопросы, прилично ахала, вставляла сожаления о своей собственной славнобубенской жизни и оживленно восхищалась рассказами
барона, когда тот, в несколько небрежном тоне, повествовал о последней великосветской сплетне, о придворных новостях, о Кальцоляри и Девериа, да о последнем фарсе на Михайловской сцене.
Чем более он углублялся в чтение бумаги, внизу которой когда-то подписалась
дорогая, лелеявшая
барона рука, тем удивленнее делалось его лицо.
Особенно же все возмущались Штакельбергом. Рассказывали о его знаменитой корове и спарже, о том, как в бою под Вафангоу массу раненых пришлось бросить на поле сражения, потому что Штакельберг загородил своим поездом
дорогу санитарным поездам; две роты солдат заняты были в бою тем, что непрерывно поливали брезент, натянутый над генеральским поездом, — в поезде находилась супруга
барона Штакельберга, и ей было жарко.
— Уж не вздумал ли доро́гой называть Антона
бароном! — сказала старушка с видом встревоженным. — Тебе это строго запрещено.
— А я боюсь вот чего, — продолжала на ту же тему Генриетта де Баррас, — чтобы моя милая Лили не испугалась бы настолько этих рогов, выросших у ее
барона, что от испуга не уехала бы еще дальше от нас, в русские степи, кстати и кавалер ее знает туда
дорогу.
Духовник шел с дарами на лестницу; вслед за ним входил Антонио Фиоравенти; навстречу шел хозяин дома, бледный, дрожащий, с растрепанной головой, с запекшимися губами. Был полдень; солнце ярко освещало лестницу, все предметы резко означались. Первым делом
барона, гордого, спесивого, родственника королевского, было броситься к ногам итальянца и молить его о спасении супруги. Золото, поместья, почести, все сулил он ему, лишь бы спасти ту, которая была для него
дороже самой жизни.
Здесь хозяин и гость обняли друг друга. Фюренгоф дал знать экономке, чтобы она отперла двери и проводила гостя. Удивленная Марта, думая, что она все это видит во сне, протерла себе глаза и наконец, уверенная, что обстоятельства приняли счастливый для ее господина оборот, с грубостью указала
дорогу оскорбившему ее гостю. Когда
барон услышал из окна скок лошади за Меттою и удостоверился, что Никласзон далеко, обратился с усмешкою к домоправительнице и ласково сказал ей...
Степан провел сильно озябшую Ирену по заднему крыльцу княжеской квартиры прямо в будуар Сергея Сергеевича и, узнав, что у князя сидит
барон, не осмелился тотчас же доложить ему о «
дорогой гостье», а просил ее подождать.