Неточные совпадения
Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие земли и лучшие замки; распечатали и поразливали по земле козаки вековые меды и вина, сохранно сберегавшиеся в панских погребах; изрубили и пережгли
дорогие сукна,
одежды и утвари, находимые в кладовых. «Ничего не жалейте!» — повторял только Тарас.
Все, какие у меня есть,
дорогие кубки и закопанное в земле золото, хату и последнюю
одежду продам и заключу с вами контракт на всю жизнь, с тем чтобы все, что ни добуду на войне, делить с вами пополам.
Один только козак, Максим Голодуха, вырвался
дорогою из татарских рук, заколол мирзу, отвязал у него мешок с цехинами и на татарском коне, в татарской
одежде полтора дни и две ночи уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел
дорогою на другого, загнал и того, и уже на третьем приехал в запорожский табор, разведав на
дороге, что запорожцы были под Дубной.
Леонтий впадал в пристрастие к греческой и латинской грамоте и бывал иногда сух, казался педантичен, и это не из хвастовства, а потому, что она была ему мила, она была
одеждой, сосудом, облекавшим милую,
дорогую изученную им и приветливо открывавшуюся ему старую жизнь, давшую начало настоящей и грядущей жизни.
Я любовался тем, что вижу, и дивился не тропической растительности, не теплому, мягкому и пахучему воздуху — это все было и в других местах, а этой стройности, прибранности леса,
дороги, тропинок, садов, простоте
одежд и патриархальному, почтенному виду стариков, строгому и задумчивому выражению их лиц, нежности и застенчивости в чертах молодых; дивился также я этим земляным и каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или в самом деле идиллическая страна, отрывок из жизни древних.
Все вещи, которые он употреблял, — принадлежности туалета: белье,
одежда, обувь, галстуки, булавки, запонки, — были самого первого,
дорогого сорта, незаметные, простые, прочные и ценные.
Чем ближе мы приближались к железной
дороге, тем хуже относилось к нам население.
Одежда наша изорвалась, обувь износилась, крестьяне смотрели на нас как на бродяг.
Но он пришел уже совсем больной и с большим трудом присутствовал при церемонии поднятия колокола. Вероятно, к прежней хворости прибавилась еще простуда, так как его и теплой
одеждой на
дорогу не снабдили. Когда торжество кончилось и колокол загудел, он воротился в каморку и окончательно слег.
Спускаемся на Самотеку. После блеска новизны чувствуется старая Москва. На тротуарах и на площади толпится народ, идут с Сухаревки или стремятся туда. Несут разное старое хоботье: кто носильное тряпье, кто самовар, кто лампу или когда-то
дорогую вазу с отбитой ручкой. Вот мешок тащит оборванец, и сквозь дыру просвечивает какое-то синее мясо. Хлюпают по грязи в мокрой
одежде, еще не просохшей от дождя. Обоняется прелый запах трущобы.
Позднею осенью, по
дороге, занесенной снегами, к великому удивлению всех в усадьбе, панич неожиданно вернулся с двумя слепцами в нищенской
одежде. Кругом говорили, что он ходил в Почаев по обету, чтобы вымолить у почаевской богоматери исцеление.
Ежедневно мы протаптывали
дорогу. За день мы так уставали, что, возвращаясь назад, еле волокли ноги, а на биваке нас тоже ждала работа: надо было нарубить и натаскать дров, приготовить ужин и починить обувь или
одежду.
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место; в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть;
одежда его и жены
дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
Ужас был в доме Морозова. Пламя охватило все службы. Дворня кричала, падая под ударами хищников. Сенные девушки бегали с воплем взад и вперед. Товарищи Хомяка грабили дом, выбегали на двор и бросали в одну кучу
дорогую утварь, деньги и богатые
одежды. На дворе, над грудой серебра и золота, заглушая голосом шум, крики и треск огня, стоял Хомяк в красном кафтане.
Длинная парчовая
одежда его, испещренная узорами, была окаймлена вдоль разреза и вокруг подола жемчугом и
дорогими каменьями.
Прежде всего, человека в странной белой
одежде видели идущим на 4 avenue, [Проспект. (Ред.)] потом он долго шел пешком, под настилкой воздушной
дороги, к Бруклинскому мосту.
Эти трое — первейшие забавники на базаре: они ловили собак, навязывали им на хвосты разбитые железные вёдра и смотрели, смеясь, как испуганное животное с громом и треском мечется по площади, лая и визжа. В сырые дни натирали доски тротуара мылом, любуясь, как прохожий, ступив в натёртое место, скользил и падал; связывали узелки и тюрички, наполняя их всякою дрянью, бросали на
дорогу, — их веселило, когда кто-нибудь поднимал потерянную покупку и пачкал ею руки и
одежду.
Но Олесе прямо каким-то чудом удалось выскользнуть из этого клубка, и она опрометью побежала по
дороге — без платка, с растерзанной в лохмотья
одеждой, из-под которой во многих местах было видно голое тело.
Он пошёл своей
дорогой, думая о Пашке. Ему казалось странным, что этот оборванный паренёк не выказал зависти к его крепким сапогам и чистой
одежде, даже как будто не заметил этого. А когда Илья рассказал о своей самостоятельной жизни, — Пашка обрадовался. Илья тревожно подумал: неужели Грачёв не хочет того, чего все хотят, — чистой, спокойной, независимой жизни?
Маякин взглянул на крестника и умолк. Лицо Фомы вытянулось, побледнело, и было много тяжелого и горького изумления в его полуоткрытых губах и в тоскующем взгляде… Справа и слева от
дороги лежало поле, покрытое клочьями зимних
одежд. По черным проталинам хлопотливо прыгали грачи. Под полозьями всхлипывала вода, грязный снег вылетал из-под ног лошадей…
Можно сказать без всякого преувеличения, что когда французы шли вперед и стояли в Москве, русские партизаны составляли их арьергард; а во время ретирады сделались авангардом, перерезывали им
дорогу, замедляли отступление и захватывали все транспорты с
одеждою и продовольствием, которые спешили к ним навстречу.
Каким образом могла прожить такая семья на такие ничтожные средства, тем более, что были привычки
дорогие, как чай? Ответ самый простой: все было свое. Огород давал все необходимые в хозяйстве овощи, корова — молоко, куры — яйца, а дрова и сено Николай Матвеич заготовлял сам. Немалую статью в этом хозяйственном обиходе представляли охота и рыбная ловля. Больным местом являлась
одежда, а сапоги служили вечным неразрешимым вопросом.
— Вот, служка, нашел я находку, — говорил Брехун, подавая монашескую рясу и клобук. — Не мирского дела
одежда, а валяется на
дороге. Соблазн бы пошел на братию, кабы натакался на нее мирской человек, — ну, а я-то, пожалуй, и помолчу…
Бенни решительно не знал, что ему предпринять с этим
дорогим человеком: оставить его здесь, где он лежит, — его могут раздавить; оттащить его назад и снова приставить к стене, — с него снимут ночью и сапоги, и последнюю
одежду. К тому же, мужик теперь охал и жалостно стонал.
Петя, следуя за гробом между бабушкой и прачкой Варварой, чувствовал, как нестерпимо щемят пальцы на руках и на ногах; ему, между прочим, и без того было трудно поспевать за спутницами;
одежда на нем случайно была подобрана: случайны были сапоги, в которых ноги его болтались свободно, как в лодках; случайным был кафтанишко, которого нельзя было бы надеть, если б не подняли ему фалды и не приткнули их за пояс, случайной была шапка, выпрошенная у дворника; она поминутно сползала на глаза и мешала Пете видеть
дорогу.
Акулина, оставив на время и стряпню в печи, и детей, из которых малые еще не вставали и зябли, так как одеяло их было взято для
одежды и на место его был дан им головной платок матери, — Акулина была занята собиранием мужа в
дорогу.
Едем мы тихо: сначала нас держали неистовые морозные метели, теперь держит Михайло Иванович. Дни коротки, но ночи светлы, полная луна то и дело глядит сквозь морозную мглу, да и лошади не могут сбиться с проторенной «по торосу» узкой
дороги. И однако, сделав станка два или три, мой спутник, купчина сырой и рыхлый, начинает основательно разоблачаться перед камельком или железной печкой, без церемонии снимая с себя лишнюю и даже вовсе не лишнюю
одежду.
На равнине совершенно явственно виднелась каждая снежинка. По ней пролегало множество
дорог, и все они сходились к одному месту на востоке. По
дорогам шли и ехали люди в разных
одеждах и разного вида.
Однажды ночью, при
дороге, увидел я спящего бродягу; был он пьян и бредил, и узнал я в нем ренегата, одного из посланных Тобой с доверием; и вот что я подслушал среди бессвязных и кощунственных выкликов его: «Горько мне без неба, которого я лишен, но не хочу быть ангелом среди людей, не хочу белых
одежд, не хочу крыльев!» Буквально так и говорил, Отец: «Не хочу крыльев!»
Пошел в праздник Аггей в церковь. Пришел он туда с женою своею в пышных
одеждах: мантии на них были златотканые, пояса с
дорогими каменьями, а над ними несли парчовый балдахин. И впереди их и сзади шли воины с мечами и секирами и довели их до царского места, откуда им слушать службу. Вокруг них стали начальники да чиновники. И слушал Аггей службу и думал по-своему, как ему казалось, верно или неверно говорится в Святом Писании.
И видит Аггей: идут его воины-телохранители с секирами и мечами, и начальники, и чиновники в праздничных
одеждах. И идут под балдахином парчовым правитель с правительницей:
одежды на них золототканые, пояса
дорогими каменьями украшенные. И взглянул Аггей в лицо правителю и ужаснулся: открыл ему Господь глаза, и узнал он ангела Божия. И бежал Аггей в ужасе из города.
Отчего человеку хочется быть богатым? Отчего ему нужны
дорогие лошади, хорошие
одежды, прекрасные комнаты, право на вход в публичные места, увеселения? Только от недостатка духовной жизни.
Красота Люцифера и демона, так манившая к себе Байрона и Лермонтова [Имеются в виду мистерия Дж. Г. Байрона «Каин» и поэма М. Ю. Лермонтова «Демон».], есть только поза, таит в себе обман и безвкусие, как
дорогие и роскошные
одежды с чужого плеча, одетые на грязное белье, как роскошествующая жизнь в долг и без всякой надежды расплаты, как гениальничающая бездарность.
И был ли то сон, была ль явь, сам он не знал того, — видит у своего ложа святолепного старца в ветхой
одежде, на шее золотой крест с самоцветными каменьями, такой
дорогой, что не только у князя, да и в царской казне такого не бывало.
Повелел Спаситель — вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною
дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель, зовешь к своей пище,
Придет пора-время — все к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень наши души в небесны
одежды,
В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!
Хрущов. Нельзя обо всем говорить… нельзя! Великолепная моя, я многого не понимаю в людях. B человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и
одежда, и душа, и мысли… Часто я вижу прекрасное лицо и такую
одежду, что кружится голова от восторга, но душа и мысли — боже мой! B красивой оболочке прячется иногда душа такая черная, что не затрешь ее никакими белилами… Простите мне, я волнуюсь… Ведь вы мне бесконечно
дороги…
Всю
дорогу — минут с двадцать — на душе Евлампия Григорьевича то защемит от «пакости» Краснопёрого, то начнет мутить совесть: человек умирает, просит его в свидетели по завещанию, учил уму-разуму, из самых немудрых торговцев сделал из него особу, а он, как «Капитошка» сейчас ржал: «об
одеждах его мечет жребий»; срам-стыдобушка!
Сам царь был тоже высок, строен и широкоплеч, в длинной парчовой
одежде, испещренной узорами и окаймленной вдоль разреза и вокруг подола жемчугом и
дорогими каменьями. В это время Иоанну было от роду тридцать девять лет, но на вид он казался гораздо старше.
Ильза явилась на горе, в изодранной
одежде, вся исцарапанная и израненная шиповником, без повязки, с растрепанными по плечам волосами — прямо у боку Вольдемара.
Дорогою бешенство ее несколько поутихло.
Переложив все это в свои карманы, Сергей Дмитриевич имел хладнокровие снова осмотреть каждый лоскуток. Пистолет, саблю и кинжал, бывшие на покойном, он отложил в сторону у края
дороги. Разрезанную
одежду он бережно положил на, шинель, закатал в нее и завязал ременной портупеей покойного, взвалил узел на плечи, захватил оружие и понес все это к бричке.
В несколько часов от заставы до Петровского дворца
дорога представляла маскарад: люди в разных
одеждах, неудобных для черной работы, разных сословий, скалывали лед, счищали, сметали с
дороги снег, который и увозили на санях.
Несчастная мать не могла более выдержать; она начала рвать на себе
одежду и бросилась бежать. Только по
дороге сыпались от нее несвязные слова...
Кровь, которой была покрыта
одежда мертвеца, уже засохла, так что было очевидно, что он был убит несколько часов тому назад. В нескольких шагах от трупа, на самой
дороге, виднелось громадное кровавое пятно. Жертва, по-видимому, раньше лежала там.
Вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богаче, в столе — все, что есть драгоценнее, в питье — все, что есть реже, в услуге — возобновя древнюю многочисленность служителей, приложили к ней пышность их
одежд. Экипажи заблистали золотом,
дорогие лошади, не столько удобные для езды, как единственно для виду, впрягались в золоченые кареты. Дома стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах,
дорогою мебелью, зеркалами и прочее.
Он вынул еще по
дороге к трупу из ножен висевший у него на поясе кинжал и, подойдя к мертвецу, стал спокойно и осторожно разрезать на нем
одежду, чтобы не тратить времени не раздевание трупа. Шинель на покойном была только накинута, Талицкий разрезал пальто, сюртук и остальное. Для того, чтобы снять разрезанные лоскутки
одежды, ему приходилось осторожно приподнимать труп, поворачивать его и даже иногда ставить прямо на ноги.
Впереди всех показались из ворот на канопской
дороге египетские и греческие воины, взаимно ненавидевшие друг друга; за ними купцы в однообразных
одеждах с пестрою бахромой.
И
одежды, и седла, и поводья, всё было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля и опавшие листья, которыми была уложена
дорога.
Он сказал: «Не берите: ни сумы на
дорогу, ни двух
одежд, ни обуви, ни посоха; ибо трудящийся достоин пропитания».