Неточные совпадения
Дорога от станции к городу вымощена мелким булыжником, она идет по берегу реки против ее течения и прячется в густых
зарослях кустарника или между тесных группочек берез.
Он поднял ружье и стал целиться, но в это время тигр перестал реветь и шагом пошел на увал в кусты. Надо было воздержаться от выстрела, но Дерсу не сделал этого. В тот момент, когда тигр был уже на вершине увала, Дерсу спустил курок. Тигр бросился в
заросли. После этого Дерсу продолжал свой путь. Дня через четыре ему случилось возвращаться той же
дорогой. Проходя около увала, он увидел на дереве трех ворон, из которых одна чистила нос о ветку.
С Тютихе на Аохобе можно попасть и другой
дорогой. Расстояние между ними всего только 7 км. Тропа начинается от того озерка, где мы с Дерсу стреляли уток. Она идет по ключику на перевал, высота которого равна 310 м. Редколесье по склонам гор, одиночные старые дубы в долинах и густые кустарниковые
заросли по увалам — обычные для всего побережья. Спуск на Аохобе в 2 раза длиннее, чем подъем со стороны Тютихе. Тропа эта продолжается и далее по побережью моря.
Когда же военный порт был перенесен из Николаевска во Владивосток, китайские охотники перестали ходить этой
дорогой, тропа
заросла и совершенно утратила свое значение.
Трофимов. Продано ли сегодня имение или не продано — не все ли равно? С ним давно уже покончено, нет поворота назад,
заросла дорожка. Успокойтесь,
дорогая. Не надо обманывать себя, надо хоть раз в жизни взглянуть правде прямо в глаза.
Около часа бродил я по тайге, высматривая
дорогу при вспышках молнии и натыкаясь на колодник в траве. Наконец, дождь начал стихать, удары грома сделались не так оглушительны; итти стало труднее. В это время до слуха моего донесся шум прибоя. Я прибавил шаг и, пройдя сквозь
заросли тальников, вышел к мерю.
Не помню, как я очутился внизу, в одной из общественных уборных при станции подземной
дороги. Там, наверху, все гибло, рушилась величайшая и разумнейшая во всей истории цивилизация, а здесь — по чьей-то иронии — все оставалось прежним, прекрасным. И подумать: все это — осуждено, все это
зарастет травой, обо всем этом — будут только «мифы»…
Когда во время Двухсотлетней Войны все
дороги разрушились и
заросли травой — первое время, должно быть, казалось очень неудобно жить в городах, отрезанных один от другого зелеными дебрями.
Поле,
дорога, звон проволоки, зной и обрывки ленивых мыслей тянутся, как облака, друг за другом… Путаются, сливаются. Опять прошлое, потом туман, из которого выплывает кусок тракта, обсаженного березками. Полотно
заросло травой, пыльная узкая лента как-то осторожно жмется то к одной стороне, то к другой, — видно, что весной здесь езда самая горькая… И в уме Семена Афанасьевича возникает вдруг четверостишие старого «земского поэта...
Дорога, по которой они шли, была когда-то проезжена арбой и давно
заросла травой.
«Так вот что значил мой сон. Пашенька именно то, что я должен был быть и чем я не был. Я жил для людей под предлогом бога, она живет для бога, воображая, что она живет для людей. Да, одно доброе дело, чашка воды, поданная без мысли о награде,
дороже облагодетельствованных мною для людей. Но ведь была доля искреннего желания служить богу?» — спрашивал он себя, и ответ был: «Да, но всё это было загажено,
заросло славой людской. Да, нет бога для того, кто жил, как я, для славы людской. Буду искать его».
Мы вышли на берег. Спуск весь
зарос лозняком и тальником. Приходилось прокладывать
дорогу сквозь чащу. Миша и Соня недовольно ворчали на Наташу; Вера шла покорно и только охала, когда оступалась о пенек или тянувшуюся по земле ветку. Петька зато был совершенно доволен: он продирался сквозь кусты куда-то в сторону, вдоль реки, с величайшим удовольствием падал, опять поднимался и уходил все дальше.