Неточные совпадения
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по
ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными
дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул; а мне везде
дорога, где только
ветер дует и море шумит!
И точно,
дорога опасная: направо висели над нашими головами груды снега, готовые, кажется, при первом порыве
ветра оборваться в ущелье; узкая
дорога частию была покрыта снегом, который в иных местах проваливался под ногами, в других превращался в лед от действия солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались; лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной корою, то с пеною прыгая по черным камням.
Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится
ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей
дорогу другие народы и государства.
Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от
ветра, и пошел своей
дорогой.
Сильный западный
ветер поднимал столбами пыль с
дорог и полей, гнул макушки высоких лип и берез сада и далеко относил падавшие желтые листья.
День был неприятный. Тревожно метался
ветер, раздувая песок
дороги, выскакивая из-за углов. В небе суетились мелко изорванные облака, солнце тоже беспокойно суетилось, точно заботясь как можно лучше осветить странную фигуру китайца.
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий
ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему
дорогу.
По бокам
дороги в тумане плывут деревья, качаются черные ветки, оголенные осенним
ветром, суетливо летают и трещат белобокие сороки, густой запах болотной гнили встречает и провожает гремучую бричку, сырость, всасываясь в кожу, вызывает тягостное уныние и необычные мысли.
Ярким зимним днем Самгин медленно шагал по набережной Невы, укладывая в памяти наиболее громкие фразы лекции. Он еще издали заметил Нехаеву, девушка вышла из дверей Академии художеств, перешла
дорогу и остановилась у сфинкса, глядя на реку, покрытую ослепительно блестевшим снегом; местами снег был разорван
ветром и обнажались синеватые лысины льда. Нехаева поздоровалась с Климом, ласково улыбаясь, и заговорила своим слабым голосом...
Ветер сдувал снег с крыш, падал на
дорогу, кружился, вздымая прозрачные белые вихри, под ногами людей и лошадей, и снова взлетал на крыши.
В общем Самгину нравилось ездить по капризно изогнутым
дорогам, по берегам ленивых рек и перелесками. Мутно-голубые дали, синеватая мгла лесов, игра
ветра колосьями хлеба, пение жаворонков, хмельные запахи — все это, вторгаясь в душу, умиротворяло ее. Картинно стояли на холмах среди полей барские усадьбы, кресты сельских храмов лучисто сияли над землею, и Самгин думал...
Сыроватый
ветер разгонял людей по всем направлениям, цокали подковы огромных мохнатоногих лошадей, шли солдаты, трещал барабан, изредка скользил и трубил, как слон, автомобиль, — немцы останавливались, почтительно уступая ему
дорогу, провожали его ласковыми глазами.
Роща редела, отступая от
дороги в поле, спускаясь в овраг; вдали, на холме, стало видно мельницу, растопырив крылья, она как бы преграждала путь. Самгин остановился, поджидая лошадей, прислушиваясь к шелесту веток под толчками сыроватого
ветра, в шелест вливалось пение жаворонка. Когда лошади подошли, Клим увидал, что грязное колесо лежит в бричке на его чемодане.
Дорога уже лучше, торнее, морозы возобновились, да еще с
ветром: несносно, спрятаться некуда.
Проедет почта или кто-нибудь из служащих, и опять замолкнет надолго путь, а
дорогу заметет первым
ветром.
Дорога пошла в гору. Жарко. Мы сняли пальто: наши узкие костюмы, из сукна и других плотных материй, просто невозможны в этих климатах. Каков жар должен быть летом! Хорошо еще, что
ветер с моря приносит со всех сторон постоянно прохладу! А всего в 26-м градусе широты лежат эти благословенные острова. Как не взять их под покровительство? Люди Соединенных Штатов совершенно правы, с своей стороны.
Пушкин в страстной защите свободы творца обращался к черни: «как
ветер песнь его (поэта) свободна», «печной горшок тебе
дороже, ты пищу в нем себе варишь».
Поднявшийся
ветер дул нам навстречу и, как ножом, резал лицо. Когда начало смеркаться, мы были как раз на водоразделе. Здесь Дерсу остановился и стал о чем-то совещаться со стариком тазой. Подойдя к ним, я узнал, что старик таза немного сбился с
дороги. Из опасения заблудиться они решили заночевать под открытым небом.
Порывистый
ветер быстро мчался мне навстречу через желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через
дорогу, вдоль опушки, маленькие, покоробленные листья; сторона рощи, обращенная стеною в поле, вся дрожала и сверкала мелким сверканьем, четко, но не ярко; на красноватой траве, на былинках, на соломинках — всюду блестели и волновались бесчисленные нити осенних паутин.
Я возвращался с охоты в тряской тележке и, подавленный душным зноем летнего облачного дня (известно, что в такие дни жара бывает иногда еще несноснее, чем в ясные, особенно когда нет
ветра), дремал и покачивался, с угрюмым терпением предавая всего себя на съедение мелкой белой пыли, беспрестанно поднимавшейся с выбитой
дороги из-под рассохшихся и дребезжавших колес, — как вдруг внимание мое было возбуждено необыкновенным беспокойством и тревожными телодвижениями моего кучера, до этого мгновения еще крепче дремавшего, чем я.
В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит» по скатам полей; но
ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты — несомненный признак постоянной погоды — высокими белыми столбами гуляют по
дорогам через пашню.
Мы пошли: Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал
дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того, чтобы прислушиваться к стуку топора. «Вишь, — бормотал он сквозь зубы, — слышите? слышите?» — «Да где?» Бирюк пожимал плечами. Мы спустились в овраг,
ветер затих на мгновенье — мерные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался…
День выпал томительный, жаркий. Истома чувствовалась во всем. Ни малейшего дуновения
ветра. Знойный воздух словно окаменел. Все живое замерло и притаилось. В стороне от
дороги сидела какая-то хищная птица, раскрыв рот. Видимо, и ей было жарко.
Утром после бури еще моросил мелкий дождь. В полдень
ветер разорвал туманную завесу, выглянуло солнце, и вдруг все ожило: земной мир сделался прекрасен. Камни, деревья, трава,
дорога приняли праздничный вид; в кустах запели птицы; в воздухе появились насекомые, и даже шум воды, сбегающей пенистыми каскадами с гор, стал ликующим и веселым.
По прямой линии до железной
дороги оставалось не более 2 км, но на верстовом столбе стояла цифра 6. Это потому, что
дорога здесь огибает большое болото.
Ветром доносило свистки паровозов, и уже можно было рассмотреть станционные постройки.
Наконец в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую
дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он
дорогу и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою.
Ветер не мог тут свирепствовать;
дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.
Мы сели на мулов; по
дороге из Фраскати в Рим надобно было проезжать небольшою деревенькой; кой-где уже горели огоньки, все было тихо, копыта мулов звонко постукивали по камню, свежий и несколько сырой
ветер подувал с Апеннин.
У молодости есть особое, почти прирожденное чувство отталкивания от избитых
дорог и застывающих форм. На пороге жизни молодость как будто упирается, колеблясь ступить на проторенные тропинки, как бы жалея расстаться с неосуществленными возможностям». Литература часто раздувает эту искру, как
ветер раздувает тлеющий костер. И целые поколения переживают лихорадку отрицания действительной жизни, которая грозит затянуть их и обезличить.
— Гм!.. Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… Что-то
ветром подуло… Знобит… Ты отведешь ее к генералу и спросишь там. Скажешь, что я нашел и прислал… И скажи, чтобы ее не выпускали на улицу… Она, может быть,
дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли испортить. Собака — нежная тварь… А ты, болван, опусти руку! Нечего свой дурацкий палец выставлять! Сам виноват!..
Последние ряды городских зданий кончились здесь, и широкая трактовая
дорога входила в город среди заборов и пустырей. У самого выхода в поле благочестивые руки воздвигли когда-то каменный столб с иконой и фонарем, который, впрочем, скрипел только вверху от
ветра, но никогда не зажигался. У самого подножия этого столба расположились кучкой слепые нищие, оттертые своими зрячими конкурентами с более выгодных мест. Они сидели с деревянными чашками в руках, и по временам кто-нибудь затягивал жалобную песню...
Случалось, что протоптанную накануне
дорогу заметало ночью
ветром, и тогда надо было протаптывать ее снова. Бывали случаи, когда на возвратном пути мы не находили своей лыжницы: ее заносило следом за нами. Тогда мы шли целиною, лишь бы поскорее дойти до бивака и дать отдых измученным ногам.
Я рассчитывал, что буря, захватившая нас в
дороге, скоро кончится, но ошибся. С рассветом
ветер превратился в настоящий шторм. Сильный
ветер подымал тучи снегу с земли и с ревом несся вниз по долине. По воздуху летели мелкие сучья деревьев, корье и клочки сухой травы. Берестяная юрточка вздрагивала и, казалось, вот-вот тоже подымется на воздух. На всякий случай мы привязали ее веревками от нарт за ближайшие корни и стволы деревьев.
По
дороге из Мурмоса в Ключевской завод шли, не торопясь, два путника, одетые разночинцами. Стояло так называемое «отзимье», то есть та весенняя слякоть, когда ни с того ни с сего валится мокрый снег. Так было и теперь.
Дорога пролегала по самому берегу озера Черчеж, с которого всегда дул
ветер, а весенний
ветер с озера особенно донимал.
— Это так; это могло случиться: лошади и экипаж сделали большую
дорогу, а у Никиты Пустосвята
ветер в башке ходит, — не осмотрел, наверное.
Наконец медный грош летит мимо нас, и жалкое созданье, в обтянувшем его худые члены, промокшем до нитки рубище, качаясь от
ветра, в недоумении останавливается посреди
дороги и исчезает из моих глаз.
Ветер свежеет,
дорога идет поймою; местами, сквозь купы кустов, показывается сверкающий изгиб Волги.
Мнится, что вся окрестность полна жалобного ропота, что
ветер захватывает попадающиеся по
дороге случайные звуки и собирает их в один общий стон…
Смотрим: невдалеке от
дороги, у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы, стоит старик в засаленном стеганом архалуке, из которого местами торчит вата, и держит руку щитком над глазами, всматриваясь в нас. На голове у него теплый картуз, щеки и губы обвисли, борода не брита, жидкие волосы развеваются по
ветру; в левой руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
На рассвете мать тряслась в почтовой бричке по размытой осенним дождем
дороге. Дул сырой
ветер, летели брызги грязи, а ямщик, сидя на облучке вполоборота к ней, задумчиво и гнусаво жаловался...
Его тоже разломило в
дороге, потому что он ходит по комнате аки
ветром колыхаемый, что возбуждает немалую, хотя и подобострастную веселость в Хрептюгине.
И снова перед вами
дорога, снова свежий
ветер нежит ваше лицо, снова обнимает вас тот прозрачный полумрак, который на севере заменяет летние ночи.
И такой это день был осенний, сухой, солнце светит, а холодно, и
ветер, и пыль несет, и желтый лист крутит; а я не знаю, какой час, и что это за место, и куда та
дорога ведет, и ничего у меня на душе нет, ни чувства, ни определения, что мне делать; а думаю только одно, что Грушина душа теперь погибшая и моя обязанность за нее отстрадать и ее из ада выручить.
Открытая дверь подергивалась от
ветра на железном крючке, дорожки были сыры и грязны; старые березы с оголенными белыми ветвями, кусты и трава, крапива, смородина, бузина с вывернутыми бледной стороной листьями бились на одном месте и, казалось, хотели оторваться от корней; из липовой аллеи, вертясь и обгоняя друг друга, летели желтые круглые листья и, промокая, ложились на мокрую
дорогу и на мокрую темно-зеленую отаву луга.
— Нет, нет, стоит только закутаться, и вообще свежий какой-то
ветер, даже уж очень свежий, но мы забудем это. Я, главное, не то бы хотел сказать. Chère et incomparable amie, [
Дорогой и несравненный друг (фр.).] мне кажется, что я почти счастлив, и виною того — вы. Мне счастье невыгодно, потому что я немедленно лезу прощать всех врагов моих…
Я припоминаю в то утро погоду: был холодный и ясный, но ветреный сентябрьский день; пред зашедшим за
дорогу Андреем Антоновичем расстилался суровый пейзаж обнаженного поля с давно уже убранным хлебом; завывавший
ветер колыхал какие-нибудь жалкие остатки умиравших желтых цветочков…
В поздний путь, на дворе поздняя осень, туман лежит над полями, мерзлый, старческий иней покрывает будущую
дорогу мою, а
ветер завывает о близкой могиле…
Мельница близ
дороги по-прежнему махала своими длинными крыльями; на полях высилась слегка волнуемая
ветром рожь.
Все опричники, одетые однолично в шлыки и черные рясы, несли смоляные светочи. Блеск их чудно играл на резных столбах и на стенных украшениях.
Ветер раздувал рясы, а лунный свет вместе с огнем отражался на золоте, жемчуге и
дорогих каменьях.
Все небо было покрыто сплошными темными облаками, из которых сыпалась весенняя изморозь — не то дождь, не то снег; на почерневшей
дороге поселка виднелись лужи, предвещавшие зажоры в поле; сильный
ветер дул с юга, обещая гнилую оттепель; деревья обнажились от снега и беспорядочно покачивали из стороны в сторону своими намокшими голыми вершинами; господские службы почернели и словно ослизли.