Неточные совпадения
Через неделю на двуспальной кровати Лонгрена осталось пустое место, а
соседка переселилась в его
дом нянчить и кормить девочку.
«У нас в
доме нет даже крошки съестного, — сказала она
соседке. — Я схожу в город, и мы с девочкой перебьемся как-нибудь до возвращения мужа».
Это произошло так. В одно из его редких возвращений домой он не увидел, как всегда еще издали, на пороге
дома свою жену Мери, всплескивающую руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания. Вместо нее у детской кроватки — нового предмета в маленьком
доме Лонгрена — стояла взволнованная
соседка.
Теперь я снова жил с бабушкой, как на пароходе, и каждый вечер перед сном она рассказывала мне сказки или свою жизнь, тоже подобную сказке. А про деловую жизнь семьи, — о выделе детей, о покупке дедом нового
дома для себя, — она говорила посмеиваясь, отчужденно, как-то издали, точно
соседка, а не вторая в
доме по старшинству.
А мне не казалось, что мы живем тихо; с утра до позднего вечера на дворе и в
доме суматошно бегали квартирантки, то и дело являлись
соседки, все куда-то торопились и, всегда опаздывая, охали, все готовились к чему-то и звали...
Если, бывало, кому-нибудь из
соседок доводилось, проходя мимо
дома Давыдовской, увидать, как она стоит с длинным чубуком в одной руке, а другою рукою обирает сухие листья с волкомерии, то
соседка только замечала: «а ведь Давыдовчихин муж-то, должно что, еще жив», и всякая совершенно довольствовалась этим предположением.
Петра Михайлыча знали не только в городе и уезде, но, я думаю, и в половине губернии: каждый день, часов в семь утра, он выходил из
дома за припасами на рынок и имел, при этом случае, привычку поговорить со встречным и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки, в котором из волокового окна [Волоковое окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в избах старинной постройки в боковых стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
Как назвать Александра бесчувственным за то, что он решился на разлуку? Ему было двадцать лет. Жизнь от пелен ему улыбалась; мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо; нянька все пела ему над колыбелью, что он будет ходить в золоте и не знать горя; профессоры твердили, что он пойдет далеко, а по возвращении его домой ему улыбнулась дочь
соседки. И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь в
доме.
Конечно, и между тогдашними приживалками и мелкопоместными
соседками были такие, у которых очень чесался язычок и которым очень хотелось отплатить высокомерному майору за его презрительное обращение, то есть вывести его на свежую воду; но кроме страха, который они чувствовали невольно и который вероятно не удержал бы их, было другое препятствие для выполнения таких благих намерений: к Прасковье Ивановне не было приступу ни с какими вкрадчивыми словами о Михайле Максимовиче; умная, проницательная и твердая Прасковья Ивановна сейчас замечала, несмотря на хитросплетаемые речи, что хотят ввернуть какое-нибудь словцо, невыгодное для Михайла Максимовича, она сдвигала свои темные брови и объявляла решительным голосом, что тот, кто скажет неприятное для ее мужа, никогда уже в
доме ее не будет.
Словоохотливые
соседки утверждали, впрочем — положительно утверждали, что такое упорство со стороны Акима единственно происходило из привязанности его к сыну хозяйки, родившемуся будто бы год спустя после вступления батрака в
дом солдатки.
У
дома оставили крышу,
К
соседке свели ночевать
Зазябнувших Машу и Гришу
И стали сынка обряжать.
Положим, у меня это случилось с девочкой, но то ведь была девочка, там я могла еще уступить: девочка в свой род не идет, она вырастет, замуж выйдет и своему
дому только
соседкой станет, а мальчики, сыновья…
Выше я упоминал о
соседке Александре Николаевне Зыбиной. Во время, когда я принимал ее колена за лошадку, помню сопровождавшего ее иногда плотного супруга в отставном военном мундире с красным воротником.
Дом в имении Зыбиных, снабженный Двухэтажными балконами по обе стороны, примыкал к обширному саду, одна из аллей которого вела к калитке церковной ограды.
— Надежда Алексеевна Веретьева, наша
соседка, — продолжал Ипатов, обращаясь к Владимиру Сергеичу. — Живет здесь с братцем своим, Петром Алексеичем, отставным гвардии поручиком. Большая приятельница моей свояченице и вообще к нашему
дому благоволит.
Перебирая тогда своих врагов, у которых мне надо было просить прощения перед исповедью, я вспомнила вне нашего
дома только одну барышню,
соседку, над которою я посмеялась год тому назад при гостях и которая за это перестала к нам ездить.
Каждый день мы с женою доставляли удовольствия защитникам нашим беседою, в коей я, правда, редко участвовал, быв посылаем женою к
соседкам за разными потребностями; но все же гостям нашим, конечно, было приятно у нас, потому, что они не оставляли нашего
дома.
Соседки, имеющие дочерей, советовали маменьке поскорее женить Петруся, чтобы хозяин был в
доме, но маменька были себе на уме: они соглашались женить, да не Петруся, а меня, и ожидали только, чтоб поминальные дни отошли, чего и я ждал с нетерпением.
Маменька, приказав все, что нужно устроить к погребению и послав оповестить соседей о таком случае в нашем
доме, пошли в анбар что-то выдавать, а тут приехали
соседки некоторые навестить маменьку в горе.
Дача Захлебининых — большой деревянный
дом, в неизвестном, но причудливом вкусе, с разновременными пристройками — пользовалась большим садом; но в этот сад выходили еще три или четыре другие дачи с разных сторон, так что большой сад был общий, что, естественно, и способствовало сближению девиц с дачными
соседками.
С первых же дней житья от него в
доме не стало; заходит ли кто из соседей или
соседок в избу — подымались брань, ссоры, нередко кончавшиеся даже дракой, так что вскоре никто и не стал заглядывать к скотнице. Сама она, подверженная беспрерывно буйным выходкам мужа, сделалась как-то еще сварливее, заносчивее и с большим еще остервенением взъелась на все окружающее.
Общество составляли всего-навсего — бедная вдова, поручица Степанида Артемьевна, проживавшая в
доме третий год в качестве «приживалки», и еще ближайшая
соседка Марьи Петровны, Софья Ивановна, или просто «Иваниха», как называли ее крестьяне.
«Но нет, и на куртизанку не похожа: держит себя хоть и развязно, но в высшей степени прилично и с таким тактом, и потом эта глубокая почтительность, с которою к ней все относятся, — да что же наконец все это такое?!» За обедом она кстати упомянула в разговоре несколько имен известных аристократических
домов, с которыми, по-видимому, у нее было знакомство и свои отношения, и это еще более заставило студента отдалиться от предположения, что его
соседка — светская куртизанка.
Навещавшие было первое время
соседки и знакомые не повторяли своих посещений, ввиду тягости царившей в
доме атмосферы не только стрясшегося над ним недавно горя, но, казалось, и предчувствия надвигающегося.
Груня (вставая, сквозь слезы). Боже вас сохрани!.. У
соседки разве занять… Думала взять на соль… ведь в
доме зерна соли нет… только дайте слово: примитесь после того за работу.
На другой день сыновья отца Иоанна, а особенно матушка-попадья, не утерпели, чтобы не рассказать о сне фабричного соседям и
соседкам уцелевших от мора
домов, и к вечеру того же дня весть о сне фабричного во всех подробностях и даже с прикрасами с быстротой молнии распространилась по Москве.
На дворе стояла весна, сердце просило любви, и Ардальон Михайлович влюбился. Предметом его страсти была бойкая девушка — Марья Петровна Бобылева,
соседка по комнатам с Ардальоном Михайловичем. Оба они снимали комнаты в одном из
домов на Песках у съемщицы.