Неточные совпадения
«Увяз, любезный друг, по уши увяз, — думал Обломов, провожая его глазами. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает… У нас это
называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И проживет свой век, и не пошевелится в нем многое, многое… А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати
дома — несчастный!»
Я узнал от смотрителя, однако ж, немного: он добавил, что там есть один каменный
дом, а прочие деревянные; что есть продажа вина; что господа все хорошие и купечество знатное; что зимой живут в городе, а летом на заимках (дачах), под камнем, «то есть камня никакого нет, — сказал он, — это только так
называется»; что проезжих бывает мало-мало; что если мне надо ехать дальше, то чтоб я спешил, а то по Лене осенью ехать нельзя, а берегом худо и т. п.
К вечеру мы завидели наши качающиеся на рейде суда, а часов в семь бросили якорь и были у себя —
дома.
Дома! Что
называется иногда
домом? Какая насмешка!
Они помчали нас сначала по предместьям, малайскому, индийскому и китайскому. Малайские жилища — просто сквозные клетки из бамбуковых тростей, прикрытые сухими кокосовыми листьями, едва достойные
называться сараями, на сваях, от сырости и от насекомых тоже. У китайцев побогаче — сплошные ряды
домов в два этажа: внизу лавки и мастерские, вверху жилье с жалюзи. Индийцы живут в мазанках.
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд с прошением в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров в 17… году августа 14 дня, служивший в то время в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии
называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным
домом, и словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р., на что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
Он даже
назывался так, что часовой во Владимире посадил его в караульню за его фамилию. Поздно вечером шел он, завернутый в шинель, мимо губернаторского
дома, в руке у него был ручной телескоп, он остановился и прицелился в какую-то планету; это озадачило солдата, вероятно считавшего звезды казенной собственностью.
Но так как он служит в канцелярии московского главнокомандующего (так
назывался нынешний генерал-губернатор), то это открывает ему доступ в семейные
дома.
Комната, в которой нас принимали, была, конечно, самая просторная в
доме; ее заранее мыли и чистили и перед образами затепляли лампады. Стол, накрытый пестрою ярославскою скатертью, был уставлен тарелками с заедочками. Так
назывались лавочные лакомства, о которых я говорил выше. Затем подавалось белое вино в рюмках, иногда даже водка, и чай. Беспрестанно слышалось...
Бабушка Бердяева жила в собственном
доме с садом в верхней старинной части Киева, которая
называлась Печерск.
«Кулаковкой»
назывался не один
дом, а ряд
домов в огромном владении Кулакова между Хитровской площадью и Свиньинским переулком. Лицевой
дом, выходивший узким концом на площадь, звали «Утюгом». Мрачнейший за ним ряд трехэтажных зловонных корпусов звался «Сухой овраг», а все вместе — «Свиной
дом». Он принадлежал известному коллекционеру Свиньину. По нему и переулок назвали. Отсюда и кличка обитателей: «утюги» и «волки Сухого оврага».
Организатором и душой кружка был студент Ишутин, стоявший во главе группы, квартировавшей в
доме мещанки Ипатовой по Большому Спасскому переулку, в Каретном ряду. По имени
дома эта группа
называлась ипатовцами. Здесь и зародилась мысль о цареубийстве, неизвестная другим членам «Организации».
Дома, где помещались ночлежки,
назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова).
Посредине
дома — глухие железные ворота с калиткой всегда на цепи, у которой день и ночь дежурили огромного роста, здоровенные дворники. Снаружи
дом, украшенный вывесками торговых заведений, был в полном порядке. Первый и второй этажи сверкали огромными окнами богато обставленных магазинов. Здесь были модная парикмахерская Орлова, фотография Овчаренко, портной Воздвиженский. Верхние два этажа с незапамятных времен были заняты меблированными комнатами Чернышевой и Калининой, почему и
назывались «Чернышами».
Рестораном еще
назывался трактир «Молдавия» в Грузинах, где днем и вечером была обыкновенная публика, пившая водку, а с пяти часов утра к грязному крыльцу деревянного голубовато-серого
дома подъезжали лихачи-одиночки, пары и линейки с цыганами.
Приходили поодиночке и по двое и уходили так же через черный ход по пустынным ночью Кузнецкому мосту и Газетному переулку (тогда весь переулок от Кузнецкого моста до Никитской
назывался Газетным), до Тверской, в свои «Черныши» и
дом Олсуфьева, где обитали и куда приезжали и приходили переночевать нелегальные…
А над
домом по-прежнему носились тучи голубей, потому что и Красовский и его сыновья были такими же любителями, как и Шустровы, и у них под крышей также была выстроена голубятня. «Голубятня» — так звали трактир, и никто его под другим именем не знал, хотя официально он так не
назывался, и в печати появилось это название только один раз, в московских газетах в 1905 году, в заметке под заглавием: «Арест революционеров в “Голубятне"».
Против ворот [Въезд во двор со стороны Тверской, против Обжорного переулка.] Охотного ряда, от Тверской, тянется узкий Лоскутный переулок, переходящий в Обжорный, который кривулил к Манежу и к Моховой; нижние этажи облезлых
домов в нем были заняты главным образом «дырками». Так
назывались харчевни, где подавались: за три копейки — чашка щей из серой капусты, без мяса; за пятак — лапша зелено-серая от «подонья» из-под льняного или конопляного масла, жареная или тушеная картошка.
В надворном флигеле
дома Ярошенко квартира № 27
называлась «писучей» и считалась самой аристократической и скромной на всей Хитровке.
Писарский пятистенный
дом, окруженный крепкими хозяйственными постройками, был тем, что
называется полною чашей.
У Вячеслава Иванова на «башне» — так
называлась его квартира на углу самого верхнего этажа высокого
дома против Таврического дворца — по средам, в течение нескольких лет, собиралась культурная элита: поэты, романисты, философы, ученые, художники, актеры.
Стряпчий казенных дел сделал на меня донос, что я, избегая платежа казенной недоимки,
дом продал, обманул гражданскую палату,
назвавшись тем званием, в коем я был, а не тем, в котором находился при покупке
дома.
В этом небольшом поместье оказался тоже, хотя и небольшой, только что отстроенный деревянный
дом; убран он был особенно изящно, да и деревенька, как нарочно,
называлась сельцо Отрадное.
— А черт
дома? — спросил еще Арапов, садясь за стол, который столько же мог
назваться письменным, сколько игорным, обеденным или даже швальным.
Эти-то шесть женщин, т. е. пять сестер Ярославцевых и маркиза де Бараль,
назывались в некоторых московских кружках углекислыми феями Чистых Прудов, а
дом, в котором они обитали, был известен под именем вдовьего загона.
— Нет… не понимаю… — задумчиво протянула Ровинская, не глядя немке в лицо, а потупив глаза в пол. — Я много слышала о вашей жизни здесь, в этих… как это
называется?.. в
домах. Рассказывают что-то ужасное. Что вас принуждают любить самых отвратительных, старых и уродливых мужчин, что вас обирают и эксплуатируют самым жестоким образом…
— О! Не беспокойтесь говорить: я все прекрасно понимаю. Вероятно, молодой человек хочет взять эта девушка, эта Любка, совсем к себе на задержание или чтобы ее, — как это
называется по-русску, — чтобы ее спасай? Да, да, да, это бывает. Я двадцать два года живу в публичный
дом и всегда в самый лучший, приличный публичный
дом, и я знаю, что это случается с очень глупыми молодыми людьми. Но только уверяю вас, что из этого ничего не выйдет.
— Люба, скажи мне… не бойся говорить правду, что бы ни было… Мне сейчас там, в
доме, сказали, что будто ты больна одной болезнью… знаешь, такой, которая
называется дурной болезнью. Если ты мне хоть сколько-нибудь веришь, скажи, голубчик, скажи, так это или нет?
Помните
дом этот серый двухэтажный, так вот и чудится, что в нем разные злодейства происходили; в стороне этот лесок так и ныне еще
называется «палочник», потому что барин резал в нем палки и крестьян своих ими наказывал; озерко какое-то около усадьбы тинистое и нечистое; поля, прах их знает, какие-то ровные, луга больше все болотина, — так за сердце и щемит, а ночью так я и миновать его всегда стараюсь, привидений боюсь, покажутся, — ей-богу!..
Во-первых, я постоянно страшусь, что вот-вот кому-нибудь недостанет холодного и что даже самые взоры и распорядительность хозяйки не помогут этому горю, потому что одною распорядительностью никого накормить нельзя; во-вторых, я вижу очень ясно, что Марья Ивановна (так
называется хозяйка
дома) каждый мой лишний глоток считает личным для себя оскорблением; в-третьих, мне кажется, что, в благодарность за вышеозначенный лишний глоток, Марья Ивановна чего-то ждет от меня, хоть бы, например, того, что я, преисполнившись яств, вдруг сделаю предложение ее Sevigne, которая безобразием превосходит всякое описание, а потому менее всех подает надежду когда-нибудь достигнуть тех счастливых островов, где царствует Гименей.
«Вступить в страну, зарезать человека, который защищает свой
дом, потому что он одет в блузу и у него нет на голове военной фуражки; сжигать
дома бедняков, которым есть нечего, разбивать, красть мебель, выпивать вино из чужих погребов, насиловать женщин на улицах, сжигать пороху на миллионы франков и оставить после себя разорение, болезни, — это
называется не впадать в самый грубый материализм.
«Вы, батюшка, то сообразите, — жалеючи объясняет мелкопоместный Сила Терентьич, — что у него каждый день, по крайности, сотни полторы человек перебывает — ну, хоть по две рюмки на каждого: сколько одного этого винища вылакают!» И точно, в предводительском
доме с самого утра, что
называется, труба нетолченая.
Дело известное, что в старину (я разумею старину екатерининскую), а может быть, и теперь, сестры не любили или очень редко любили своих невесток, то есть жен своих братьев, отчего весьма красноречиво
называются золовками; еще более не любили, когда женился единственный брат, потому что жена его делалась безраздельною, полною хозяйкою в
доме.
— Что ж… и бабушке у нас место найдется. (Признаться, мысль о бабушке меня сильно покоробила.) А не захочет она у нас жить, так во всяком городе есть такие
дома… они
называются богадельнями… где таким старушкам дают и покой, и уход внимательный…
— Что значит? В нашем репертуаре это будет
называться: месть проклятому черкесу… Это те самые милые особы, которые так часто нарушали наш проспект жизни своим шепотом, смехом и поцелуями. Сегодня они вздумали сделать сюрприз своему черкесу и заявились все вместе. Его не оказалось
дома, и я пригласил их сюда! Теперь понял? Желал бы я видеть его рожу, когда он вернется домой…
Посредине толкучки стоял одноэтажный промозглый длинный
дом, трактир Будилова, притон всего бездомного и преступного люда, которые в те времена в честь его и
назывались «будиловцами».
Он сидел теперь в гостиной, и эта комната производила странное впечатление своею бедною, мещанскою обстановкой, своими плохими картинами, и хотя в ней были и кресла, и громадная лампа с абажуром, она все же походила на нежилое помещение, на просторный сарай, и было очевидно, что в этой комнате мог чувствовать себя
дома только такой человек, как доктор; другая комната, почти вдвое больше,
называлась залой, и тут стояли одни только стулья, как в танцклассе.
— Ты однако знай — это женщина весьма хитрая. Она — молчит, а — злая. Она — грешница, играет на рояли. Женщина, играющая на рояли,
называется тапёрша. А знаешь ты, что такое публичный
дом?
Он мог
назваться верным типом южного славянина и отличался радушием и гостеприимством; хотя его наружность и приемы, при огромном росте и резких чертах лица, сначала казались суровыми и строгими, но он имел предобрейшее сердце; жена его была русская дворянка Руднева;
дом их в городе Казани отличался вполне славянской надписью над воротами: «Добрые люди, милости просим!»
— Погост, — размышлял Тихон Вялов, вырубая с Никитой тонкие, хилые деревья. — Не на своё место слова ставим.
Называется — погост, а гостят тут века вечные. Погосты — это
дома, города.
Селится он большею частию где-нибудь в неприступном углу, как будто таится в нем даже от дневного света, и уж если заберется к себе, то так и прирастет к своему углу, как улитка, или по крайней мере он очень похож в этом отношении на то занимательное животное, которое и животное и
дом вместе, которое
называется черепахой.
К вечеру вся Балаклава нестерпимо воняет рыбой. В каждом
доме жарится или маринуется скумбрия. Широкие устья печей в булочных заставлены глиняной черепицей, на которой рыба жарится в собственном соку. Это
называется: макрель на шкаре — самое изысканное кушанье местных гастрономов. И все кофейные и трактиры наполнены дымом и запахом жареной рыбы.
Гаврила Степаныч воспитание получил плохое, и всё у него в
доме, и музыка, и мебель, и кушанья, и вина, не только не могло
назваться первостепенным, но даже и во вторую степень не годилось.
Парень
назывался Никитою и проводил всё время за воротами, когда барина не было
дома.
Такой страх овладел мною потому, что
дом наш и весь наш край, оказалось, находился во власти одного престрашного разбойника и кровожадного чародея, который
назывался Селиван.
"Хорошо, — подумал я, — увижу, что здесь в комедном действии делается. Пойду". И пошел прямо, по расспросу, к театру; а комедного
дома, сколько ни спрашивал, никто не указал; здесь так не
называется. Это' я и в записной книжке отметил у себя.
Прибыв в деревню, я располагал всем устройством до последнего: назначал квартиры для ожидаемых гостей, снабжал всем необходимым, в
доме также до последнего хлопотал: а моя миленькая Анисья Ивановна, что
называется, и пальцем ни до чего не дотронулась. Лежала себе со всею нежностью на роскошной постели, а перед нею девки шили ей новое платье для балу. Досадно мне было на такое ее равнодушие; но по нежности чувств моих, еще несколько к ней питаемых, извинял ее.
Голован жил, впрочем, не в самой улице, а «на отлете». Постройка, которая
называлась «Головановым
домом», стояла не в порядке
домов, а на небольшой террасе обрыва под левым рядом улицы. Площадь этой террасы была сажен в шесть в длину и столько же в ширину. Это была глыба земли, которая когда-то поехала вниз, но на дороге остановилась, окрепла и, не представляя ни для кого твердой опоры, едва ли составляла чью-нибудь собственность. Тогда это было еще возможно.
Филицата. Вот выдумала! А еще умной
называешься. Кто тебя умной-то назвал, и тот дурак. Сорок лет я в
доме живу, отца ее маленьким застала, все хороша была, а теперь вдруг и не гожусь.
На нем был теперь застегнутый сюртук и поношенные парусинковые брюки, стоптанные внизу. И сорочка была неглаженая, и весь он имел какой-то несвежий вид. Очень худой, с большими глазами, с длинными, худыми пальцами, бородатый, темный и все-таки красивый. К Шуминым он привык, как к родным, и у них чувствовал себя, как
дома. И комната, в которой он жил здесь,
называлась уже давно Сашиной комнатой.
— Хорошо, ступай. А ты, эй! Тит! сейчас с Ильей Антипычем (так
назывались остатки морского офицера, задержанные в Москве вестью о кончине Льва Степановича) в
доме все по описи прими, слышишь.