Неточные совпадения
— Вы, впрочем, не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый день уже болен и три дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это вот его
доктор сидит, только что его осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы нас не
считайте и не стесняйтесь, а продолжайте, что вам там надо.
— Я не
считаю это несчастием для него; мне всегда казалось, что он был бы плохим
доктором.
Еще меньше может
счесть себя виноватым острожный
доктор, свидетельствовавший арестантов.
Доктор и есть самый порядочный человек, хотя он
считает меня за порядочного подлеца.
Но особенно усматривал
доктор эту манию в том, что подсудимый даже не может и говорить о тех трех тысячах рублей, в которых
считает себя обманутым, без какого-то необычайного раздражения, тогда как обо всех других неудачах и обидах своих говорит и вспоминает довольно легко.
Московский
доктор, спрошенный в свою очередь, резко и настойчиво подтвердил, что
считает умственное состояние подсудимого за ненормальное, «даже в высшей степени».
В глубине души
доктор все-таки не
считал себя безнадежным алкоголиком, а пил так, пока, чтобы на время забыться.
— Это муж Прасковьи Ивановны, — рекомендовал
доктор,
считая пульс у больного. — Вот что делает водочка, а какой был богатырь!
Мать скучала этими поездками, но
считала их полезными для своего здоровья, да они и были предписаны
докторами при употреблении кумыса; отцу моему прогулки также были скучноваты, но всех более ими скучал я, потому что они мешали моему уженью, отнимая иногда самое лучшее время.
Все эти старания ее, нельзя сказать, чтобы не венчались почти полным успехом: по крайней мере, большая часть ее знакомых
считали ее безусловно женщиной умной; другие именовали ее женщиною долга и святых обязанностей; только один петербургский
доктор, тоже друг ее, назвал ее лимфой.
В сущности, собравшаяся сегодня компания, за исключением
доктора и Сарматова, представляла собой сборище людей, глубоко ненавидевших друг друга; все потихоньку тяготели к тому жирному куску, который мог сделаться свободным каждую минуту, в виде пятнадцати тысяч жалованья главного управляющего, не
считая квартиры, готового содержания, безгрешных доходов и выдающегося почетного положения.
Еще молодой губастый
доктор и артиллерист с немецкой физиономией сидели почти на ногах молодого офицера, спящего на диване, и
считали деньги.
— Не то что башмак, я не так выразился, — объяснил
доктор. — Я хотел сказать, что вы могли остаться для нее добрым благотворителем, каким вы и были. Людмилы я совершенно не знал, но из того, что она не ответила на ваше чувство, я ее невысоко понимаю; Сусанна же ответит вам на толчок ваш в ее сердце, и скажу даже, — я тоже, как и вы,
считаю невозможным скрывать перед вами, — скажу, что она пламенно желает быть женой вашей и масонкой, — это мне, не дальше как на днях, сказала gnadige Frau.
— Нет, не вздор! — воскликнул
доктор и
счел за лучшее прекратить с старой бабой об этом разговор.
Доктор опять приехал, порадовался действию кумыса, усилил его употребление, а как больная не могла выносить его в больших приемах, то Авенариус
счел необходимым предписать сильное телодвижение, то есть верховую езду.
Михаил Аверьяныч
считал доктора честным и благородным человеком, но все-таки подозревал, что у него есть капитал, по крайней мере, тысяч в двадцать. Теперь же, узнав, что Андрей Ефимыч нищий, что ему нечем жить, он почему-то вдруг заплакал и обнял своего друга.
Говорят, что в ранней молодости он был очень набожен и готовил себя к духовной карьере и что, кончив в 1863 году курс в гимназии, он намеревался поступить в духовную академию, но будто бы его отец,
доктор медицины и хирург, едко посмеялся над ним и заявил категорически, что не будет
считать его своим сыном, если он пойдет в попы.
В городе он имеет громадную практику, носит белый галстук и
считает себя более сведущим, чем
доктор, который совсем не имеет практики.
После помощи, оказанной Иллионским Елене, князь решительно стал
считать его недурным
доктором и не говорил ему о своих предположениях потому только, что все это время, вместе с Еленой, он был занят гораздо более важным предметом.
У Григоровых Елпидифор Мартыныч лечил еще с деда их; нынешний же князь хоть и
считал почтенного
доктора почти за идиота, но терпел его единственно потому, что вовсе еще пока не заботился о том, у кого лечиться.
Каждый из них старался показать, что новость, сообщенную графом Хвостиковым,
считает за совершеннейший вздор; но в то же время у Домны Осиповны сразу пропала нежность и томность во взоре; напротив, он сделался сух и черств; румяное и почти всегда улыбающееся лицо
доктора тоже затуманилось, и за обедом он не так много поглотил сладкого, как обыкновенно поглощал.
К сожалению, не веря простуде и
считая диету за выдумку
докторов, Надежда Ивановна продолжала вести прежнюю жизнь, простудилась, испортила желудок и получила рецидив водяной болезни.
Она немедленно уехала к Бенису и часа через два опять приехала ко мне с блистающим радостью лицом:
доктора прямо от меня отправились в совет гимназии, где подписали общее свидетельство, в котором было сказано, что «совершенно соглашаясь с мнением г-на
доктора Бениса, они
считают необходимым возвратить казенного воспитанника Аксакова на попечение родителей в деревню; а к прописанному для больного декокту полагают нелишним прибавить такие-то медикаменты и предписать впоследствии крепительные холодные ванны».
— И университет тоже. Что он вам? Все равно никакого толку. Читаете вы уже тридцать лет, а где ваши ученики? Много ли у вас знаменитых ученых? Сочтите-ка! А чтобы размножать этих
докторов, которые эксплоатируют невежество и наживают сотни тысяч, для этого не нужно быть талантливым и хорошим человеком. Вы лишний.
Так вооружался он против иностранных
докторов, ученых, особенно астрономов, которых
считал колдунами.
— Я уже сказал вам то, что
считал нужным и удобным, — сказал
доктор. — Дальнейшее покажет исследование. — И
доктор поклонился.
Как бы не смея верить своему благополучию, они
сочли нужным предварительно пуститься в рассуждения, убедить людей в пользе медицины, наставить их относительно значения диеты, и привыкши видеть себя забытыми, загнанными, отвыкши от практической медицины, отставшие врачи не могли удержаться, чтобы не вознаградить себя за бездействие разглагольствиями и чтобы вместе с тем не излить желчи на дурных врачей, которые отстранили от дел их, хороших
докторов.
«Вчера ночью, в 3-й камере местного тюремного замка, повесился на отдушине печи мещанин города Мурома Александр Иванович Коновалов, 40 лет. Самоубийца был арестован в Пскове за бродяжничество и пересылался этапным порядком на родину. По отзыву тюремного начальства, это был человек всегда тихий, молчаливый и задумчивый. Причиной, побудившей Коновалова к самоубийству, как заключил тюремный
доктор, следует
считать меланхолию».
Очевидно, писала сама фельдшерица или этот
доктор, имеющий звериную фамилию. Земские врачи и фельдшерицы в продолжение многих лет изо дня в день убеждаются, что они ничего не могут сделать, и всё-таки получают жалованье с людей, которые питаются одним мёрзлым картофелем, и всё-таки почему-то
считают себя вправе судить, гуманен я или нет.
Доктор, не слушая ее, продолжает
считать пульс.
Там
доктора встречали радостными криками и шутками, многие целовались с ним, так как
считали его своим другом, и он помогал составить меню ужина, выбирал вина, назначал очередь хорам и выбирал из них солистов и солисток.
Каким образом, мало-помалу, происходит развитие сознательной жизни в человеке, довольно подробно излагается в книге
доктора Бока, на стр. 521–529. Мы
считаем нелишним представить здесь его главные положения.
Это значит, что они не совсем хорошо поняли тенденции
доктора и статского советника И. Вернадского, который, как известно, всякое вмешательство общественной власти в дела граждан
считает личною для себя обидою.
Венгерович 1. Что ж! Это очень похвально. Если бы я умел писать, то непременно писал бы в газеты. Во-первых, деньги за это дают, а во-вторых, у нас почему-то принято пишущих
считать очень умными людьми. Только не вы,
доктор, написали эту корреспонденцию. Ее написал Порфирий Семеныч.
Посидев безвыходно дома, я заскучал и написал
доктору Павлу Ивановичу письмо с просьбой приехать поболтать. Ответа на письмо я почему-то не получил и послал другое. На второе был такой же ответ, как и на первое… Очевидно, милый «щур» делал вид, что сердится… Бедняга, получив отказ от Наденьки Калининой, причиной своего несчастья
считал меня. Он имел право сердиться, и если ранее никогда не сердился, то потому, что не умел.
Доктора переглянулись, и в конце месяца его освидетельствовали. Несветов дал от себя подробный отзыв, что он
считал Теркина притворяющимся с самого поступления в сумасшедший дом.
— Полноте, — рассмеялся Палтусов, — вы, должно быть, как
доктор Крупов, всех
считаете сумасшедшими?
И несчастный, надорвавшийся, убивший себя «неврастеник», как называл его
доктор, и старик мужик, который всю свою жизнь каждый день ходит от человека к человеку, — это случайности, отрывки жизни для того, кто и свое существование
считает случайным, и это части одного организма, чудесного и разумного, для того, кто и свою жизнь
считает частью этого общего и понимает это.
Фельдшер поглядел исподлобья на
доктора, и в его темных, мутных глазах вспыхнуло самое откровенное презрение. Он всегда
считал доктора непрактическим, капризным мальчишкой, а теперь презирал его за дрожь, за непонятную суету в словах…
Разговорились. Говорили все, кроме прокурора Тюльпанского, который сидел, молчал и пускал через ноздри табачный дым. Было очевидно, что он
считал себя аристократом и презирал
доктора и следователя. После ужина Ежов, Гришуткин и товарищ прокурора сели играть в винт с болваном.
Доктор и Надежда Ивановна сели около рояля и разговорились.
Близко знавшие его
сочли это естественным результатом его преданности науке и того сосредоточенного, необщительного характера, которым он отличался с самой юности, и не старались проникнуть в «святая святых» молодого
доктора.
— Мое настоящее имя вам не нужно знать, — отвечала она, садясь на диван и подняв вуаль. — Я имею поручение от
доктора Людвиковича передать этот пакет.
Сочтите деньги (она подала ему пакет.) Дайте мне вашу карточку, приложите на ней печать и подпишите слово: «получил». Более ничего не нужно. Прошу поскорее…
Выйдя через коридор в буфетный зал, он остановился. Мимо него шла к выходу Анжель. Она заметила
доктора и сделала ему знак рукой. Он тотчас же подошел к ней и поклонился с таким почтением, с каким вообще благовоспитанный человек
считает долгом кланяться женщине, кто бы она ни была.
В нанятом доме-особняке на одной из киевских улиц, близких от Киево-Печерской лавры, оказались антресоли, которые графиня Конкордия Васильевна с обворожительной улыбкой просила
доктора Караулова
считать своим помещением.
— Как вам не стыдно, — сказал он
доктору в то время, как тот, наклонив голову,
считал его пульс, — служить здесь! Зачем вы меня лечите, чтобы опять мучить? Ведь это все равно как присутствовать при сечении и разрешать повторить операцию.
— Я бы вас проводил, да ей Богу — вот (
доктор показал на горло) — скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. вы знаете, граф, завтра сражение; на сто тысяч войска, малым числом 20 тысяч раненых
считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. 10 тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Горничная эта была сирота, которая, чтобы кормиться, должна была поступить в услужение. Сначала она жила у купцов, где приказчик соблазнил ее и она родила. Ребенок ее умер, она поступила к чиновнику, где сын гимназист не давал ей покоя, потом поступила помощницей горничной к Николаю Семенычу и
считала себя счастливой, что ее не преследовали более своей похотью господа и платили исправно жалованье. Она вошла доложить, что барыня зовут
доктора и Николая Семеныча.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что по обыкновению
докторов,
считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.