Неточные совпадения
Прислан был к нам Фейер из другого города за отличие, потому что наш город торговый и на
реке судоходной стоит. Перед ним был городничий, старик, и такой слабый да
добрый. Оседлали его здешние граждане. Вот приехал Фейер на городничество, и сзывает всех заводчиков (а у нас их не мало,
до пятидесяти штук в городе-то).
Меня почти
до слез волнует красота ночи, волнует эта баржа — она похожа на гроб и такая лишняя на просторе широко разлившейся
реки, в задумчивой тишине теплой ночи. Неровная линия берега, то поднимаясь, то опускаясь, приятно тревожит сердце, — мне хочется быть
добрым, нужным для людей.
— Знамое дело, какие теперь дороги! И то еще удивлению подобно, как
до сих пор
река стоит; в другие годы в это время она давно в берегах… Я полагаю, дюжи были морозы — лед-то
добре закрепили; оттого долее она и держит. А все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая рука не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! — говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.
Утро провел я, любуясь
рекою, и
до обеда не сходил с места. Любуюсь и не налюбуюсь! Меня занимала мысль все одна: что, если бы эта
река да у нас в Хороле? Сколько бы
добра из нее можно сделать? Мельницы чудесные, винокурни преотменные! А здесь она впусте течет.
«А что, Алеша? знал я тебя малым дитей, братался с твоим родным батюшкой, хлеб-соль вместе водили — скажи мне, Алеша, дойдешь ли без лодки
до берега, иль сгинешь ни за что, душу погубишь свою?» — «Не дойду!» — «А ты,
добрый человек, как случится, не ровен час, и тебе порой водицы испить, дойдешь или нет?» — «Не дойду; тут и конец моей душеньке, не сносить меня бурной
реке!» — «Слушай же ты теперь, Катеринушка, жемчужина моя многоценная! помню я одну такую же ночь, только тогда не колыхалась волна, звезды сияли и месяц светил…
Но этого мало: он не женился и детей не имел, хотя у отца его была большая семья. Он рассуждал так: «Отцу шутя можно было прожить! В то время и щуки были
добрее, и окуни на нас, мелюзгу, не зарились. А хотя однажды он и попал было в уху, так и тут нашелся старичок, который его вызволил! А нынче, как рыба-то в
реках повывелась, и пискари в честь попали. Так уж тут не
до семьи, а как бы только самому прожить!»
— Жалко! — вздохнул он после некоторого молчания. — И, боже, как жалко! Оно, конечно, божья воля, не нами мир сотворен, а всё-таки, братушка, жалко. Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то жалость берет, а каково,
добрый человек, глядеть, коли весь мир идет прахом? Сколько
добра, господи Иисусе! И солнце, и небо, и леса, и
реки, и твари — всё ведь это сотворено, приспособлено, друг к дружке прилажено. Всякое
до дела доведено и свое место знает. И всему этому пропадать надо!
И Ровнедь минули, и Щербинскую гору, что так недавно еще красовалась вековыми дубовыми рощами, попавшими под топор промышленника, либо расхищенными людом, охочим
до чужого
добра.
Река заворотила вправо; высокий, чернеющий чапыжником нагорный берег как бы исполинской подковой огибал
реку и темной полосой отражался на ее зеркальной поверхности. Солнце еще не село, но уж потонуло в тучах пыли, громадными клубами носившейся над ярманкой. В воздухе засвежело; Татьяна Андревна и девицы приукутались.