Неточные совпадения
Напившись чаю у того самого богатого мужика-хозяина, у которого
останавливался Левин в свою поездку к Свияжскому, и побеседовав с бабами о
детях и со стариком о графе Вронском, которого тот очень хвалил, Дарья Александровна в 10 часов поехала дальше.
Когда уже половина
детей были одеты, к купальне подошли и робко
остановились нарядные бабы, ходившие за сныткой и молочником. Матрена Филимоновна кликнула одну, чтобы дать ей высушить уроненную в воду простыню и рубашку, и Дарья Александровна разговорилась с бабами. Бабы, сначала смеявшиеся в руку и не понимавшие вопроса, скоро осмелились и разговорились, тотчас же подкупив Дарью Александровну искренним любованьем
детьми, которое они выказывали.
Приехав в Петербург, Вронский с Анной
остановились в одной из лучших гостиниц. Вронский отдельно, в нижнем этаже, Анна наверху с
ребенком, кормилицей и девушкой, в большом отделении, состоящем из четырех комнат.
Покорно, как
ребенок, слез он с коня и
остановился ни жив ни мертв перед Тарасом.
Иногда он
останавливался перед какою-нибудь изукрашенною в зелени дачей, смотрел в ограду, видел вдали, на балконах и на террасах, разряженных женщин и бегающих в саду
детей.
— Вообразите, я был у вас, ищу вас. Вообразите, она исполнила свое намерение и
детей увела! Мы с Софьей Семеновной насилу их отыскали. Сама бьет в сковороду,
детей заставляет плясать.
Дети плачут.
Останавливаются на перекрестках и у лавочек. За ними глупый народ бежит. Пойдемте.
— Потом он сказал, что он сам не богат и все имение достается его
детям, которые теперь у тетки. Потом, что
остановился где-то недалеко от меня, а где? — не знаю, не спросил…
Как-то поздним вечером Люба, взволнованно вбежав с улицы на двор, где шумно играли
дети,
остановилась и, высоко подняв руку, крикнула в небо...
У него не было и того дилетантизма, который любит порыскать в области чудесного или подонкихотствовать в поле догадок и открытий за тысячу лет вперед. Он упрямо
останавливался у порога тайны, не обнаруживая ни веры
ребенка, ни сомнения фата, а ожидал появления закона, а с ним и ключа к ней.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники
останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение».
Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
Рагожинские приехали одни, без
детей, —
детей у них было двое: мальчик и девочка, — и
остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет дома.
Я хотел заговорить о страдании человечества вообще, но лучше уж
остановимся на страданиях одних
детей.
Штабс-капитан замахал наконец руками: «Несите, дескать, куда хотите!»
Дети подняли гроб, но, пронося мимо матери,
остановились пред ней на минутку и опустили его, чтоб она могла с Илюшей проститься. Но увидав вдруг это дорогое личико вблизи, на которое все три дня смотрела лишь с некоторого расстояния, она вдруг вся затряслась и начала истерически дергать над гробом своею седою головой взад и вперед.
— С прохожим мещанином сбежала, — произнес он с жестокой улыбкой. Девочка потупилась;
ребенок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке. — На, дай ему, — проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. — Вот и его бросила, — продолжал он вполголоса, указывая на
ребенка. Он подошел к двери,
остановился и обернулся.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих. В больших городах все
останавливаются в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату; в ней были
дети и женщины, больной старик не сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и просил его отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
— Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом
остановишься, спросишь, нет ли работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь. С недельку на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и на дорогу хлебца дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и другую работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для
детей из дерева вырежу, и на охоту схожу, дичинки добуду.
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать
детей, но сейчас он не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно. Идти на квартиру ему тоже не хотелось. Он без цели шел из улицы в улицу, пока не
остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где в окнах мелькали огни. Галактион позвонил, но ему отворили не сразу. За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть
детей, все старше меня и все тихие. Я шел с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто
останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Все, что я писал о избиении сих последних во время вывода
детей, совершается и над травниками; от большей глупости (так нецеремонно и жестко выражаются охотники) или горячности к
детям они еще смелее и ближе, с беспрестанным, часто прерывающимся, коротким, звенящим криком или писком, похожим на слоги тень, тень, подлетают к охотнику и погибают все без исключения, потому что во время своего летания около собаки или стрелка часто
останавливаются неподвижно в воздухе, вытянув ноги и трясясь на одном месте.
С тех пор его взгляд стал
останавливаться на
ребенке все чаще и чаще.
Они прибежали в контору. Через темный коридор Вася провел свою приятельницу к лестнице наверх, где помещался заводский архив. Нюрочка здесь никогда не бывала и
остановилась в нерешительности, но Вася уже тащил ее за руку по лестнице вверх.
Дети прошли какой-то темный коридор, где стояла поломанная мебель, и очутились, наконец, в большой низкой комнате, уставленной по стенам шкафами с связками бумаг. Все здесь было покрыто толстым слоем пыли, как и следует быть настоящему архиву.
Поехал дальше. Давыдовых перегнал близ Нижне-удинска, в Красноярске не дождался. Они с
детьми медленно ехали, а я, несмотря на грязь, дождь и снег иногда, все подвигался на тряской своей колеснице. Митьков, живший своим домом, хозяином совершенным — все по часам и все в порядке. Кормил нас обедом — все время мы были почти неразлучны, я
останавливался у Спиридова, он еще не совсем устроился, но надеется, что ему в Красноярске будет хорошо. В беседах наших мы все возвращались к прошедшему…
Слезы Зинаиды меня совершенно сбили с толку: я решительно не знал, на какой мысли
остановиться, и сам готов был плакать: я все-таки был
ребенком, несмотря на мои шестнадцать лет.
— Взять их! — вдруг крикнул священник,
останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в сторону, схватившись руками за голову, точно хохол. Мать уронила
ребенка на пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на голое тельце, а она встала на колени и кричала им...
Вероятно, он хотел сказать"у нас", но
остановился, не докончив фразы, как это часто бывает с
детьми, когда они о чем-нибудь серьезно задумаются.
Надобно сказать, что Аким звал меня таким образом еще в то время, когда, бывало, я
останавливался у него,
ребенком, проезжая домой на каникулы и с каникул в гимназию.
Черта тени
останавливалась над самыми губами: они рдели девственно и нежно, как лепестки столиственной розы, и зубы блистали украдкой — тоже невинно, как у
детей.
Собака взглянула на него здоровым глазом, показала ещё раз медный и, повернувшись спиной к нему, растянулась, зевнув с воем. На площадь из улицы, точно волки из леса на поляну, гуськом вышли три мужика; лохматые, жалкие, они
остановились на припёке, бессильно качая руками, тихо поговорили о чём-то и медленно, развинченной походкой, всё так же гуськом пошли к ограде, а из-под растрёпанных лаптей поднималась сухая горячая пыль. Где-то болезненно заплакал
ребёнок, хлопнула калитка и злой голос глухо крикнул...
Я
остановился —
ребенок продолжал плакать близко-близко, как показалось, в кустах около самой дорожки рядом со мной.
Толпа народа, провожавшая молодых, ежеминутно увеличивалась: старики, женщины и
дети выбегали из хижин; на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание; полуодетые, босые ребятишки, дрожа от страха и холода, забегали вперед и робко посматривали на колдуна, который, приближаясь к дому новобрачных,
останавливался на каждом шагу и смотрел внимательно кругом себя, показывая приметное беспокойство.
Но другого рода картина предстала глазам дедушки Кондратия; он
остановился как вкопанный; в глазах его как словно помутилось. Он слышал только рыдания дочери, которая сидела на завалинке и ломала себе руки, слышал жалобный плач
ребенка, который лежал на коленях матери, слышал охи и увещевательные слова Анны, сидевшей тут же.
В один из подобных неудачных сезонов в городе, где служил Ханов, после Рождества антрепренер сбежал. Труппа осталась без гроша. Ханов на последние деньги, вырученные за заложенные подарки от публики, с женой и
детьми добрался до Москвы и
остановился в дешевых меблированных комнатах.
В окна кареты заглянули зеленые, молодые хлебные поля, луга и леса; мне так захотелось окинуть глазами все края далекого горизонта, что я попросил
остановиться, выскочил из кареты и начал бегать и прыгать, как самое резвое пятилетнее
дитя; тут только я вполне почувствовал себя на свободе.
Наташа. И они тоже, я им скажу. Они добрые… (Идет.) К ужину я велела простокваши. Доктор говорит, тебе нужно одну простоквашу есть, иначе не похудеешь. (
Останавливается.) Бобик холодный. Я боюсь, ему холодно в его комнате, пожалуй. Надо бы хоть до теплой погоды поместить его в другой комнате. Например, у Ирины комната как раз для
ребенка: и сухо, и целый день солнце. Надо ей сказать, она пока может с Ольгой в одной комнате… Все равно днем дома не бывает, только ночует…
В зале третьего класса и на перроне царил ужас. Станция была узловая, и всегда, даже ночью, были ожидающие поездов, — теперь все это бестолково металось, лезло в двери, топталось по дощатой платформе. Голосили бабы и откуда-то взявшиеся
дети. В стороне первого класса и помещения жандармов трещали выстрелы. Саша, несколько шагов пробежавший рядом с незнакомым мужиком,
остановился и коротко крикнул Колесникову...
Он поровнялся, баба старшая поклонилась по-старинному,
остановившись, а молодайка с
ребенком только нагнула голову, и из-под платка блеснули знакомые улыбающиеся, веселые глаза.
И мы не знали, что говорить, мы смеялись, мы плакали, мы говорили тысячи слов без связи и мысли; мы то ходили по тротуару, то вдруг возвращались назад и пускались переходить через улицу; потом
останавливались и опять переходили на набережную; мы были как
дети…
Заговорив о долголетии крестьянина моей памяти,
останавливаюсь на семействе дебелой и красивой кормилицы сестры Анюты, приходившей в свободное от уроков время ко мне с
ребенком в классную. Это бесспорно была весьма добродушная женщина; тем не менее ее выхоленная и массивная самоуверенность вызывали с моей стороны всякого рода выходки. Так, например, зная лично ее мужа, Якова, я, обучая ее молитве Господней, натвердил вместо: «яко на небеси» — «Яков на небеси».
— Если вы хотите послушать моего совета, — говорил за обедом Петр Петрович, — то не
останавливайтесь с
детьми в Москве; тут вам их поместить некуда.
Старше меня двумя годами, Николинька смотрел на меня с высоты величия, как на
ребенка, и потому я нимало не удивился, что он не удостоил заехать и
остановиться около меня.
Вдруг она захохотала. Мы сидели тогда на скамье пред игравшими
детьми, против самого того места, где
останавливались экипажи и высаживали публику, в аллею, пред воксалом.
Мечты его и на этом не
остановились; ему представлялось, что у них уже есть прекрасный
ребенок, к которому впоследствии очень кстати можно будет проговорить стихи Лермонтова...
— Ну, оба сконфузились!.. Ох,
дети,
дети! Как опасны ваши… — «лета», конечно, думал сказать Владимир Андреич, но
остановился, видно найдя, что подобное окончание решительно нейдет в настоящем случае.
Каменщик
остановился. Он в эту хмельную, безумную, бредовую секунду готов был убить кого угодно — отца, сестру, священника, даже самого православного бога, но также был готов, как
ребенок, послушаться приказания каждой твердой воли.
Остановилась, покачнулась — идёт. Идёт, точно по ножам, разрезающим пальцы ног её, но идёт одна, боится и смеётся, как малое
дитя, и народ вокруг её тоже радостен и ласков, подобно
ребёнку. Волнуется, трепещет тело её, а руки она простёрла вперёд, опираясь ими о воздух, насыщенный силою народа, и отовсюду поддерживают её сотни светлых лучей.
Взойдя на первый этаж и
остановившись на четвероугольной площадке, вы увидите несколько дверей кругом себя, но увы, ни на одной нет нумера; начинаете стучать или звонить, и обыкновенно выходит кухарка с сальной свечой, а из-за нее раздается брань, или плач
детей.
— Я вчера к ней очень присматривалась, — заметила она,
остановившись перед комнатой Лизы, — это гордый и угрюмый
ребенок; ей стыдно, что она у нас и что отец ее так бросил; вот в чем вся болезнь, по-моему.
— Я, Акулина, деньги отдал барыне, как благодарила! — сказал он вдруг и еще беспокойнее стал оглядываться и улыбаться. Два предмета особенно останавливали его беспокойные, лихорадочно-открытые глаза: веревки, привязанные к люльке, и
ребенок. Он подошел к люльке и своими тонкими пальцами торопливо стал распутывать узел веревки. Потом глаза его
остановились на
ребенке; но тут Акулина с лепешками на доске вошла в угол. Ильич быстро спрятал веревку за пазуху и сел на кровать.
Утешься, друг; она
дитя,
Твое унынье безрассудно:
Ты любишь горестно и трудно,
А сердце женское шутя.
Взгляни: под отдаленным сводом
Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льет она.
Заглянет в облако любое,
Его так пышно озарит,
И вот — уж перешла в другое
И то недолго посетит.
Кто место в небе ей укажет,
Примолвя: там
остановись!
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?
Утешься!
Поравнявшись с Петром Дмитричем,
дети и студент
остановились и, вероятно, поздравили его с ангелом.