Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и
на свете еще не было, что может все
сделать, все, все, все!
Сделал мошенник,
сделал — побей бог его и
на том и
на этом
свете!
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я
делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового
на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Скотинин. Суженого конем не объедешь, душенька! Тебе
на свое счастье грех пенять. Ты будешь жить со мною припеваючи. Десять тысяч твоего доходу! Эко счастье привалило; да я столько родясь и не видывал; да я
на них всех свиней со бела
света выкуплю; да я, слышь ты, то
сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять
на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с того
света дядюшки пишут.
Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
— Нужды нет, что он парадов не
делает да с полками
на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке,
свет у́зрили! Теперича, вышел ты за ворота: хошь —
на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков было — и не приведи бог!
— Я больше тебя знаю
свет, — сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят
на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди
делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
Первые шаги его в
свете и
на службе были удачны, но два года тому назад он
сделал грубую ошибку.
— Да, я его знаю. Я не могла без жалости смотреть
на него. Мы его обе знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что меня тронуло… — (и тут Анна угадала главное, что могло тронуть Долли) — его мучают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего
на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, —
сделал тебе больно, убил тебя. «Нет, нет, она не простит», всё говорит он.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в
свете, основанная, как она полагала,
на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он
сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от
света; но он
сделал еще попытку в своем семействе.
На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды
на Варю, жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.
Она знала, что̀ мучало ее мужа. Это было его неверие. Несмотря
на то, что, если бы у нее спросили, полагает ли она, что в будущей жизни он, если не поверит, будет погублен, она бы должна была согласиться, что он будет погублен, — его неверие не
делало ее несчастья; и она, признававшая то, что для неверующего не может быть спасения, и любя более всего
на свете душу своего мужа, с улыбкой думала о его неверии и говорила сама себе, что он смешной.
Все
сделаешь и все прошибешь
на свете копейкой».
— Поверьте мне, Афанасий Васильевич, я чувствую совершенно справедливость <вашу>, но говорю вам, что во мне решительно погибла, умерла всякая деятельность; не вижу я, что могу
сделать какую-нибудь пользу кому-нибудь
на свете.
В числе предметов, лежавших
на полочке Карла Иваныча, был один, который больше всего мне его напоминает. Это — кружок из кардона, вставленный в деревянную ножку, в которой кружок этот подвигался посредством шпеньков.
На кружке была наклеена картинка, представляющая карикатуры какой-то барыни и парикмахера. Карл Иваныч очень хорошо клеил и кружок этот сам изобрел и
сделал для того, чтобы защищать свои слабые глаза от яркого
света.
— Вы всё
на свете можете
сделать, выкопаете хоть из дна морского; и пословица давно уже говорит, что жид самого себя украдет, когда только захочет украсть.
— О, любезный пан! — сказал Янкель, — теперь совсем не можно! Ей-богу, не можно! Такой нехороший народ, что ему надо
на самую голову наплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай
делал такое, какого еще не
делал ни один человек
на свете; но Бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войска стоят, и завтра их всех будут казнить.
— Слушай, пан! — сказал Янкель, — нужно посоветоваться с таким человеком, какого еще никогда не было
на свете. У-у! то такой мудрый, как Соломон; и когда он ничего не
сделает, то уж никто
на свете не
сделает. Сиди тут; вот ключ, и не впускай никого!
Ну-с; так вот: если бы вдруг все это теперь
на ваше решение отдали: тому или тем жить
на свете, то есть Лужину ли жить и
делать мерзости или умирать Катерине Ивановне? то как бы вы решили: кому из них умереть?
— Нимало. После этого человек человеку
на сем
свете может
делать одно только зло и, напротив, не имеет права
сделать ни крошки добра, из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помер и оставил бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она и тогда принять отказалась?
На свете кто силён,
Тот
делать всё волён.
А она продолжала, переменив позу так, что лунный
свет упал ей
на голову,
на лицо, зажег в ее неуловимых глазах золотые искры и
сделал их похожими
на глаза Марины...
По двору в сарай прошли Калитин и водопроводчик, там зажгли огонь. Самгин тихо пошел туда, говоря себе, что этого не надо
делать. Он встал за неоткрытой половинкой двери сарая; сквозь щель
на пальто его легла полоса
света и разделила надвое; стирая рукой эту желтую ленту, он смотрел в щель и слушал.
На ее взгляд, во всей немецкой нации не было и не могло быть ни одного джентльмена. Она в немецком характере не замечала никакой мягкости, деликатности, снисхождения, ничего того, что
делает жизнь так приятною в хорошем
свете, с чем можно обойти какое-нибудь правило, нарушить общий обычай, не подчиниться уставу.
Как таблица
на каменной скрижали, была начертана открыто всем и каждому жизнь старого Штольца, и под ней больше подразумевать было нечего. Но мать, своими песнями и нежным шепотом, потом княжеский, разнохарактерный дом, далее университет, книги и
свет — все это отводило Андрея от прямой, начертанной отцом колеи; русская жизнь рисовала свои невидимые узоры и из бесцветной таблицы
делала яркую, широкую картину.
Лишь только они с Анисьей принялись хозяйничать в барских комнатах вместе, Захар что ни
сделает, окажется глупостью. Каждый шаг его — все не то и не так. Пятьдесят пять лет ходил он
на белом
свете с уверенностью, что все, что он ни
делает, иначе и лучше сделано быть не может.
Казалось бы, заснуть в этом заслуженном покое и блаженствовать, как блаженствуют обитатели затишьев, сходясь трижды в день, зевая за обычным разговором, впадая в тупую дремоту, томясь с утра до вечера, что все передумано, переговорено и переделано, что нечего больше говорить и
делать и что «такова уж жизнь
на свете».
Она начала с того, что сейчас опустила шторы,
сделала полумрак в комнате и полусела или полулегла
на кушетке, к
свету спиной.
— Полноте, полноте лукавить! — перебил Кирилов, — не умеете
делать рук, а поучиться — терпенья нет! Ведь если вытянуть эту руку, она будет короче другой; уродец, в сущности, ваша красавица! Вы все шутите, а ни жизнью, ни искусством шутить нельзя! То и другое строго: оттого немного
на свете и людей и художников…
— Вот — и слово дал! — беспокойно сказала бабушка. Она колебалась. — Имение отдает! Странный, необыкновенный человек! — повторяла она, — совсем пропащий! Да как ты жил, что
делал, скажи
на милость! Кто ты
на сем
свете есть? Все люди как люди. А ты — кто! Вон еще и бороду отпустил — сбрей, сбрей, не люблю!
— Не принуждайте себя: de grace, faites ce qu’il vous plaira. [о, пожалуйста, поступайте, как вам будет угодно (фр.).] Теперь я знаю ваш образ мыслей, я уверена (она
сделала ударение
на этих словах), что вы хотите… и только
свет… и злые языки…
Она взглянула
на него,
сделала какое-то движение, и в одно время с этим быстрым взглядом блеснул какой-то, будто внезапный
свет от ее лица, от этой улыбки, от этого живого движения. Райский остановился
на минуту, но блеск пропал, и она неподвижно слушала.
За ширмами,
на постели, среди подушек, лежала, освещаемая темным
светом маленького ночника, как восковая, молодая белокурая женщина. Взгляд был горяч, но сух, губы тоже жаркие и сухие. Она хотела повернуться, увидев его,
сделала живое движение и схватилась рукой за грудь.
—
Сделайте молящуюся фигуру! — сморщившись, говорил Кирилов, так что и нос ушел у него в бороду, и все лицо казалось щеткой. — Долой этот бархат, шелк! поставьте ее
на колени, просто
на камне, набросьте ей
на плечи грубую мантию, сложите руки
на груди… Вот здесь, здесь, — он пальцем чертил около щек, — меньше
свету, долой это мясо, смягчите глаза, накройте немного веки… и тогда сами станете
на колени и будете молиться…
Я решил, несмотря
на все искушение, что не обнаружу документа, не
сделаю его известным уже целому
свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтра же положу перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни слова и уйду от нее навсегда…
— Нет-с, позвольте.
На свете везде второй человек. Я — второй человек. Есть первый человек, и есть второй человек. Первый человек
сделает, а второй человек возьмет. Значит, второй человек выходит первый человек, а первый человек — второй человек. Так или не так?
Хотя старый князь, под предлогом здоровья, и был тогда своевременно конфискован в Царское Село, так что известие о его браке с Анной Андреевной не могло распространиться в
свете и было
на время потушено, так сказать, в самом зародыше, но, однако же, слабый старичок, с которым все можно было
сделать, ни за что
на свете не согласился бы отстать от своей идеи и изменить Анне Андреевне, сделавшей ему предложение.
Мы вторую станцию едем от Усть-Маи, или Алданского селения. Вчера
сделали тридцать одну версту, тоже по болотам, но те болота ничто в сравнении с нынешними. Станция положена, по их милости, всего семнадцать верст. Мы встали со
светом, поехали еще по утреннему морозу; лошади скользят
на каждом шагу; они не подкованы. Князь Оболенский говорит, что они тверже копытами, оттого будто, что овса не едят.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем
на свете всё устроено так дурно, что все
делают друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
«Матушка, кровинушка ты моя, воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только этого люди, а если б узнали — сейчас был бы рай!» «Господи, да неужто же и это неправда, — плачу я и думаю, — воистину я за всех, может быть, всех виновнее, да и хуже всех
на свете людей!» И представилась мне вдруг вся правда, во всем просвещении своем: что я иду
делать?
— Вы ужасно сердитесь, что я не про святое говорю. Я не хочу быть святою. Что
сделают на том
свете за самый большой грех? Вам это должно быть в точности известно.
Я совершенно согласен с желанием бедных, чтоб их не было
на свете, потому что это и
сделает моя невеста.
Я отворил окно — день уж начался, утренний ветер подымался; я попросил у унтера воды и выпил целую кружку. О сне не было и в помышлении. Впрочем, и лечь было некуда: кроме грязных кожаных стульев и одного кресла, в канцелярии находился только большой стол, заваленный бумагами, и в углу маленький стол, еще более заваленный бумагами. Скудный ночник не мог освещать комнату, а
делал колеблющееся пятно
света на потолке, бледневшее больше и больше от рассвета.
Соколовского схватили в Петербурге и, не сказавши, куда его повезут, отправили в Москву. Подобные шутки полиция у нас
делает часто и совершенно бесполезно. Это ее поэзия. Нет
на свете такого прозаического, такого отвратительного занятия, которое бы не имело своей артистической потребности, ненужной роскоши, украшений. Соколовского привезли прямо в острог и посадили в какой-то темный чулан. Почему его посадили в острог, когда нас содержали по казармам?
Этот анекдот, которого верность не подлежит ни малейшему сомнению, бросает большой
свет на характер Николая. Как же ему не пришло в голову, что если человек, которому он не отказывает в уважении, храбрый воин, заслуженный старец, — так упирается и так умоляет пощадить его честь, то, стало быть, дело не совсем чисто? Меньше нельзя было
сделать, как потребовать налицо Голицына и велеть Стаалю при нем объяснить дело. Он этого не
сделал, а велел нас строже содержать.
С Иваном поступили еще коварнее. Его разбудили чуть
свет, полусонному связали руки и, забивши в колодки ноги, взвалили
на телегу. Через неделю отдатчик вернулся и доложил, что рекрута приняли, но не в зачет,так что никакой материальной выгоды от отдачи
на этот раз не получилось. Однако матушка даже выговора отдатчику не
сделала; она и тому была рада, что крепостная правда восторжествовала…
Переход от наружного
света делал храм несколько мрачным, но это было только
на первых шагах.
— Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во гнев будь сказано вашей царской милости, сделаны черевички, что
на ногах ваших? Я думаю, ни один швец ни в одном государстве
на свете не сумеет так
сделать. Боже ты мой, что, если бы моя жинка надела такие черевики!
Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке будет и моя сказка. И точно, хотел было это
сделать, но увидел, что для сказки моей нужно, по крайней мере, три таких книжки. Думал было особо напечатать ее, но передумал. Ведь я знаю вас: станете смеяться над стариком. Нет, не хочу! Прощайте! Долго, а может быть, совсем, не увидимся. Да что? ведь вам все равно, хоть бы и не было совсем меня
на свете. Пройдет год, другой — и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о старом пасичнике Рудом Паньке.
Сделай же, Боже, так, чтобы все потомство его не имело
на земле счастья! чтобы последний в роде был такой злодей, какого еще и не бывало
на свете! и от каждого его злодейства чтобы деды и прадеды его не нашли бы покоя в гробах и, терпя муку, неведомую
на свете, подымались бы из могил! А иуда Петро чтобы не в силах был подняться и оттого терпел бы муку еще горшую; и ел бы, как бешеный, землю, и корчился бы под землею!