Неточные совпадения
Несмотря на то что он не присутствовал на собраниях лично, он зорко следил за всем, что там происходило. Скакание, кружение, чтение статей Страхова — ничто не укрылось от его проницательности. Но он ни словом, ни делом не выразил ни порицания, ни одобрения всем этим
действиям, а хладнокровно выжидал, покуда нарыв созреет. И вот эта вожделенная минута наконец наступила: ему попался в руки экземпляр сочиненной Грустиловым
книги:"О восхищениях благочестивой души"…
Ночью он прочитал «Слепых» Метерлинка. Монотонный язык этой драмы без
действия загипнотизировал его, наполнил смутной печалью, но смысл пьесы Клим не уловил. С досадой бросив
книгу на пол, он попытался заснуть и не мог. Мысли возвращались к Нехаевой, но думалось о ней мягче. Вспомнив ее слова о праве людей быть жестокими в любви, он спросил себя...
Уговоры матери тоже не производили никакого
действия, как наговоры и нашептывания разных старушек, которых подсылала Анфуса Гавриловна. Был даже выписан из скитов старец Анфим, который отчитывал Серафиму по какой-то старинной
книге, но и это не помогло. Болезнь шла своим чередом. Она растолстела, опухла и ходила по дому, как тень. На нее было страшно смотреть, особенно по утрам, когда ломало тяжелое похмелье.
Те, которые писали мистические
книги, совершали мистические
действия, те не мистики, а вот мистики те, которые никогда ни в чем не выражали своей мистики, ни в словах, ни в
действиях, у которых мистика оставалась в сфере чистого «переживания».
На очень многие вопросы, ежедневно возбуждаемые практикой, он совсем не дает ответа, отсюда широкое поле для произвольных толкований и незаконных
действий; в самых затруднительных положениях он является часто совершенно бесполезною
книгой, и отчасти поэтому, вероятно, г. Власов в некоторых управлениях при каторжных тюрьмах совсем не нашел устава. е) Отсутствие единства в управлении каторгой.
— Что это такое, скажите вы мне, — говорила она с настойчивостью и начала затем читать текст старинного перевода
книги Сен-Мартена: «Мне могут сделать возражение, что человек и скоты производят
действия внешние, из чего следует, что все сии существа имеют нечто в себе и не суть простые машины, и когда спросят у меня: какая же разница между их началами
действий и началом, находящимся в человеке, то ответствую: сию разность легко тот усмотрит, кто обратится к ней внимательно.
По обыкновению, я сейчас же полетел к Глумову. Я горел нетерпением сообщить об этом странном коллоквиуме, дабы общими силами сотворить по этому случаю совет, а затем, буде надобно, то и план
действий начертать. Но Глумов уже как бы предвосхитил мысль Алексея Степаныча. Тщательно очистив письменный стол от бумаг и
книг, в обыкновенное время загромождавших его, он сидел перед порожним пространством… и набивал папироски.
По всем этим основаниям я отверг
действие и возвратился к себе, где провел остаток дня среди
книг. Я читал невнимательно, испытывая смуту, нахлынувшую с силой сквозного ветра. Наступила ночь, когда, усталый, я задремал в кресле.
Действие в губернском городе. В первом
действии, в квартире актрисы Негиной: налево от актеров окно; в глубине, в углу, дверь в переднюю; направо перегородка с дверью в другую комнату; у окна стол, на нем несколько
книг и тетрадей; обстановка бедная.
Действие происходит в Москве. Большая комната, в ней верстак, стол с бумагами, шкап с
книгами, зеркало и картина, заставлена досками.
Я начал с «Путешествия Младшего Костиса» и, развернув
книгу, прочел на странице 169-й: «Человек зрит мыслию силы,
действия, следствия и произведения: в сем заключается основание всех его понятий.
Если вы разумеете Россию официальную, царство-фасад, византийско-немецкое правительство, то вам и
книги в руки. Мы соглашаемся вперед со всем, что вы нам скажете. Не нам тут играть роль заступника. У русского правительства так много агентов в прессе, что в красноречивых апологиях его
действий никогда не будет недостатка.
Действие происходит в польском местечке в почтовом доме. Комната: справа от зрителя стол, на нем шнуровые
книги, бумага и проч., с левой клавикорды, на стене гитара, в средине открытый вид в цветник.
Но что было для меня уж совершенно неведомою областью — это течение болезней и
действие на них различных лечебных средств; с тем и другим я был знаком исключительно из
книг; если одного и того же больного за время его болезни нам демонстрировали четыре-пять раз, то это было уж хорошо.
Увы, совершенно верно! Для меня это было очень неожиданно… Я, может быть, поступил легкомысленно, обещав с самого начала быстрое излечение; учебники мои оговаривались, что иногда салициловый натр остается при ревматизме недействительным, но чтоб, раз начавшись,
действие его ни с того ни с сего способно было прекратиться, — этого я совершенно не предполагал.
Книги не могли излагать дела иначе, как схематически, но мог ли и я, руководствовавшийся исключительно
книгами, быть несхематичным?
В дальнейшем развитии той же мысли Эриугена подробно (в
книгах I и II) останавливается на выяснении того, что к Божеству совершенно не приложимы категории мышления (которых, вслед за Аристотелем, он насчитывает десять: сущность, количество, качество, отношение, положение, состояние (habitus), место, время,
действие, страдание).
Книга эта — не автобиография, много переживаний и
действий приписано мною себе, тогда как я наблюдал их у других.
Вместо всего устройства нашей жизни от витрин магазинов до театров, романов и женских нарядов, вызывающих плотскую похоть, я представил себе, что всем нам и нашим детям внушается словом и делом, что увеселение себя похотливыми
книгами, театрами и балами есть самое подлое увеселение, что всякое
действие, имеющее целью украшение тела или выставление его, есть самый низкий и отвратительный поступок.