Неточные совпадения
Ежели я скажу, что через женский
пол опытный администратор может во всякое время знать все сокровенные
движения управляемых, то этого одного уже достаточно, чтобы доказать, сколь важен этот административный метод.
Местами эти дома казались затерянными среди широкой, как
поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались в кучу, и здесь было заметно более
движения народа и живости.
Заметно было, что он особенно дорожил этим последним преимуществом: считал его действие неотразимым в отношении особ женского
пола и, должно быть, с этой целью старался выставлять свои ноги на самое видное место и, стоя или сидя на месте, всегда приводил в
движение свои икры.
— Посмотри, — сказал вдруг Аркадий, — сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его
движения совершенно сходны с
полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое — сходно с самым веселым и живым.
Морозов быстро посторонился. Тогда в прихожую нырком, наклоня голову, вскочил небольшой человечек, в пальто, слишком широком и длинном для его фигуры, в шапке, слишком большой для головы; извилистым
движением всего тела и размахнув руками назад, он сбросил пальто на
пол, стряхнул шапку туда же и сорванным голосом спросил...
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических
движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди
полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
В пекарне началось оживление, кудрявый Алеша и остролицый, худенький подросток Фома налаживали в приямке два самовара, выгребали угли из печи, в углу гремели эмалированные кружки, лысый старик резал каравай хлеба равновесными ломтями, вытирали стол, двигали скамейки, по асфальту
пола звучно шлепали босые подошвы, с печки слезли два человека в розовых рубахах, без поясов, одинаково растрепанные, одновременно и как будто одними и теми же
движениями надели сапоги, полушубки и — ушли в дверь на двор.
Полдень знойный; на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без
движения. Ни дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и
полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.
У Обломова первым
движением была эта мысль, и он быстро спустил ноги на
пол, но, подумав немного, с заботливым лицом и со вздохом, медленно опять улегся на своем месте.
Она выходила гулять, когда он пришел. Глаза у ней были, казалось, заплаканы, нервы видимо упали,
движения были вялы, походка медленна. Он взял ее под руку, и так как она направлялась из сада к
полю, он думал, что она идет к часовне, повел ее по лугу и по дорожке туда.
Поселенцы, по обыкновению, покинули свои места, угнали скот, и кто мог, бежал дальше от границ Кафрарии. Вся пограничная черта представляла одну картину общего
движения. Некоторые из фермеров собирались толпами и укреплялись лагерем в
поле или избирали убежищем укрепленную ферму.
Подходя к перевозу, мы остановились посмотреть прелюбопытную машину, которая качала из бассейна воду вверх на террасы для орошения
полей. Это — длинная, движущаяся на своей оси лестница, ступеньки которой загребали воду и тащили вверх. Машину приводила в
движение корова, ходя по вороту кругом. Здесь, как в Японии, говядину не едят: недостало бы мест для пастбищ; скота держат столько, сколько нужно для работы, от этого и коровы не избавлены от ярма.
В них потолки и
полы так легки и эластичны, что покоряются
движению почвы и, пошатавшись немного, остаются на своем месте.
Мы вышли к большому монастырю, в главную аллею, которая ведет в столицу, и сели там на парапете моста. Дорога эта оживлена особенным
движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас. В
полях везде работают. Мы пошли на сахарную плантацию. Она отделялась от большой дороги
полями с рисом, которые были наполнены водой и походили на пруды с зеленой, стоячей водой.
Мужчины не позволяли дамам утруждать себя излишними
движениями и, как сильный
пол, несли мужественно всю тяжесть накладыванья дамам и себе кушаний и наливания напитков.
Узкие глаза смотрят в угол, ноги делают беспокойные
движения, как у слона, прикованного к
полу железной цепью.
Караулить дом Коля не боялся, с ним к тому же был Перезвон, которому повелено было лежать ничком в передней под лавкой «без
движений» и который именно поэтому каждый раз, как входил в переднюю расхаживавший по комнатам Коля, вздрагивал головой и давал два твердые и заискивающие удара хвостом по
полу, но увы, призывного свиста не раздавалось.
Но, взглянув в окно, увидала страшное зрелище: барин лежал навзничь на
полу, без
движения.
Человек, прикрепленный к семье, делается снова крепок земле. Его
движения очерчены, он пустил корни в свое
поле, он только на нем то, что он есть; «француз, живущий в России, — говорит Прудон, — русский, а не француз». Нет больше ни колоний, ни заграничных факторий, живи каждый у себя…
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал усадьбе характер острога. С одного краю, в некотором отдалении от дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор, людские и проч., но и там не слышно было никакого
движения, потому что скот был в стаде, а дворовые на барщине. Только вдали, за службами, бежал по направлению к
полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно, послали на сенокос за прислугой.
Раннее утро, не больше семи часов. Окна еще не начали белеть, а свечей не дают; только нагоревшая светильня лампадки, с вечера затепленной в углу перед образом, разливает в жарко натопленной детской меркнущий свет. Две девушки, ночующие в детской, потихоньку поднимаются с войлоков, разостланных на
полу, всемерно стараясь, чтобы неосторожным
движением не разбудить детей. Через пять минут они накидывают на себя затрапезные платья и уходят вниз доканчивать туалет.
Когда журавль серьезен и важно расхаживает по
полям, подбирая попадающийся ему корм всякого рода, в нем ничего нет смешного; но как скоро он начнет бегать, играть, приседать и потом подпрыгивать вверх с распущенными крыльями или вздумает приласкаться к своей дружке, то нельзя без смеха смотреть на его проделки: до такой степени нейдет к нему всякое живое и резвое
движение!
У собак вообще и у легавых в особенности есть расположение грезить во сне; чем лучше, чем горячее собака в
поле, тем больше грезит и — грезит об охоте! Это видеть по
движениям ее хвоста, ушей и всего тела.
В Малороссии называют стрепета хохотва, имя тоже чрезвычайно выразительное. Великороссы дали стрепету название по его взлету, по трепетному, видимому
движению его крыльев, а малороссы — по особенным звукам, производимым его
полетом. Действительно, эти дребезжащие звуки похожи на какой-то странный, отдаленный хохот.
— Не пущу, ни за что не пущу без закуски, а не то сама лягу у дверей на пороге!.. — закричала становая — и в самом деле сделала
движение, что как будто бы намерена была лечь на
пол.
Он серьезно, но стараясь как можно смягчить свой голос, ласковым и нежнейшим тоном изложил необходимость и спасительность порошков, а следственно, и обязанность каждого больного принимать их. Нелли приподняла было голову, но вдруг, по-видимому совершенно нечаянным
движением руки, задела ложку, и все лекарство пролилось опять на
пол. Я уверен, она это сделала нарочно.
Все вокруг колебалось в медленном
движении, в небе, тяжело обгоняя друг друга, плыли серые тучи, по сторонам дороги мелькали мокрые деревья, качая нагими вершинами, расходились кругом
поля, выступали холмы, расплывались.
Офицер быстро хватал книги тонкими пальцами белой руки, перелистывал их, встряхивал и ловким
движением кисти отбрасывал в сторону. Порою книга мягко шлепалась на
пол. Все молчали, было слышно тяжелое сопение вспотевших жандармов, звякали шпоры, иногда раздавался негромкий вопрос...
Когда я его достаточно ободряла и успокоивала, то старик наконец решался войти и тихо-тихо, осторожно-осторожно отворял двери, просовывал сначала одну голову, и если видел, что сын не сердится и кивнул ему головой, то тихонько проходил в комнату, снимал свою шинельку, шляпу, которая вечно у него была измятая, дырявая, с оторванными
полями, — все вешал на крюк, все делал тихо, неслышно; потом садился где-нибудь осторожно на стул и с сына глаз не спускал, все
движения его ловил, желая угадать расположение духа своего Петеньки.
Бутылка портера уже была выпита, и разговор продолжался уже довольно долго в том же роде, когда
полы палатки распахнулись, и из нее выступил невысокий свежий мужчина в синем атласном халате с кисточками, в фуражке с красным околышем и кокардой. Он вышел, поправляя свои черные усики, и, глядя куда-то на ковер, едва заметным
движением плеча ответил на поклоны офицеров.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на
пол, махали руками, подражая
движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на
полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.
И оттого было в их танце чувство стремления ввысь, чудесное ощущение воздушного
полета во вращательном
движении, блаженная легкость, почти невесомость.
Он взмахнул рукой, проваливал немилостивца в тартар, но лошади поняли иначе это
движение, и пристяжка первая рванулась так нервно, что чуть не оборвала постромки. Тарантас дрогнул, в лицо девушки пахнул поднявшийся ветер, пробежавший над побледневшими
полями.
Но время от времени, в тяжелые часы, он являлся предо мною: идет
полем, по серой дороге, к лесу, толкает палку судорожным
движением белой нерабочей руки и бормочет...
Я поднялся в город, вышел в
поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя город
полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к
движению, к жизни.
«И чего она хочет?» — подумал он. И вдруг багряно покраснел, и больно-больно забилось сердце. Буйная веселость охватила его. Он несколько раз перекувыркнулся, повалился на
пол, прыгал на мебель, — тысячи безумных
движений бросали его из одного угла в другой, и веселый, ясный хохот его разносился по дому.
…Потом случилось что-то непонятное, страшное и смешное: разбудил Кожемякина тихий визг отворенной двери и скрип половицы, он всмотрелся во тьму, ослабел, облившись холодным потом, хотел вскрикнуть и не мог, подавленный страхом, — на
полу бесшумно извивалась длинная серая фигура; вытянув вперёд тонкую руку, она ползла к постели медленными
движениями раздавленной лягушки.
— Здорово, Марка! Я тебе рад, — весело прокричал старик и быстрым
движением скинул босые ноги с кровати, вскочил, сделал шага два по скрипучему
полу, посмотрел на свои вывернутые ноги, и вдруг ему смешно стало на свои ноги: он усмехнулся, топнул раз босою пяткой, еще раз, и сделал выходку. — Ловко, что ль! — спросил он, блестя маленькими глазками. — Лукашка чуть усмехнулся. — Что, аль на кордон? — сказал старик.
Снова раздался заунывный звук, и дверь неслышным
движением проползла по
полу и распахнулась.
— Что такое? Что такое? Разбой? — весь бледный приподнялся Асамат, а другой еще лежал на
полу без
движения. Я вынул револьвер, два раза щелкнул взведенный курок Смит-Вессона. Минута молчания.
Квашнин попал в засаду. В какую сторону он ни оборачивался, везде ему путь преграждали валявшиеся на земле и стоявшие на коленях бабы. Когда он пробовал протиснуться между ними, они ловили его за ноги и за
полы длинного серого пальто. Видя свое бессилие, Квашнин
движением руки подозвал к себе Шелковникова, и, когда тот пробрался сквозь тесную толпу баб, Василий Терентьевич спросил его по-французски, с гневным выражением в голосе...
Фома не уловил ее тона, не заметил
движения. Упираясь руками в лавку, он наклонился вперед, смотрел в
пол и говорил, качаясь всем корпусом...
И все качалось из стороны в сторону плавными, волнообразными
движениями. Люди то отдалялись от Фомы, то приближались к нему, потолок опускался, а
пол двигался вверх, и Фоме казалось, что вот его сейчас расплющит, раздавит. Затем он почувствовал, что плывет куда-то по необъятно широкой и бурной реке, и, шатаясь на ногах, в испуге начал кричать...
Безмолвные, но живые тени ползали по стенам до
полу; мальчику было страшно и приятно следить за их жизнью, наделять их формами, красками и, создав из них жизнь, — вмиг разрушить ее одним
движением ресниц.
Природу я любил нежно, любил и
поле, и луга, и огороды, но мужик, поднимающий сохой землю, понукающий свою жалкую лошадь, оборванный, мокрый, с вытянутою шеей, был для меня выражением грубой, дикой, некрасивой силы, и, глядя на его неуклюжие
движения, я всякий раз невольно начинал думать о давно прошедшей, легендарной жизни, когда люди не знали еще употребления огня.
Во все это время она держалась к Дон-Кихоту спиной, и он только мог любоваться на ее сильный и стройный стан и черную как смоль косу, которая упала на
пол тяжелою плетью и, как змея, вилась за каждым
движением девушки.
Васса(широким
движением руки изгоняет Анну и
Полю).
Чтобы вполне насладиться этой картиной, я вышел в
поле, и чудное зрелище представилось глазам моим: все безграничное пространство вокруг меня представляло вид снежного потока, будто небеса разверзлись, рассыпались снежным пухом и наполнили весь воздух
движением и поразительной тишиной.
Так думал Лаевский, сидя за столом поздно вечером и все еще продолжая потирать руки. Окно вдруг отворилось и хлопнуло, в комнату ворвался сильный ветер, и бумаги полетели со стола. Лаевский запер окно и нагнулся, чтобы собрать с
полу бумаги. Он чувствовал в своем теле что-то новое, какую-то неловкость, которой раньше не было, и не узнавал своих
движений; ходил он несмело, тыча в стороны локтями и подергивая плечами, а когда сел за стол, то опять стал потирать руки. Тело его потеряло гибкость.
Досадуя, как это было заметно по его резким
движениям, он подошел к канделябру, двинул металлический завиток и снова отвел его. И, повинуясь этому незначительному
движению, все стены зала, кругом, вдруг отделились от потолка пустой, светлой чертой и, разом погрузясь в
пол, исчезли. Это произошло бесшумно. Я закачался. Я, вместе с сиденьем, как бы поплыл вверх.