Неточные совпадения
Как с песнями да с музыкой
Мы
двинемся вперед,
На что кавалерийская
Дивизия твоя!
Солдат слегка притопывал.
И слышалось, как стукалась
Сухая кость о кость,
А Клим молчал: уж
двинулсяК служивому народ.
Все дали: по копеечке,
По грошу,
на тарелочках
Рублишко набрался…
Тем не менее вопрос «охранительных людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно
двинулась по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились и отправились прямо
на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли
на бригадирский двор, но сказать ничего не сказали, а только потоптались
на месте, чтобы засвидетельствовать.
Этот вопрос произвел всеобщую панику; всяк бросился к своему двору спасать имущество. Улицы запрудились возами и пешеходами, нагруженными и навьюченными домашним скарбом. Торопливо, но без особенного шума
двигалась эта вереница по направлению к выгону и, отойдя от города
на безопасное расстояние, начала улаживаться. В эту минуту полил долго желанный дождь и растворил
на выгоне легко уступающий чернозем.
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе
двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой.
На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Едва успев продрать глаза, Угрюм-Бурчеев тотчас же поспешил полюбоваться
на произведение своего гения, но, приблизившись к реке, встал как вкопанный. Произошел новый бред. Луга обнажились; остатки монументальной плотины в беспорядке уплывали вниз по течению, а река журчала и
двигалась в своих берегах, точь-в-точь как за день тому назад.
Но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары
двинулись из маленьких в большую залу,
на Кити нашла минута отчаяния и ужаса.
Но она не
двигалась, а, уткнув храп в землю, только смотрела
на хозяина своим говорящим взглядом.
Он не ел целый день, не спал две ночи, провел несколько часов раздетый
на морозе и чувствовал себя не только свежим и здоровым как никогда, но он чувствовал себя совершенно независимым от тела: он
двигался без усилия мышц и чувствовал, что всё может сделать.
Не говорю уже о тех подводных течениях, которые
двинулись в стоячем море народа и которые ясны для всякого непредубежденного человека; взгляни
на общество в тесном смысле.
В тумане полились воды, затрещали и сдвинулись льдины, быстрее
двинулись мутные, вспенившиеся потоки, и
на самую Красную Горку, с вечера, разорвался туман, тучи разбежались барашками, прояснело, и открылась настоящая весна.
«Нет, надо опомниться!» сказал он себе. Он поднял ружье и шляпу, подозвал к ногам Ласку и вышел из болота. Выйдя
на сухое, он сел
на кочку, разулся, вылил воду из сапога, потом подошел к болоту, напился со ржавым вкусом воды, намочил разгоревшиеся стволы и обмыл себе лицо и руки. Освежившись, он
двинулся опять к тому месту, куда пересел бекас, с твердым намерением не горячиться.
Она чувствовала,что глаза ее раскрываются больше и больше, что пальцы
на руках и ногах нервно
движутся, что внутри что-то давит дыханье и что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке с необычайною яркостью поражают ее.
Сани у этого извозчика были высокие, ловкие, такие,
на каких Левин уже после никогда не ездил, и лошадь была хороша и старалась бежать, но не
двигалась с места.
Лошадь не успела
двинуться, как Вронский гибким и сильным движением стал в стальное, зазубренное стремя и легко, твердо положил свое сбитое тело
на скрипящее кожей седло.
Но только что он
двинулся, дверь его нумера отворилась, и Кити выглянула. Левин покраснел и от стыда и от досады
на свою жену, поставившую себя и его в это тяжелое положение; но Марья Николаевна покраснела еще больше. Она вся сжалась и покраснела до слез и, ухватив обеими руками концы платка, свертывала их красными пальцами, не зная, что говорить и что делать.
Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща звонкими голосами,
двигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро вытягивались по светлозеленой отаве серые извилистые валы. Следом за бабами шли мужики с вилами, и из валов выростали широкие, высокие, пухлые копны. Слева по убранному уже лугу гремели телеги, и одна за другою, подаваемые огромными навилинами, исчезали копны, и
на место их навивались нависающие
на зады лошадей тяжелые воза душистого сена.
А между тем появленье смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил,
двигался, играл в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал
на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением.
Стоит, то позабываясь, то обращая вновь какое-то притупленное внимание
на все, что перед ним
движется и не
движется, и душит с досады какую-нибудь муху, которая в это время жужжит и бьется об стекло под его пальцем.
Когда, взявшись обеими руками за белые руки, медленно
двигался он с ними в хороводе или же выходил
на них стеной, в ряду других парней и погасал горячо рдеющий вечер, и тихо померкала вокруг окольность, и далече за рекой отдавался верный отголосок неизменно грустного напева, — не знал он и сам тогда, что с ним делалось.
Андрий едва
двигался в темном и узком земляном коридоре, следуя за татаркой и таща
на себе мешки хлеба.
Двинулся было он всеми членами, но уже не посыпались
на землю, как бывало прежде, схватившие его гайдуки.
В суровом молчании, как жрецы,
двигались повара; их белые колпаки
на фоне почерневших стен придавали работе характер торжественного служения; веселые, толстые судомойки у бочек с водой мыли посуду, звеня фарфором и серебром; мальчики, сгибаясь под тяжестью, вносили корзины, полные рыб, устриц, раков и фруктов.
Тогда Циммер взмахнул смычком — и та же мелодия грянула по нервам толпы, но
на этот раз полным, торжествующим хором. От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и дали девушка почти не могла уже различать, что
движется: она, корабль или лодка — все
двигалось, кружилось и опадало.
Забив весло в ил, он привязал к нему лодку, и оба поднялись вверх, карабкаясь по выскакивающим из-под колен и локтей камням. От обрыва тянулась чаща. Раздался стук топора, ссекающего сухой ствол; повалив дерево, Летика развел костер
на обрыве.
Двинулись тени и отраженное водой пламя; в отступившем мраке высветились трава и ветви; над костром, перевитым дымом, сверкая, дрожал воздух.
— А? Так это насилие! — вскричала Дуня, побледнела как смерть и бросилась в угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой. Она не кричала; но она впилась взглядом в своего мучителя и зорко следила за каждым его движением. Свидригайлов тоже не
двигался с места и стоял против нее
на другом конце комнаты. Он даже овладел собою, по крайней мере снаружи. Но лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не покидала его.
Наконец, вот и переулок; он поворотил в него полумертвый; тут он был уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому же тут сильно народ сновал, и он стирался в нем, как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили, что он едва
двигался. Пот шел из него каплями, шея была вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел
на канаву.
За ветрами со всех сторон,
Не
движась, я смотрю
на суету мирскую
И философствую сквозь сон».
В переводе
на русский издавался в 1794, 1800, 1804 годах.] писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк, хотя своими руками ни до чего не прикасалась и вообще неохотно
двигалась с места.
Василий Иванович засмеялся и сел. Он очень походил лицом
на своего сына, только лоб у него был ниже и уже, и рот немного шире, и он беспрестанно
двигался, поводил плечами, точно платье ему под мышками резало, моргал, покашливал и шевелил пальцами, между тем как сын его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
— Да я и не с тем, чтобы вы поняли. Мне хочется посмотреть
на вас, как вы читать будете. У вас, когда вы читаете, кончик носика очень мило
двигается.
Базаров тихонько
двинулся вперед, и Павел Петрович пошел
на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть
на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку.
Пока он рассказывал, Самгин присмотрелся и увидал, что по деревне
двигается на околицу к запасному магазину густая толпа мужиков, баб, детей, —
двигается не очень шумно, а с каким-то урчащим гулом; впереди шагал небольшой, широкоплечий мужик с толстым пучком веревки
на плече.
Он весь, от галстука до ботинок, одет в новое, и когда он
двигался —
на нем что-то хрустело, — должно быть, накрахмаленная рубашка или подкладка синего пиджака.
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат;
на них не торопясь
двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, —
на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с красным, туго надутым лицом, с орденами
на груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее
на высоте груди, как священники держат крест.
— А пребываем здесь потому, ваше благородие, как, будучи объявлены беженцами, не имеем возможности
двигаться. Конечно, уехать можно бы, но для того надобно получить заработанные нами деньги. Сюда нас доставили бесплатно, а дальше, от Риги, начинается тайная торговля. За посадку в вагоны
на Орел с нас требуют полсотни. Деньги — не малые, однако и пятак велик, ежели нет его.
— Мы никуда не идем, — сказал он. — Мы смятенно топчемся
на месте, а огромное, пестрое, тяжелое отечество наше неуклонно всей массой
двигается по наклонной плоскости, скрипит, разрушается. Впереди — катастрофа.
Выбежав
на площадь, люди разноголосо ухнули, попятились, и
на секунды вокруг Самгина все замолчали, боязливо или удивленно. Самгина приподняло
на ступень какого-то крыльца,
на углу, и он снова видел толпу, она
двигалась, точно чудовищный таран, отступая и наступая, — выход вниз по Тверской ей преграждала рота гренадер со штыками
на руку.
Самгин видел, что рабочие медленно
двигаются на солдат, слышал, как все более возбужденно покрикивают сотни голосов, а над ними тяжелый, трубный голос кочегара...
Он человек среднего роста, грузный,
двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него, должно быть, нездоровое сердце, под добрыми серого цвета глазами набухли мешки.
На лысом его черепе, над ушами, поднимаются, как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под мягкого носа его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне он относится с нескрываемой, грустной нежностью.
Самгин, передвигаясь с людями, видел, что казаки разбиты
на кучки,
на единицы и не нападают, а защищаются; уже несколько всадников сидело в седлах спокойно, держа поводья обеими руками, а один, без фуражки, сморщив лицо, трясся, точно смеясь. Самгин
двигался и кричал...
Шипел паровоз,
двигаясь задним ходом, сеял
на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве,
на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая
на ладони серебряные монеты;
на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз
на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Мягкими увалами поле, уходя вдаль, поднималось к дымчатым облакам; вдали снежными буграми возвышались однообразные конусы лагерных палаток, влево от них
на темном фоне рощи
двигались ряды белых, игрушечных солдат, а еще левее возвышалось в голубую пустоту между облаков очень красное
на солнце кирпичное здание, обложенное тоненькими лучинками лесов, облепленное маленькими, как дети, рабочими.
Но Лидия пришла. Когда бесшумно открылась дверь и
на пороге встала белая фигура, он поднялся,
двинулся встречу ей и услышал сердитый шепот...
Самгину показалось, что толпа снова
двигается на неподвижную стену солдат и
двигается не потому, что подбирает раненых; многие выбегали вперед, ближе к солдатам, для того чтоб обругать их. Женщина в коротенькой шубке, разорванной под мышкой, вздернув подол платья, показывая солдатам красную юбку, кричала каким-то жестяным голосом...
Какая-то сила вытолкнула из домов
на улицу разнообразнейших людей, — они
двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел
на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
Он ушел, и комната налилась тишиной. У стены,
на курительном столике горела свеча, освещая портрет Щедрина в пледе; суровое бородатое лицо сердито морщилось,
двигались брови, да и все, все вещи в комнате бесшумно
двигались, качались. Самгин чувствовал себя так, как будто он быстро бежит, а в нем все плещется, как вода в сосуде, — плещется и, толкая изнутри, еще больше раскачивает его.
Когда Муромский встал, он оказался человеком среднего роста,
на нем была черная курточка, похожая
на блузу; ноги его, в меховых туфлях, напоминали о лапах зверя.
Двигался он слишком порывисто для военного человека. За обедом оказалось, что он не пьет вина и не ест мяса.
Локомотив снова свистнул, дернул вагон, потащил его дальше, сквозь снег, но грохот поезда стал как будто слабее, глуше, а остроносый — победил: люди молча смотрели
на него через спинки диванов, стояли в коридоре, дымя папиросами. Самгин видел, как сетка морщин, расширяясь и сокращаясь, изменяет остроносое лицо, как шевелится
на маленькой, круглой голове седоватая, жесткая щетина,
двигаются брови. Кожа лица его не краснела, но лоб и виски обильно покрылись потом, человек стирал его шапкой и говорил, говорил.
Решив освежиться, он вышел
на улицу; издали, навстречу ему,
двигалась похоронная процессия.