Неточные совпадения
Волнение лошади сообщилось и Вронскому; он чувствовал, что кровь приливала ему
к сердцу и что ему так же, как и лошади, хочется
двигаться, кусаться; было и страшно и весело.
Он человек среднего роста, грузный,
двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него, должно быть, нездоровое
сердце, под добрыми серого цвета глазами набухли мешки. На лысом его черепе, над ушами, поднимаются, как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под мягкого носа его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки.
К Алексею и Татьяне он относится с нескрываемой, грустной нежностью.
Глядя кругом, слушая, вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на
сердце… поднял глаза
к небу — но и в небе не было покоя: испещренное звездами, оно все шевелилось,
двигалось, содрогалось; я склонился
к реке… но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дрожали звезды; тревожное оживление мне чудилось повсюду — и тревога росла во мне самом.
Замрут голоса певцов, — слышно, как вздыхают кони, тоскуя по приволью степей, как тихо и неустранимо
двигается с поля осенняя ночь; а
сердце растет и хочет разорваться от полноты каких-то необычных чувств и от великой, немой любви
к людям,
к земле.
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за
сердце море, он сам становится частью его, как
сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю на руки брата, Туба ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных в простор, —
к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами на краю, и в ней — точно мысли в черепе —
движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
Сердце у меня тут же упало, кричу: „Барыня, барыня!“ Она услышала,
двинулась было повернуться ко мне, да и не повернулась, а шагнула, образ прижала
к груди и — бросилась из окошка!»
Вдали смолкло, и опять по тихой улице поплыли широкие, царственные звуки. Лицо у Варвары Васильевны стало молодое и прекрасное, глаза светились. И Токарев почувствовал — это не музыка приковала ее. В этой музыке он, Токарев, из далекого прошлого говорил ей о любви и счастье, ее душа тянулась
к нему, и его
сердце горячо билось в ответ. Музыка прекратилась. Варвара Васильевна быстро
двинулась дальше.
Ксения Яковлевна взглянула по направлению руки своей сенной девушки.
Сердце у нее радостно забилось. По дороге, прилегающей
к поселку, но еще довольно далеко от хором,
двигалась группа всадников, человек пятьдесят, а впереди ехал, стройно держась в седле и, казалось, подавляя своею тяжестью низкорослую лошадку, красивый статный мужчина. Скорее зрением
сердца, нежели глаз, которые у нее не были так зорки, как у Домаши, Ксения Яковлевна узрела в этом едущем впереди отряда всаднике Ермака Тимофеевича.
Иван Тимофеевич сдал свою дружину Ивану Кольцу, отобрал пятьдесят казаков и через неделю по прибытии московского воеводы
двинулся из Сибири в запермский край,
к Строгановым.
Сердце его радовалось.
И сто́ит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью?» — Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови
к сердцу, и должен был опять вставать,
двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи.