Неточные совпадения
Если бы было плохо, он не купил бы по ста пяти рублей
землю, не женил бы трех сыновей и племянника, не построился бы
два раза после пожаров, и всё лучше и лучше.
— Так вы нынче ждете Степана Аркадьича? — сказал Сергей Иванович, очевидно не желая продолжать разговор о Вареньке. — Трудно найти
двух свояков, менее похожих друг на друга, — сказал он с тонкою улыбкой. — Один подвижной, живущий только в обществе, как рыба в воде; другой, наш Костя, живой, быстрый, чуткий на всё, но, как только в обществе, так или замрет или бьется бестолково, как рыба на
земле.
Малую часть
земли, самую плохую, он раздавал внаймы, а десятин сорок в поле пахал сам своею семьей и
двумя наемными рабочими.
Это еще более волновало Левина. Бекасы не переставая вились в воэдухе над осокой. Чмоканье по
земле и карканье в вышине не умолкая были слышны со всех сторон; поднятые прежде и носившиеся в воздухе бекасы садились пред охотниками. Вместо
двух ястребов теперь десятки их с писком вились над болотом.
Посередине трещал огонек, разложенный на
земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели
две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях.
— А вот что! — сказал барин, очутившийся на берегу вместе с коропами и карасями, которые бились у ног его и прыгали на аршин от
земли. — Это ничего, на это не глядите; а вот штука, вон где!.. А покажите-ка, Фома Большой, осетра. —
Два здоровых мужика вытащили из кадушки какое-то чудовище. — Каков князек? из реки зашел!
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя по
два с каждой стороны. Пошлите теперь же к прокурору, он человек праздный и, верно, сидит дома, за него все делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга в мире. Инспектор врачебной управы, он также человек праздный и, верно, дома, если не поехал куда-нибудь играть в карты, да еще тут много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят
землю!
Представлялось ему и молодое поколение, долженствовавшее увековечить фамилью Чичиковых: резвунчик мальчишка и красавица дочка, или даже
два мальчугана,
две и даже три девчонки, чтобы было всем известно, что он действительно жил и существовал, а не то что прошел по
земле какой-нибудь тенью или призраком, — чтобы не было стыдно и перед отечеством.
— Ну, расспросите у него, вы увидите, что… [В рукописи четыре слова не разобрано.] Это всезнай, такой всезнай, какого вы нигде не найдете. Он мало того что знает, какую почву что любит, знает, какое соседство для кого нужно, поблизости какого леса нужно сеять какой хлеб. У нас у всех
земля трескается от засух, а у него нет. Он рассчитает, насколько нужно влажности, столько и дерева разведет; у него все играет две-три роли: лес лесом, а полю удобренье от листьев да от тени. И это во всем так.
Дело известное, что мужик: на новой
земле, да заняться еще хлебопашеством, да ничего у него нет, ни избы, ни двора, — убежит, как дважды
два, навострит так лыжи, что и следа не отыщешь».
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыни,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды
два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания
земли;
Но дней минувших анекдоты,
От Ромула до наших дней,
Хранил он в памяти своей.
Рассматривая, он заметил на другой стороне ее группу из двух-трех человек, лежавших почти без всякого движения на
земле.
Сыновья его только что слезли с коней. Это были
два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в
землю.
Вышиб
два сахарные зуба палаш, рассек надвое язык, разбил горловой позвонок и вошел далеко в
землю.
Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушел в
землю; только видны были над
землей две трубы скромного их домика да вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только дальний луг еще стлался перед ними, — тот луг, по которому они могли припомнить всю историю своей жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощию своих свежих, быстрых ног.
Минуты
две продолжалось молчание. Он сидел потупившись и смотрел в
землю; Дунечка стояла на другом конце стола и с мучением смотрела на него. Вдруг он встал...
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в
двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через
две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в
землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
У него в пятнадцати верстах от постоялого дворика хорошее имение в двести душ, или, как он выражается с тех пор, как размежевался с крестьянами и завел «ферму», — в
две тысячи десятин
земли.
— Ну, накинем еще
два шага. — Базаров провел носком сапога черту по
земле. — Вот и барьер. А кстати: на сколько шагов каждому из нас от барьера отойти? Это тоже важный вопрос. Вчера об этом не было дискуссии.
— Ерунду плетешь, пан. На сей год число столыпинских помещиков сократилось до трехсот сорока
двух тысяч! Сократилось потому, что сильные мужики скупают
землю слабых и организуются действительно крупные помещики, это — раз! А во-вторых: начались боевые выступления бедноты против отрубников, хутора — жгут! Это надобно знать, почтенные. Зря кричите. Лучше — выпейте! Провидение божие не каждый день посылает нам бенедиктин.
Ему протянули несколько шапок, он взял
две из них, положил их на голову себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв с
земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от
земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Самгин дошел до маленькой, древней церкви Георгия Победоносца, спрятанной в полукольце домиков; перед папертью врыты в
землю, как тумбы,
две старинные пушки.
В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее в
землю кирпичное здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но
две трети второго этажа сломаны или не достроены. Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство с конюшней; в остатке верхнего тускло светились
два окна, а под ними, в нижнем, квадратное окно пылало так ярко, как будто за стеклом его горел костер.
— Вы — оптимист, — возражал ему большой, толстогубый Тарасов, выдувая в как ф, грозя пальцем и разглядывая Змиева неподвижным, мутноватым взглядом темных глаз. — Что значит: Россия пробуждается? Ну, признаем, что у нас завелся еще двуглавый орел в лице
двух социалистических, скажем, партий. Но — это не на
земле, а над
землей.
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа, упала на
землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит в
двух десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
— Вы, господин, не верьте ему, он — богатый, у него пяток лошадей, три коровы,
два десятка овец, огород отличный. Они, все трое, богачи, на отруба выбиваются,
землю эту хотят купить.
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника, появились
две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как
земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным лицом. Они сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
Он видел, как в прозрачном облаке дыма и снега кувыркалась фуражка; она первая упала на
землю, а за нею падали, обгоняя одна другую, щепки, серые и красные тряпки;
две из них взлетели особенно высоко и, легкие, падали страшно медленно, точно для того, чтоб навсегда остаться в памяти.
В один из тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей
землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его
двумя пальцами Борису, Клим сказал...
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное небо казалось очень близким
земле, звезды без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше
двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «на чай» и не спеша пошел домой, размышляя о старике, о корке...
Напротив его крепко врос в
землю старый, железного цвета дом с
двумя рядами мутных окон.
Но, выпив сразу
два стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на
землю в Москве сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной
земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
От лагерей скакал всадник в белом, рассеянно бежали солдаты, перегоняя друг друга, подпрыгивая от
земли мячиками, далеко сзади них тряслись
две зеленые тележки. Солнце нисходило к роще, освещая поле нестерпимо ярко, как бы нарочно для того, чтоб придать несчастию памятную отчетливость.
Видел Самгин историка Козлова, который, подпрыгивая, тыкая зонтиком в воздух, бежал по панели, Корвина, поднявшего над головою руку с револьвером в ней, видел, как гривастый Вараксин, вырвав знамя у Корнева, размахнулся, точно цепом, красное полотнище накрыло руку и голову регента; четко и сердито хлопнули
два выстрела. Над головами Корнева и Вараксина замелькали палки, десятки рук, ловя знамя, дергали его к
земле, и вот оно исчезло в месиве человеческих тел.
Большой, бородатый человек, удивительно пыльный, припадая на одну ногу, свалился в
двух шагах от Самгина, крякнул, достал пальцами из волос затылка кровь, стряхнул ее с пальцев на
землю и, вытирая руку о передник, сказал ровным голосом, точно вывеску прочитал...
Посидев еще минуты
две, Клим простился и пошел домой. На повороте дорожки он оглянулся: Дронов еще сидел на скамье, согнувшись так, точно он собирался нырнуть в темную воду пруда. Клим Самгин с досадой ткнул
землю тростью и пошел быстрее.
В ней не осталось почти ничего, что напоминало бы девушку, какой она была
два года тому назад, — девушку, которая так бережно и гордо несла по
земле свою красоту. Красота стала пышнее, ослепительней, движения Алины приобрели ленивую грацию, и было сразу понятно — эта женщина знает: все, что бы она ни сделала, — будет красиво. В сиреневом шелке подкладки рукавов блестела кожа ее холеных рук и, несмотря на лень ее движений, чувствовалась в них размашистая дерзость. Карие глаза улыбались тоже дерзко.
Над пятой уже возвышалась продолговатая куча кусков мерзлой
земли грязно-желтого цвета, и, точно памятник, неподвижно стояли, опустив головы,
две женщины: старуха и молодая.
Остаток вечера он провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память показывала темное, острое лицо Варвары, с плотно закрытыми глазами, с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они открывали три неприятно белых зуба, с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи комьев рыжей
земли,
две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Задумывается ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал за водой, а по
земле, рядом с ним, шел другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с дом величиной, а тень лошади покрыла собой весь луг, тень шагнула только
два раза по лугу и вдруг двинулась за гору, а Антип еще и со двора не успел съехать.
Они знали, что в восьмидесяти верстах от них была «губерния», то есть губернский город, но редкие езжали туда; потом знали, что подальше, там, Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о
двух головах, великанами; там следовал мрак — и, наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе
землю.
—
Два своих дома,
земля, крестьяне, сколько серебра, хрусталя — а он будет из угла в угол шататься… как окаянный, как Маркушка бездомный!
Оно все состояло из небольшой
земли, лежащей вплоть у города, от которого отделялось полем и слободой близ Волги, из пятидесяти душ крестьян, да из
двух домов — одного каменного, оставленного и запущенного, и другого деревянного домика, выстроенного его отцом, и в этом-то домике и жила Татьяна Марковна с
двумя, тоже двоюродными, внучками-сиротами, девочками по седьмому и шестому году, оставленными ей двоюродной племянницей, которую она любила, как дочь.
Полагаю, что я стукнулся о
землю затылком и, должно быть, минуту или
две пролежал без сознания.
Другой посылается, например, в Нижне-Колымский уезд, — это ни больше ни меньше, как к Ледовитому морю, за
две тысячи пятьсот или три тысячи верст от Якутска, к чукчам — зачем вы думаете: овладеть их
землей, а их самих обложить податью?
Посьет видел, как
два всадника, возвращаясь из города в лагерь, проехали по
земле, отведенной для прогулок англичанам, и как английский офицер с «Спартана» поколотил их обоих палкой за это, так что один свалился с лошади.
Сверх провинции Альбани, англичане приобрели для колонии
два новые округа и назвали их Альберт и Виктория и еще большое и богатое пространство
земли между старой колониальной границей и Оранжевой рекой, так что нынешняя граница колонии простирается от устья реки Кейскаммы, по прямой линии к северу, до 30 30’ ю‹жной› ш‹ироты› по Оранжевой реке и, идучи по этой последней, доходит до Атлантического океана.
Казенные
земли приобретаются частными лицами с платою по
два шиллинга за акр, считая в моргене
два акра.
Он
два раза обошел вокруг
земли и теперь странствует в полярных странах.
Наталью Ивановну интересовали теперь по отношению брата
два вопроса: его женитьба на Катюше, про которую она слышала в своем городе, так как все говорили про это, и его отдача
земли крестьянам, которая тоже была всем известна и представлялась многим чем-то политическим и опасным.