— Я обратился к уряднику, — рассказывал он мне через десять лет, — караулившему вход, с просьбой доложить следователю обо мне, как вдруг отворилась
дверь будки, из нее быстро вышел кто-то — лица я не рассмотрел — в белой блузе и высоких сапогах, прямо с крыльца прыгнул в пролетку, крикнул извозчику — лихач помчался, пыля по дороге.
Жена его неподвижно смотрела в окно, но когда он скрылся за
дверью будки, она, быстро повернувшись, протянула к двери туго сжатый кулак, сказав, с великой злобой, сквозь оскаленные зубы...
Ударил ли он шашкой слона или только замахнулся, но Мамлик остервенел и бросился за городовым, исчезнувшим в
двери будки. Подняв хобот, слон первым делом сорвал навес крыльца, сломал столбы и принялся за крышу, по временам поднимая хобот и трубя. Городовой пытался спастись в заднее окно, но не мог вылезть: его толстая фигура застряла, и он отчаянно вопил о помощи.
Через несколько минут я простился и ушел, лукавая баба, притворяя за мою
дверь будки, ущипнула меня, говоря...
Неточные совпадения
Полицейская
будка ночью была всегда молчалива — будто ее и нет. В ней лет двадцать с лишком губернаторствовал городовой Рудников, о котором уже рассказывалось. Рудников ночными бездоходными криками о помощи не интересовался и
двери в
будке не отпирал.
В главном здании, с колоннадой и красивым фронтоном, помещалась в центре нижнего этажа гауптвахта,
дверь в которую была среди колонн, а перед ней — плацдарм с загородкой казенной окраски, черными и белыми угольниками. Около полосатой, такой же окраски
будки с подвешенным колоколом стоял часовой и нервно озирался во все стороны, как бы не пропустить идущего или едущего генерала, которому полагалось «вызванивать караул».
Девушка положила небольшой чемодан на платформу и быстро прошла через полотно дороги на противоположный откос, к
будке сторожа. Я на мгновение потерял ее из вида, и затем ее тонкая фигура показалась в приотворенной
двери.
Не касаясь их, чтобы не звякнуть, я притянул
дверь за внутреннюю планку, отчего шкап моментально осветился, как телефонная
будка.
— На льду какие-то люди стали громко «караул» кричать; я назад бросился и прошусь к будошнику, чтобы он меня от подлетов спрятал, а он гонит: «Я, — говорит, — не встану, а подметки под сапоги отдал подкинуть». Тогда я с перепугу на
дверь понапер,
дверь сломалась. Я виноват — силом вскочил в
будку и заснул, а утром встал, смотрю: ни часов, ни денег нет.
Двор, в который мы вошли, был узок. С левой стороны бревенчатый сарай цейхгауза примыкал к высокой тюремной стене, с правой тянулся одноэтажный корпус, с рядом небольших решетчатых окон, прямо — глухая стена тюремной швальни, без окон и
дверей. Сзади ворота, в середине
будка, у
будки часовой с ружьем, над двором туманные сумерки.
Ему указали на большой желтый дом с полосатой
будкой у
двери. Он вошел и в передней увидел барина со светлыми пуговицами. Барин курил трубку и бранил за что-то сторожа. Архип подошел к нему и, дрожа всем телом, рассказал про эпизод со старухой-вербой. Чиновник взял в руки сумку, расстегнул ремешки, побледнел, покраснел.
Подделали ключ — маршалок был с нами заодно, — ныне успел я в сумерки забраться в дозорную
будку, затворив за собою исправно
дверь.