Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну, может быть, один какой-нибудь
раз, да и то так уж, лишь бы только. «А, — говорит себе, —
дай уж посмотрю на нее!»
С л у г а (с тарелками и салфеткой).Хозяин в последний
раз уж
дает.
Один только
раз он выражается так:"Много было от него порчи женам и девам глуповским", и этим как будто
дает понять, что, и по его мнению, все-таки было бы лучше, если б порчи не было.
Но и в сем
разе необходимо
дать себе отчет: какие науки?
Мадам Шталь говорила с Кити как с милым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости, и только один
раз упомянула о том, что во всех людских горестях утешение
дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на другое.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч
раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не
дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
В затеянном разговоре о правах женщин были щекотливые при
дамах вопросы о неравенстве прав в браке. Песцов во время обеда несколько
раз налетал на эти вопросы, но Сергей Иванович и Степан Аркадьич осторожно отклоняли его.
Не слыхала ли она его слов или не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два
раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то сказала ей и направилась к домику, где
дамы снимали коньки.
Но не одни эти
дамы, почти все, бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и сама Бетси, по нескольку
раз взглядывали на удалившихся от общего кружка, как будто это мешало им. Только один Алексей Александрович ни
разу не взглянул в ту сторону и не был отвлечен от интереса начатого разговора.
Он думал о том, что Анна обещала ему
дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний
раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего не бывает, — сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё
раз Кити и так и не сказав, что было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что
даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
Слова эти и связанные с ними понятия были очень хороши для умственных целей; но для жизни они ничего не
давали, и Левин вдруг почувствовал себя в положении человека, который променял бы теплую шубу на кисейную одежду и который в первый
раз на морозе несомненно, не рассуждениями, а всем существом своим убедился бы, что он всё равно что голый и что он неминуемо должен мучительно погибнуть.
Хотя Алексей Александрович и знал, что он не может иметь на жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления ничего не выйдет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые минуты, он и не подумал ни
разу о том, чтоб искать руководства в религии, теперь, когда его решение совпадало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения
давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение.
Деньги за две трети леса были уже прожиты, и, за вычетом десяти процентов, он забрал у купца почти все вперед за последнюю треть. Купец больше не
давал денег, тем более что в эту зиму Дарья Александровна, в первый
раз прямо заявив права на свое состояние, отказалась расписаться на контракте в получении денег за последнюю треть леса. Всё жалование уходило на домашние расходы и на уплату мелких непереводившихся долгов. Денег совсем не было.
И она, вспомнив те слова, которые
дали ей победу, именно: «я близка к ужасному несчастью и боюсь себя», поняла, что оружие это опасно и что его нельзя будет употребить другой
раз.
— А на эти деньги он бы накупил скота или землицу купил бы за бесценок и мужикам роздал бы внаймы, — с улыбкой докончил Левин, очевидно не
раз уже сталкивавшийся с подобными расчетами. — И он составит себе состояние. А вы и я — только
дай Бог нам свое удержать и детям оставить.
Они были дружны с Левиным, и поэтому Левин позволял себе допытывать Свияжского, добираться до самой основы его взгляда на жизнь; но всегда это было тщетно. Каждый
раз, как Левин пытался проникнуть дальше открытых для всех дверей приемных комнат ума Свияжского, он замечал, что Свияжский слегка смущался; чуть-заметный испуг выражался в его взгляде, как будто он боялся, что Левин поймет его, и он
давал добродушный и веселый отпор.
— Как же ты послала сказать княжне, что мы не поедем? — хрипло прошептал ещё
раз живописец ещё сердитее, очевидно раздражаясь ещё более тем, что голос изменяет ему и он не может
дать своей речи того выражения, какое бы хотел.
— Да так. Я
дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком,
раз, знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не
дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно: другой
раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка — пропадший человек!
Раз, для смеха, Григорий Александрович обещался ему
дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога.
Я не намекал ни
разу ни о пьяном господине, ни о прежнем моем поведении, ни о Грушницком. Впечатление, произведенное на нее неприятною сценою, мало-помалу рассеялось; личико ее расцвело; она шутила очень мило; ее разговор был остер, без притязания на остроту, жив и свободен; ее замечания иногда глубоки… Я
дал ей почувствовать очень запутанной фразой, что она мне давно нравится. Она наклонила головку и слегка покраснела.
Слезши с лошадей,
дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг моей некованой лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя
раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах; часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались…
Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в памяти, потому что в первый
раз я слышал такие вещи от двадцатипятилетнего человека, и, Бог
даст, в последний…
Расспросивши подробно будочника, куда можно пройти ближе, если понадобится, к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару
даму недурной наружности, за которой следовал мальчик в военной ливрее, с узелком в руке, и, еще
раз окинувши все глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою.
И выбрать вместо этого что же? — переписыванье бумаг, что может несравненно лучше производить ничему не учившийся кантонист!» И еще
раз дал себе названье дурака Андрей Иванович Тентетников.
Давайте-ка его сюда, вот я его поцелую покрепче, моего дорогого Павла Ивановича!» Чичиков
разом почувствовал себя в нескольких объятиях.
— Это, однако ж, странно, — сказала во всех отношениях приятная
дама, — что бы такое могли значить эти мертвые души? Я, признаюсь, тут ровно ничего не понимаю. Вот уже во второй
раз я все слышу про эти мертвые души; а муж мой еще говорит, что Ноздрев врет; что-нибудь, верно же, есть.
Что думал он в то время, когда молчал, — может быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош, не надоело тебе сорок
раз повторять одно и то же», — Бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему
дает наставление.
Какое они имели право говорить и плакать о ней? Некоторые из них, говоря про нас, называли нас сиротами. Точно без них не знали, что детей, у которых нет матери, называют этим именем! Им, верно, нравилось, что они первые
дают нам его, точно так же, как обыкновенно торопятся только что вышедшую замуж девушку в первый
раз назвать madame.
Мазурка клонилась к концу: несколько пожилых мужчин и
дам подходили прощаться с бабушкой и уезжали; лакеи, избегая танцующих, осторожно проносили приборы в задние комнаты; бабушка заметно устала, говорила как бы нехотя и очень протяжно; музыканты в тридцатый
раз лениво начинали тот же мотив.
Тарас видел, как смутны стали козацкие ряды и как уныние, неприличное храброму, стало тихо обнимать козацкие головы, но молчал: он хотел
дать время всему, чтобы пообыклись они и к унынью, наведенному прощаньем с товарищами, а между тем в тишине готовился
разом и вдруг разбудить их всех, гикнувши по-казацки, чтобы вновь и с большею силой, чем прежде, воротилась бодрость каждому в душу, на что способна одна только славянская порода — широкая, могучая порода перед другими, что море перед мелководными реками.
— Не
давать им, не
давать им строиться и становиться в ряды! — кричал кошевой. —
Разом напирайте на них все курени! Оставляйте прочие ворота! Тытаревский курень, нападай сбоку! Дядькивский курень, нападай с другого! Напирайте на тыл, Кукубенко и Палывода! Мешайте, мешайте и розните их!
Но не приказал Тарас пить, пока не
даст знаку, чтобы выпить им всем
разом.
В чести был он от всех козаков; два
раза уже был избираем кошевым и на войнах тоже был сильно добрый козак, но уже давно состарился и не бывал ни в каких походах; не любил тоже и советов
давать никому, а любил старый вояка лежать на боку у козацких кругов, слушая рассказы про всякие бывалые случаи и козацкие походы.
Тогда Циммер взмахнул смычком — и та же мелодия грянула по нервам толпы, но на этот
раз полным, торжествующим хором. От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и
дали девушка почти не могла уже различать, что движется: она, корабль или лодка — все двигалось, кружилось и опадало.
Покойник отец твой два
раза отсылал в журналы — сначала стихи (у меня и тетрадка хранится, я тебе когда-нибудь покажу), а потом уж и целую повесть (я сама выпросила, чтоб он
дал мне переписать), и уж как мы молились оба, чтобы приняли, — не приняли!
Ему еще в передней пришла было мысль: не снимать пальто и уехать и тем строго и внушительно наказать обеих
дам, так чтобы
разом дать все почувствовать.
— А ты, такая-сякая и этакая, — крикнул он вдруг во все горло (траурная
дама уже вышла), — у тебя там что прошедшую ночь произошло? а? Опять позор, дебош на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный дом — место, куда заключали на определенный срок за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебя десять
раз, что в одиннадцатый не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая ты этакая!
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду;
раза два заходил, ты спал. К Зосимову два
раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!..
Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
Не явилась тоже и одна тонная
дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже
раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Дал маху!» И, заскрежетав еще
раз, Петр Петрович тут же назвал себя дураком — про себя, разумеется.
Затем она еще
раз гордо и с достоинством осмотрела своих гостей и вдруг с особенною заботливостью осведомилась громко и через стол у глухого старичка: «Не хочет ли он еще жаркого и
давали ли ему лиссабонского?» Старичок не ответил и долго не мог понять, о чем его спрашивают, хотя соседи для смеху даже стали его расталкивать. Он только озирался кругом разиня рот, чем еще больше поджег общую веселость.
И так сильно было его негодование, что тотчас же прекратило дрожь; он приготовился войти с холодным и дерзким видом и
дал себе слово как можно больше молчать, вглядываться и вслушиваться и, хоть на этот
раз, по крайней мере, во что бы то ни стало победить болезненно раздраженную натуру свою.
Катерина. Постой, постой!
Дай мне поглядеть на тебя в последний
раз. (Смотрит ему в глаза.) Ну, будет с меня! Теперь Бог с тобой, поезжай. Ступай, скорее ступай!
Кудряш. У него уж такое заведение. У нас никто и пикнуть не смей о жалованье, изругает на чем свет стоит. «Ты, говорит, почем знаешь, что я на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду в такое расположение, что тебе пять тысяч
дам». Вот ты и поговори с ним! Только еще он во всю свою жизнь ни
разу в такое-то расположение не приходил.
Орел клюнул
раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше
раз напиться живой кровью, а там что бог
даст!
Не знаю. А меня так разбирает дрожь,
И при одной я мысли трушу,
Что Павел Афанасьич
разКогда-нибудь поймает нас,
Разгонит, проклянёт!.. Да что? открыть ли душу?
Я в Софье Павловне не вижу ничего
Завидного.
Дай бог ей век прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит, как его.
Мой ангельчик, желал бы вполовину
К ней то же чувствовать, что чувствую к тебе;
Да нет, как ни твержу себе,
Готовлюсь нежным быть, а свижусь — и простыну.
— Ax, Павел, Павел!
дай мне еще
раз тебя поцеловать. Не бойся, я осторожно.
Аркадий сказал правду: Павел Петрович не
раз помогал своему брату; не
раз, видя, как он бился и ломал себе голову, придумывая, как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил к окну и, засунув руки в карманы, бормотал сквозь зубы: «Mais je puis vous donner de l'argent», [Но я могу
дать тебе денег (фр.).] — и
давал ему денег; но в этот день у него самого ничего не было, и он предпочел удалиться.
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый
раз сказал, что не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «Вот, — подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней
даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой ваше посещение будет настоящим праздником; вы, я думаю, слыхали о ней?