Неточные совпадения
— Рабство… а если мне это нравится? Если это у меня в крови — органическая потребность в таком рабстве? Возьмите то, для чего живет заурядное большинство: все это так жалко и точно выкроено по одной мерке. А стоит ли жить только для того, чтобы прожить, как все другие люди… Вот поэтому-то я и хочу именно рабства, потому что всякая
сила давит… Больше: я хочу, чтобы меня презирали и… хоть немножечко любили…
Он пошел поскорее лесом, отделявшим скит от монастыря, и, не в
силах даже выносить свои мысли, до того они
давили его, стал смотреть на вековые сосны по обеим сторонам лесной дорожки.
По-видимому, она еще любила мужа, но над этою привязанностью уже господствовало представление о добровольном закрепощении,
силу которого она только теперь поняла, и мысль, что замужество ничего не дало ей, кроме рабского ярма, до такой степени
давила ее, что самая искренняя любовь легко могла уступить место равнодушию и даже ненависти.
Допустим, однако ж, что жизнь какого-нибудь простеца не настолько интересна, чтоб вникать в нее и сожалеть о ней. Ведь простец — это незаметная тля, которую высший организм ежемгновенно
давит ногой, даже не сознавая, что он что-нибудь
давит! Пусть так! Пусть гибнет простец жертвою недоумений! Пусть осуществляется на нем великий закон борьбы за существование, в
силу которого крепкий приобретает еще большую крепость, а слабый без разговоров отметается за пределы жизни!
Неисправимый крепостник в душе, Родион Антоныч
давил и гнул все новые порядки и всех новых людей, насколько хватало
сил.
Поместившись в уголке, эти люди не от мира сего толковали о самых скучнейших материях для непосвященного: о пошлинах на привозной из-за границы чугун, о конкуренции заграничных машинных фабрикантов, о той всесильной партии великих в заводском мире фирм с иностранными фамилиями, которые образовали государство в государстве и в
силу привилегий, стоявших на стороне иностранных капиталов,
давили железной рукой хромавшую на обе ноги русскую промышленность.
Эти мысли казались ей чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная
сила,
давит ей на плечи и грудь, унижает ее, погружая в мертвый страх; на висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою пагубную власть над народом, бьет, душит,
давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни бьют и звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю
силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
Заметив в чужом необычное, слобожане долго не могли забыть ему это и относились к человеку, не похожему на них, с безотчетным опасением. Они точно боялись, что человек бросит в жизнь что-нибудь такое, что нарушит ее уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный. Люди привыкли, чтобы жизнь
давила их всегда с одинаковой
силой, и, не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.
Забиякин. А что вы думаете? может быть, и в самом деле изъян… это бывает! Я помню, как-то из Пермской губернии проезжали здесь, мещанина показывали, с лишком трех аршин-с. Так вы не поверите… точный ребенок-с! до того уж, знаете, велик, что стоять не в
силах. Постоит-постоит для примеру — да и сядет: собственная это, знаете, тяжесть-то его так
давит.
Через минуту он уже и забывает свое внезапное ощущение и начинает смеяться или ругаться, судя по характеру; а то вдруг с необыкновенным, вовсе не соразмерным с потребностью жаром схватится за рабочий урок, если он задан ему, и начинает работать — работать изо всех
сил, точно желая задавить в себе тяжестью работы что-то такое, что само его теснит и
давит изнутри.
Мне очень ясно, что скука
давит их, убивает, и только безуспешной борьбой против ее всепоглощающей
силы я могу объяснить себе жестокие и неумные забавы людей.
Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его
давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки крови текли от его путей во все стороны; он строил высокие башни из костей побежденных народов; он разрушал жизнь, споря в
силе своей со Смертью, он мстил ей за то, что она взяла сына его Джигангира; страшный человек — он хотел отнять у нее все жертвы — да издохнет она с голода и тоски!
Мы ужаснулись бы, глядя, как их гнетет и
давит спящая их собственная
сила; как их дух, ведун немой, томится и целый век все душит человека.
Я ближе и лучше тебя знаю, что жизнь — тяжела, что порою она омерзительно жестка, что разнузданная грубая
сила жмет и
давит человека, я знаю это, — и это мне не нравится, возмущает меня!
Благодаря тому, что лето было очень жаркое и сухое, понадобилось поливать каждое дерево, на что ушло много времени и рабочей
силы, и появилась во множестве гусеница, которую работники и даже Егор Семеныч и Таня, к великому омерзению Коврина,
давили прямо пальцами.
Теперь он был спокоен, язвителен, и со всей высоты своего роста, всею
силой звучного голоса и ораторского таланта
давил захлебывавшегося и выбитого совершенно из своей степенной колеи церковного старосту.
Эти две
силы давили на него всей энергией своей непосредственности, и нужно было что-нибудь противопоставить им.
Трофеи доставляют победителям возможность
давить побежденных своим великолепием, а побежденных заставляют склониться пред
силою победителя и признать над собой ее права; в поэзии в это время является восторженная ода, воспевающая покорность рабов и вассалов.
Рассказ ее был бессвязен, в словах слышалась буря душевная, но Ордынов все понимал, затем что жизнь ее стала его жизнию, горе ее — его горем, и затем что враг его уже въявь стоял перед ним, воплощался и рос перед ним в каждом ее слове и как будто с неистощимой
силой давил его сердце и ругался над его злобой.
Григорий. Хорошо отстранил, чуть ребра не сломал. И фрак разорвал. Да ведь он что говорит: «На меня, говорит, по-вчерашнему,
сила нашла», и начал
давить.
Иные говорят только о всемогуществе царя, о правительственном произволе, о рабском духе подданных; другие утверждают, напротив, что петербургский империализм не народен, что народ, раздавленный двойным деспотизмом правительства и помещиков, несет ярмо, но не мирится с ним, что он не уничтожен, а только несчастен, и в то же время говорят, что этот самый народ придает единство и
силу колоссальному царству, которое
давит его.
— Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и
давят друг друга, а места на земле вон сколько, — он широко повел рукой на степь. — И всё работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом
силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился, — дураком.
Мы молча вышли, молча сели на извозчика. Сестра наклонилась, прижала к губам муфту — и вдруг разрыдалась, злобно
давя рыдания и все-таки не в
силах их сдержать.
А ребенок кричит и изнемогает от крика. Варька видит опять грязное шоссе, людей с котомками, Пелагею, отца Ефима. Она все понимает, всех узнает, но сквозь полусон она не может только никак понять той
силы, которая сковывает ее по рукам и по ногам,
давит ее и мешает ей жить. Она оглядывается, ищет эту
силу, чтобы избавиться от нее, но не находит. Наконец, измучившись, она напрягает все свои
силы и зрение, глядит вверх на мигающее зеленое пятно и, прислушавшись к крику, находит врага, мешающего ей жить.
Жандармы стараются оттереть толпу от огня — масса пятится, опрокидывается на груды вещей, ломает себе шеи, руки и ноги, падает,
давит друг друга, а сзади, между тем, напирают другие массы, которые не видят, что творится впереди, и лезут к огню с неудержимой
силой.
Как там ни презирай среду за ее баранью глупость и пошлость, а она вот все-таки деспотически
давит тебя, и ты ежеминутно чувствуешь над собою
силу ее гнета!
— Не могу…
сил нет. Завтра… завтра… — задыхаясь на каждом слове, шептал Егор Сергеич. — Мне бы отдохнуть… успокоиться немножко…
Давит…
давит гнусную плоть мою… Не могу говорить… Завтра все расскажу… А теперь прощай… прощай!
Это первая ночь, когда я спал как убитый и каменные стены дворца не
давили на меня. Стены уничтожила взрывчатая
сила слов Магнуса, а крыша растаяла под высоким звездным покровом Марии: в ее царство безмятежности, любви и покоя унеслась моя душа. Гора Тиволи и ее огоньки — вот что я видел, засыпая.
Он впервые убеждался в том, что для него обычай не потерял своей
силы. Неловкость положения непременно будет
давить его. К почету, к уважению он чувствителен. За нее и за себя он еще немало настрадается.
Он
давил ее, парализовал ее волю и за минуту твердая в своей решимости говорить с графом Алексеем Андреевичем и добиться от него исполнения ее желания, добиться в первый раз в жизни, она, оставшись одна в полутемной от пасмурного раннего петербургского утра, огромной приемной, вдруг струсила и даже была недалека от позорного бегства, и лишь
силою, казалось ей, исполнения христианского долга, слабая, трепещущая осталась и как-то не сразу поняла слова возвратившегося в приемную после доклада Семидалова, лаконично сказавшего ей...
Духота и жар налегли на землю: так иногда во сне
давит нечистый, и не имеешь
сил от него освободиться.
— Совестно перед ней, вот слово, вот что меня
давит, душит в ее присутствии. Ее превосходство… А при этом счастия быть не может. Каждая минута натянута, отравлена. Нам только тогда легко с людьми, когда мы чувствуем, что мы равны… Зачем она такая хорошая, отчего не хуже — тогда счастье бы было для нас возможно. Она бы подходила больше ко мне. Уж очень чиста! Как ангел, а мы люди грешные, больше чертей любим, с чертями веселее, — через
силу улыбнулся он.
Его мысль в обычное время была туга и медленна; но, потревоженная однажды, она начинала работать с
силою и неуклонностью почти механическими, становилась чем-то вроде гидравлического пресса, который, опускаясь медленно, дробит камни, выгибает железные балки,
давит людей, если они попадут под него — равнодушно, медленно и неотвратимо.
Они знают, что общими
силами они могут поднять тяжесть и сбросить ее с себя; но они не могут согласиться все вместе взяться за нее, и каждый сгибается всё ниже и ниже, предоставляя тяжести ложиться на чужие плечи, и тяжесть всё больше и больше
давит людей и давно бы уже раздавила их, если бы не было людей, руководящихся в своих поступках не соображениями о последствиях внешних поступков, а только внутренним соответствием поступка с голосом совести.
Он стряхнул ее с себя, хотел вернуться, но сзади
давили и не было
сил.