Устав смотреть на него, Фома стал медленно водить глазами по комнате. На большие гвозди, вбитые в ее стены, были воткнуты пучки газет, отчего казалось, что стены покрыты опухолями. Потолок был оклеен когда-то белой бумагой; она вздулась пузырями, полопалась, отстала и висела
грязными клочьями; на полу валялось платье, сапоги, книги, рваная бумага… Вся комната производила такое впечатление, точно ее ошпарили кипятком.
Неточные совпадения
Они, как будто ряд гигантских всадников, наскакивали с шумом, похожим на пушечные выстрелы, и с облаком пены на каменья, прыгали через них, как взбесившиеся кони через пропасти и преграды, и наконец, обессиленные, падали
клочьями грязной, желтой пены на песок.
Черная мгла, которая дотоле была у горизонта, вдруг стала подыматься кверху. Солнца теперь уже совсем не было видно. По темному небу, покрытому тучами, точно вперегонки бежали отдельные белесоватые облака. Края их были разорваны и висели
клочьями, словно
грязная вата.
По небу ползли разорванными
клочьями остатки рассеявшихся туч, точно
грязные лоскутья серых лохмотьев, сквозь которые ярко сквозило чистое голубое небо и вырывались снопы солнечных лучей.
Всё помещение их состояло из двух гаденьких небольших комнаток, с закоптелыми стенами, на которых буквально висели
клочьями грязные обои.
Где-то щелкали бильярдные шары, в соседнем номере распевал чей-то надтреснутый женский голос бравурную шансонетку, а Гордей Евстратыч смотрел кругом — на спавшего на диване Михалку, на пестрые обои, на
грязные захватанные драпировки, на торчавшего у дверей лакея с салфеткой, и думал — нет, не думал, а снова переживал целый ворох разорванных в
клочья чувств и впечатлений.
Ночь… Тошно! Сквозь тусклые стёкла окна
Мне в комнату луч свой бросает луна,
И он, улыбаясь приятельски мне,
Рисует какой-то узор голубой
На каменной, мокрой, холодной стене,
На
клочьях оборванных,
грязных обой.
Сижу я, смотрю и молчу, всё молчу…
И спать я совсем, не хочу…
Маякин взглянул на крестника и умолк. Лицо Фомы вытянулось, побледнело, и было много тяжелого и горького изумления в его полуоткрытых губах и в тоскующем взгляде… Справа и слева от дороги лежало поле, покрытое
клочьями зимних одежд. По черным проталинам хлопотливо прыгали грачи. Под полозьями всхлипывала вода,
грязный снег вылетал из-под ног лошадей…
Он поднял голову, оглянулся, и мне ясно видно стало, что лицо у него в слезах. Вот он вытер их обеими руками, — жестом обиженного ребенка, — отошел прочь, выдернул из бочки
клок соломы, воротился, присел на корточки и стал отирать соломой
грязное рыло борова, но тотчас же швырнул солому прочь, встал и начал медленно ходить вокруг свиней.