Неточные совпадения
И в
одиночестве жестоком
Сильнее страсть ее горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче говорит.
Она его не будет видеть;
Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Поэт погиб… но уж его
Никто не помнит, уж другому
Его невеста отдалась.
Поэта память пронеслась,
Как дым по небу голубому,
О нем два сердца, может быть,
Еще
грустят… На что
грустить?..
Я вдруг живо почувствовал и смерть незнакомого мальчика, и эту ночь, и эту тоску
одиночества и мрака, и уединение в этом месте, обвеянном
грустью недавней смерти… И тоскливое падение дождевых капель, и стон, и завывание ветра, и болезненную дрожь чахоточных деревьев… И страшную тоску
одиночества бедной девочки и сурового отца. И ее любовь к этому сухому, жесткому человеку, и его страшное равнодушие…
На следующих лекциях я уже не чувствовал так сильно
одиночества, познакомился со многими, жал руки, разговаривал, но между мной и товарищами настоящего сближения все-таки не делалось отчего-то, и еще часто мне случалось в душе
грустить и притворяться.
Родилась ли она с ней? Залегла ли она в тяжелые дни детства? Дни монологов в
одиночестве на забытом кладбище?… Но и теперь, после ее великой победы — недавнего бенефиса, когда именно жить да радоваться, — я видел мелькнувший налет этой таинственной
грусти.
Петр Дмитрич уходил за нею и смотрел ей вслед с умилением и
грустью. Должно быть, глядя на нее, он думал о своем хуторе, об
одиночестве и — кто знает? — быть может, даже думал о том, как бы тепло и уютно жилось ему на хуторе, если бы женой его была эта девочка — молодая, чистая, свежая, не испорченная курсами, не беременная…
«Неужто Козловский прав? — подумал я с ощущением острой
грусти… — Неужели Степан оказал мне услугу именно потому, что ожидал татар? Не выдержал наконец говора своей тайги, прозаической добродетели своей Маруси и ровной невозмутимости Тимохи?.. Захотелось опять шири и впечатлений? Что мудреного? Ведь вот даже мое легкое приключение освежило и обновило мое настроение, застоявшееся от тоски и
одиночества…
Дикого, звериного ужаса уже не было в его душе, — его увозил с собою Файбиш, лошади которого глухо и вразброд стучали вдали копытами, — но было удивление,
грусть и чувство беспомощного
одиночества.
Он остался на берегу Днепра, а я уехал к Кольбергу. С тех пор я уже не видал старика, он умер — не от
грусти, не от печали
одиночества, а просто от смерти, и прислал мне в наследие своих классиков; а я… я вступил в новую жизнь — в новую колею ошибок, которые запишу когда-нибудь; конечно, уже не в эту тетрадь, заключающую дни моего детства и юношества, проведенные между людьми, которым да будет мирный сон и вечная память.
Надо сказать тебе, что, несколько времени после того, как мать твоя вышла замуж и покинула дом родительский, старик,
грустя по ней и скучая своим
одиночеством, выпросил у моего отца дворовую десятилетнюю девочку Елисавету, из семейства Трейман [Трейман — верный человек (нем.).], которое так прозвано за наследственную верность и преданность к нашему дому.