Неточные совпадения
Затем толпы с гиком бросились в воду и стали
погружать материал
на дно.
«Позволено ли нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем мечтаете?» — «Где находятся те счастливые места, в которых порхает мысль ваша?» — «Можно ли знать имя той, которая
погрузила вас в эту сладкую долину задумчивости?» Но он отвечал
на все решительным невниманием, и приятные фразы канули, как в воду.
Дни потянулись медленнее, хотя каждый из них, как раньше, приносил с собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и шуму разрушающейся жизни, так же, как привыкли галки и вороны с утра до вечера летать над городом. Самгин смотрел
на них в окно и чувствовал, что его усталость растет, становится тяжелей,
погружает в состояние невменяемости. Он уже наблюдал не так внимательно, и все, что люди делали, говорили, отражалось в нем, как
на поверхности зеркала.
— То есть не по поручению, а по случаю пришлось мне поймать
на деле одного полотера, он замечательно приспособился воровать мелкие вещи, — кольца, серьги, броши и вообще. И вот, знаете, наблюдаю за ним. Натирает он в богатом доме паркет. В будуаре-с. Мальчишку-помощника выслал, живенько открыл отмычкой ящик в трюмо, взял что следовало и
погрузил в мастику. Прелестно. А затем-с…
Круг все чаще разрывался, люди падали, тащились по полу, увлекаемые вращением серой массы, отрывались, отползали в сторону, в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду в чане, брызгали ею в лицо друг другу и, сбитые с ног, падали. Упала и эта маленькая неестественно легкая старушка, — кто-то поднял ее
на руки, вынес из круга и
погрузил в темноту, точно в воду.
Он послушно положил руки
на стол, как
на клавиатуру, а конец галстука
погрузил в стакан чая. Это его сконфузило, и, вытирая галстук платком, он сказал...
Однако он прежде всего
погрузил на дно чемодана весь свой литературный материал, потом в особый ящик поместил эскизы карандашом и кистью пейзажей, портретов и т. п., захватил краски, кисти, палитру, чтобы устроить в деревне небольшую мастерскую,
на случай если роман не пойдет
на лад.
Он обошел весь сад, взглянул
на ее закрытые окна, подошел к обрыву и
погрузил взгляд в лежащую у ног его пропасть тихо шумящих кустов и деревьев.
— Вы влюблены в этого итальянца, в графа Милари — да? — спросил он и
погрузил в нее взгляд и чувствовал сам, что бледнеет, что одним мигом как будто взвалил тысячи пуд себе
на плечи.
Тут бы
на дно, а он перекинет
на другой бок, поднимет и поставит
на минуту прямо, потом ударит сверху и
погрузит судно в хлябь.
Высокие, широкоплечие, мускулистые и молчаливые перевозчики, в полушубках и броднях, ловко, привычно закинули чалки, закрепили их за столбы и, отложив запоры, выпустили стоявшие
на пароме воза
на берег и стали
грузить воза, сплошь устанавливая паром повозками и шарахающимися от воды лошадьми.
Г-н Беневоленский был человек толстоватый, среднего роста, мягкий
на вид, с коротенькими ножками и пухленькими ручками; носил он просторный и чрезвычайно опрятный фрак, высокий и широкий галстух, белое, как снег, белье, золотую цепочку
на шелковом жилете, перстень с камнем
на указательном пальце и белокурый парик; говорил убедительно и кротко, выступал без шума, приятно улыбался, приятно поводил глазами, приятно
погружал подбородок в галстух: вообще приятный был человек.
Комар сел ему
на лоб, правильно расставил свои ножки и медленно
погрузил в его мягкое тело все свое жало.
Случается, что каторжные убегают
на тех же самых судах, которые они
грузят.
Черепки, медвежьи и собачьи кости и
грузила от неводов, находимые
на месте их бывшего жилья, указывают
на то, что они знакомы были с гончарным делом, охотились
на медведей и ловили неводом рыбу и что
на охоте им помогала собака.
На другой день было как-то особенно душно и жарко.
На западе толпились большие кучевые облака. Ослепительно яркое солнце перешло уже за полдень и изливало
на землю горячие лучи свои. Все живое попряталось от зноя. Властная истома
погрузила всю природу в дремотное состояние. Кругом сделалось тихо — ни звука, и даже самый воздух сделался тяжелым и неподвижным.
Заводский караван все-таки поспел во-время нагрузиться, а хлебный дня
на два запоздал, —
грузить хлеб труднее, чем железо да чугун.
Я был токарем, наборщиком, сеял и продавал табак, махорку-серебрянку, плавал кочегаром по Азовскому морю, рыбачил
на Черном —
на Дубининских промыслах,
грузил арбузы и кирпич
на Днепре, ездил с цирком, был актером, — всего и не упомню.
Он не вил, а сучил как-то
на своей коленке толстые лесы для крупной рыбы;
грузила и крючки, припасенные заранее, были прикреплены и навязаны, и все эти принадлежности, узнанные мною в первый раз, были намотаны
на палочки, завернуты в бумажки и положены для сохранения в мой ящик.
Нашу карету и повозку стали
грузить на паром, а нам подали большую косную лодку,
на которую мы все должны были перейти по двум доскам, положенным с берега
на край лодки; перевозчики в пестрых мордовских рубахах, бредя по колени в воде, повели под руки мою мать и няньку с сестрицей; вдруг один из перевозчиков, рослый и загорелый, схватил меня
на руки и понес прямо по воде в лодку, а отец пошел рядом по дощечке, улыбаясь и ободряя меня, потому что я, по своей трусости, от которой еще не освободился, очень испугался такого неожиданного путешествия.
Эти мысли казались ей чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная сила, давит ей
на плечи и грудь, унижает ее,
погружая в мертвый страх;
на висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло.
На эллинге — такая же, жужжащая далеким, невидимым пропеллером тишина. Станки молча, насупившись стоят. И только краны, чуть слышно, будто
на цыпочках, скользят, нагибаются, хватают клешнями голубые глыбы замороженного воздуха и
грузят их в бортовые цистерны «Интеграла»: мы уже готовим его к пробному полету.
Ижбурдин. А оттого это, батюшка, что
на все свой резон есть-с. Положим, вот хоть я предприимчивый человек. Снарядил я, примерно, карабь, или там подрядился к какому ни
на есть иностранцу выставить столько-то тысяч кулей муки. Вот-с, и искупил я муку, искупил дешево — нече сказать, это все в наших руках, —
погрузил ее в барки… Ну-с, а потом-то куда ж я с ней денусь?
Наконец, начали выносить крепко завязанные пачки, чтоб
грузить в присланную за манифестом коляску с придворным и лакеем
на козлах.
Перед ним стояла тарелка с супом, но он не прикасался к ней и до того умильно смотрел
на Анниньку, что даже кончик носа у него покраснел. Аннинька торопливо глотала ложку за ложкой. Он тоже взялся за ложку и уж совсем было
погрузил ее в суп, но сейчас же опять положил
на стол.
Когда они шли с дровами, матросы хватали их за груди, за ноги, бабы визжали, плевали
на мужиков; возвращаясь назад, они оборонялись от щипков и толчков ударами носилок. Я видел это десятки раз — каждый рейс:
на всех пристанях, где
грузили дрова, было то же самое.
Сам же старый Пизонский, весь с лысой головы своей озаренный солнцем, стоял
на лестнице у утвержденного
на столбах рассадника и, имея в одной руке чашу с семенами, другою
погружал зерна, кладя их щепотью крестообразно, и, глядя
на небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: „Боже! устрой, и умножь, и возрасти
на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и производящего, благословляющего и неблагодарного“, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне черные глянцевитые птицы вскричали, закудахтали куры и запел, громко захлопав крылами, горластый петух, а с рогожи сдвинулся тот, принятый сим чудаком, мальчик, сын дурочки Насти; он детски отрадно засмеялся, руками всплескал и, смеясь, пополз по мягкой земле.
Когда стали
погружать в серую окуровскую супесь тяжёлый гроб и чернобородый пожарный, открыв глубочайшую красную пасть, заревел, точно выстрелил: «Ве-еч…» — Ммтвей свалился
на землю, рыдая и биясь головою о чью-то жёсткую, плешивую могилу, скупо одетую дёрном. Его обняли цепкие руки Пушкаря, прижали щекой к медным пуговицам. Горячо всхлипывая, солдат вдувал ему в ухо отрывистые слова...
Приходилось разбираться в явлениях почти кошмарных. Вот рано утром он стоит
на постройке у собора и видит — каменщики бросили в творило извести чёрную собаку. Известь только ещё гасится, она кипит и булькает, собака горит, ей уже выжгло глаза, захлёбываясь, она взвизгивает, судорожно старается выплыть, а рабочие, стоя вокруг творила в белом пару и пыли, смеются и длинными мешалками стукают по голове собаки,
погружая искажённую морду в густую, жгучую, молочно-белую массу.
«Бедный!» — читал он
на всех лицах, во всех глазах, и это тем более усугубляло его страдания, что никто глубже его самого не сознавал всю наготу будущего, в которое судьба, с обычною бессознательности жестокостью,
погружала его.
Она
погрузила лицо в руки и сидела так, склонив голову, причем я заметил, что она, разведя пальцы, высматривает из-за них с задумчивым, невеселым вниманием. Отняв руки от лица,
на котором заиграла ее неподражаемая улыбка, Дэзи поведала свои приключения. Оказалось, что Тоббоган пристал к толпе игроков, окружающих рулетку, под навесом, у какой-то стены.
Есть еще наплавки, получаемые из-за границы, сделанные из одного гусиного толстого пера и устроенные точно так же, как сейчас описанные мною наплавки; но они пригодны только для удочки наплавной, без
грузила, ибо слишком легки; притом толстый конец пера, в котором утверждается петелька, обыкновенно заклеивается сургучом или особенною смолою; если вода как-нибудь туда проникнет, то наполнит пустоту пера, и наплавок будет тонуть; притом они не видки
на воде.
Запасшись таким орудием, надобно выбрать место умеренно глубокое, где водится более раков, и у самого берега бросить
на дно какого-нибудь мяса, кишки, требуху или хоть умятого хлеба; раки сейчас поползут к корму со всех сторон; тогда расщепленную палку бережно
погрузить в воду и, наводя тихонько
на рака, как можно к нему ближе, вдруг воткнуть развилки в дно: рак попадет между ними и увязнет вверху расщепа.
Так, вероятно, родилась удочка; почти такова она и теперь в деревнях у крестьянских мальчишек: загнутый крючком гвоздь без шляпки, крючок из проволоки или булавки, привязанный
на нитку, с камешком вместо
грузила и палочкою сухого дерева или камыша вместо наплавка… ведь это почти удочка дикаря.
Удить надобно со дна,
на две и
на три удочки; лещ берет тихо и ведет наплавок, не вдруг его
погружая: всегда успеешь схватить удилище и подсечь.
Уженье устроивается тремя способами: 1) Можно удить с наплавком и умеренно тяжелым
грузилом, пуская так глубоко, чтобы
грузило было
на весу, а крючок тащился по дну.
Если возьмет очень большая рыба и вы не умеете или не можете заставить ее ходить
на кругах в глубине, если она бросится
на поверхность воды и пойдет прямо от вас, то надобно попробовать заворотить ее вбок,
погрузив удилище до половины в воду; если же это не поможет и, напротив, рыба, идя вверх, прочь от вас, начнет вытягивать лесу и удилище в одну прямую линию, то бросьте сейчас удилище в воду.
Большого сорта крючки, и даже средние,
на толстых лесах или крепких шнурках с
грузилом, если вода быстра, насаживаются рыбкою, опускаются
на дно реки, пруда или озера, предпочтительно возле берега, около корней и коряг, и привязываются к воткнутому в берег колу, удилищу или кусту.
Если кому угодно ее удить, то надобно употреблять маленькие удочки, наплавок пускать очень мелко, с крошечным
грузилом или даже без
грузила; всего охотнее и вернее берет она
на мушку;
на червяка с хвостиком также клюет хорошо, но не так верно, потому что часто хватает только за свесившуюся половину червяка; без хвостика же клюет неохотно, а
на хлеб еще неохотнее.
В самом деле, это было забавное зрелище: как скоро бросят калач в воду, то несколько из самых крупных карпий (а иногда и одна) схватят калач и
погрузят его в воду; но, не имея возможности его откусить, скоро выпустят изо рта свою добычу, которая сейчас всплывет
на поверхность воды; за нею немедленно являются и карпии, уже в большем числе, и с большею жадностью и смелостью схватывают калач со всех сторон, таскают, дергают, ныряют с ним, и как скоро он немного размокнет, то разрывают
на куски и проглатывают в одну минуту.
Охотники хорошо это знают и
на реках и озерах, берега которых совершенно голы, прибегают к хитрости, устроивают искусственную зелень: срубают вершину какого-нибудь молодого дерева (если оно мало, то два и три) или целый куст тальнику, вербы, выбирают удобное для уженья место и кладут их
на воду,
погрузив до половины и воткнув нижние, заостренные концы в берег.
Такие складные удилища, хорошо отделанные, с набалдашником и наконечником, имеют наружность толстой красивой палки; кто увидит их в первый раз, тот и не узнает, что это целая удочка; но, во-первых, оно стоит очень недешево; во-вторых, для большой рыбы оно не удобно и не благонадежно: ибо у него гнется только верхушка, то есть первое коленце, состоящее из китового уса или камышинки, а для вытаскивания крупной рыбы необходимо, чтобы гибь постепенно проходила сквозь удилище по крайней мере до половины его; в-третьих, его надобно держать всегда в руках или класть
на что-нибудь сухое, а если станешь класть
на воду, что иногда неизбежно, то оно намокнет, разбухнет и даже со временем треснет; к тому же размокшие коленца, покуда не высохнут, не будут свободно вкладываться одно в другое; в-четвертых, все это надо делать неторопливо и аккуратно — качества, противоположные натуре русского человека: всякий раз вынимать, вытирать, вкладывать, свинчивать, развинчивать, привязывать и отвязывать лесу с наплавком,
грузилом и крючком, которую опять надобно
на что-нибудь намотать, положить в футляр или ящичек и куда-нибудь спрятать…
Ее можно выудить только
на самую маленькую удочку, насаженную
на тоненького червячка или
на крошечный кусочек хлеба, а всего скорее
на муху; наплавок надобно пускать как можно мельче: она редко его
погружает, но быстро тащит в сторону…
В тихое время и
на тихой воде, в верховьях прудов, где материк стоит наравне с берегами, обросшими лесом, листья застилают воду иногда так густо, что трудно закинуть удочку, и если
грузило легко, то крючок с насадкой будет лежать
на листьях; разумеется, надобно добиться, чтобы крючок опустился и наплавок встал; удить надобно всячески, то есть и очень мелко и глубоко, потому что рыба иногда берет очень высоко, под самыми листьями, а иногда со дна.
Рыбак с острогою осторожно, соблюдая возможную тишину,
погружает понемногу в воду свой нептуновский трезубец и, доведя его
на четверть расстояния до спины рыбы, проворно вонзает в нее зазубренные иглы остроги.
Головлей удят и без
грузила и без наплавка,
на наплавную удочку средней величины, насаживая
на крючок кобылку, жучка, муху или навозного червяка; это уженье производится
на быстрых течениях реки; попадаются преимущественно средние головлики и редко крупные; впрочем, большого головля
на такую лесу почти невозможно выудить.
Надобно стараться приучить ее клевать со дна; тут она утаскивает и
погружает наплавок в воду, а потому подсекать ее нетрудно, и только тут можно удить
на две удочки; если же вы удите
на весу, то надобно подсекать ту же минуту, как скоро она потащит наплавок или начнет его
погружать.
2) Можно удить без наплавка с
грузилом очень тяжелым, находящимся в расстоянии двух и даже трех четвертей от крючка:
грузило ляжет
на дно, а леса с червяком будет извиваться по течению воды.
Как можно надобно стараться, чтобы не класть удилища
на воду и не
погружать их концов в воду.
Клев ее быстр; она налетает с разбега и вдруг утаскивает наплавок в сторону, иногда
погружая его и в воду; а если сама попадет
на крючок, что бывает нередко, то натянет лесу и дернет даже за удилище, если вы не вдруг подсечете.