Неточные совпадения
Затем толпы с гиком бросились в воду и стали
погружать материал на дно.
«Позволено ли нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем мечтаете?» — «Где находятся те счастливые места, в которых порхает мысль ваша?» — «Можно ли знать имя той, которая
погрузила вас в эту сладкую долину задумчивости?» Но он отвечал на все решительным невниманием, и приятные фразы канули, как в воду.
Но что бы ни было, читатель,
Увы! любовник молодой,
Поэт, задумчивый мечтатель,
Убит приятельской рукой!
Есть место: влево от селенья,
Где жил питомец вдохновенья,
Две сосны корнями срослись;
Под ними струйки извились
Ручья соседственной долины.
Там пахарь любит отдыхать,
И жницы в волны
погружатьПриходят звонкие кувшины;
Там у ручья в тени густой
Поставлен памятник простой.
Но он охотно
грузил фрукты, фарфор, животных, пряности, чай, табак, кофе, шелк, ценные породы деревьев: черное, сандал, пальму.
Дни потянулись медленнее, хотя каждый из них, как раньше, приносил с собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и шуму разрушающейся жизни, так же, как привыкли галки и вороны с утра до вечера летать над городом. Самгин смотрел на них в окно и чувствовал, что его усталость растет, становится тяжелей,
погружает в состояние невменяемости. Он уже наблюдал не так внимательно, и все, что люди делали, говорили, отражалось в нем, как на поверхности зеркала.
— То есть не по поручению, а по случаю пришлось мне поймать на деле одного полотера, он замечательно приспособился воровать мелкие вещи, — кольца, серьги, броши и вообще. И вот, знаете, наблюдаю за ним. Натирает он в богатом доме паркет. В будуаре-с. Мальчишку-помощника выслал, живенько открыл отмычкой ящик в трюмо, взял что следовало и
погрузил в мастику. Прелестно. А затем-с…
Круг все чаще разрывался, люди падали, тащились по полу, увлекаемые вращением серой массы, отрывались, отползали в сторону, в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду в чане, брызгали ею в лицо друг другу и, сбитые с ног, падали. Упала и эта маленькая неестественно легкая старушка, — кто-то поднял ее на руки, вынес из круга и
погрузил в темноту, точно в воду.
Вскочил Захарий и, вместе с высоким, седым человеком, странно легко поднял ее,
погрузил в чан, — вода выплеснулась через края и точно обожгла ноги людей, — они взвыли, закружились еще бешенее, снова падали, взвизгивая, тащились по полу, — Марина стояла в воде неподвижно, лицо у нее было тоже неподвижное, каменное.
Беззвучно
погружая весла в воду, лодку гнал широкоплечий, светловолосый парень в серой рубахе.
Он послушно положил руки на стол, как на клавиатуру, а конец галстука
погрузил в стакан чая. Это его сконфузило, и, вытирая галстук платком, он сказал...
— Когда не знаешь, для чего живешь, так живешь как-нибудь, день за днем; радуешься, что день прошел, что ночь пришла, и во сне
погрузишь скучный вопрос о том, зачем жил этот день, зачем будешь жить завтра.
— Вы любите Андрея? — спросил ее Обломов и
погрузил напряженный, испытующий взгляд в ее глаза.
Однако он прежде всего
погрузил на дно чемодана весь свой литературный материал, потом в особый ящик поместил эскизы карандашом и кистью пейзажей, портретов и т. п., захватил краски, кисти, палитру, чтобы устроить в деревне небольшую мастерскую, на случай если роман не пойдет на лад.
Дождь лил как из ведра, молния сверкала за молнией, гром ревел. И сумерки, и тучи
погрузили все в глубокий мрак.
Потом, потом — она не знала, что будет, не хотела глядеть дальше в страшный сон, и только глубже
погрузила лицо в подушку. У ней подошли было к глазам слезы и отхлынули назад, к сердцу.
Он обошел весь сад, взглянул на ее закрытые окна, подошел к обрыву и
погрузил взгляд в лежащую у ног его пропасть тихо шумящих кустов и деревьев.
— Вы влюблены в этого итальянца, в графа Милари — да? — спросил он и
погрузил в нее взгляд и чувствовал сам, что бледнеет, что одним мигом как будто взвалил тысячи пуд себе на плечи.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и
погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Тут бы на дно, а он перекинет на другой бок, поднимет и поставит на минуту прямо, потом ударит сверху и
погрузит судно в хлябь.
Высокие, широкоплечие, мускулистые и молчаливые перевозчики, в полушубках и броднях, ловко, привычно закинули чалки, закрепили их за столбы и, отложив запоры, выпустили стоявшие на пароме воза на берег и стали
грузить воза, сплошь устанавливая паром повозками и шарахающимися от воды лошадьми.
Он прямо вошел в воду и,
погрузив в нее брюхо, хвост и крылья, стал прыгать по воде.
Г-н Беневоленский был человек толстоватый, среднего роста, мягкий на вид, с коротенькими ножками и пухленькими ручками; носил он просторный и чрезвычайно опрятный фрак, высокий и широкий галстух, белое, как снег, белье, золотую цепочку на шелковом жилете, перстень с камнем на указательном пальце и белокурый парик; говорил убедительно и кротко, выступал без шума, приятно улыбался, приятно поводил глазами, приятно
погружал подбородок в галстух: вообще приятный был человек.
Комар сел ему на лоб, правильно расставил свои ножки и медленно
погрузил в его мягкое тело все свое жало.
Турманом слетел Чертопханов с коня, выхватил кинжал, подбежал, растопыря ноги, к собакам, с яростными заклинаниями вырвал у них истерзанного зайца и, перекосясь всем лицом,
погрузил ему в горло кинжал по самую рукоятку…
погрузил и загоготал. Тихон Иваныч показался в опушке. «Го-го-го-го-го-го-го-го!» — завопил вторично Чертопханов… «Го-го-го-го», — спокойно повторил его товарищ.
Обмакнув панты в воду, он давал им немного остынуть, сдувая ртом пар, затем опять
погружал их в котел и опять остужал дуновением.
Перевозчик, бодрый старик, с напряжением
погружал весла в темную воду.
Один из первых революционных шагов моих, развязавших меня с Россией,
погрузил меня в почтенное сословие консервативных тунеядцев, познакомил с банкирами и нотариусами, приучил заглядывать в биржевой курс — словом, сделал меня западным rentier.
В согласность ее требованиям, они ломают природу ребенка,
погружают его душу в мрак, и ежели не всегда с полною откровенностью ратуют в пользу полного водворения невежества, то потому только, что у них есть подходящее средство обойти эту слишком крайнюю меру общественного спасения и заменить ее другою, не столь резко возмущающею человеческую совесть, но столь же действительною.
Даже если ее истязать будут, она и истязанья примет, ради изведения души своей из тьмы, в которую
погрузила ее «клятва».
Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и
погрузить лучи в холод стеклянных вод и прибережным лесам ярко отсветиться в водах.
Случается, что каторжные убегают на тех же самых судах, которые они
грузят.
Черепки, медвежьи и собачьи кости и
грузила от неводов, находимые на месте их бывшего жилья, указывают на то, что они знакомы были с гончарным делом, охотились на медведей и ловили неводом рыбу и что на охоте им помогала собака.
Без особенного острого зрения различить во множестве плавающих уток по озеру или пруду, торчащие прямо, как палки, длинные шеи гагар и гоголей; последние еще заметнее, потому что они
погружают свое тело в воду гораздо глубже всех других уток и шеи их торчат как будто прямо из воды.
На другой день было как-то особенно душно и жарко. На западе толпились большие кучевые облака. Ослепительно яркое солнце перешло уже за полдень и изливало на землю горячие лучи свои. Все живое попряталось от зноя. Властная истома
погрузила всю природу в дремотное состояние. Кругом сделалось тихо — ни звука, и даже самый воздух сделался тяжелым и неподвижным.
Заводский караван все-таки поспел во-время нагрузиться, а хлебный дня на два запоздал, —
грузить хлеб труднее, чем железо да чугун.
— Нет-с, я выражаюсь верно, — отвечал тот. — Я читал ее повести, — бездарнейший стервец и только, а вы вот ею потчуете наших читателей;
грузите ее вместо балласта.
Я был токарем, наборщиком, сеял и продавал табак, махорку-серебрянку, плавал кочегаром по Азовскому морю, рыбачил на Черном — на Дубининских промыслах,
грузил арбузы и кирпич на Днепре, ездил с цирком, был актером, — всего и не упомню.
Он не вил, а сучил как-то на своей коленке толстые лесы для крупной рыбы;
грузила и крючки, припасенные заранее, были прикреплены и навязаны, и все эти принадлежности, узнанные мною в первый раз, были намотаны на палочки, завернуты в бумажки и положены для сохранения в мой ящик.
Нашу карету и повозку стали
грузить на паром, а нам подали большую косную лодку, на которую мы все должны были перейти по двум доскам, положенным с берега на край лодки; перевозчики в пестрых мордовских рубахах, бредя по колени в воде, повели под руки мою мать и няньку с сестрицей; вдруг один из перевозчиков, рослый и загорелый, схватил меня на руки и понес прямо по воде в лодку, а отец пошел рядом по дощечке, улыбаясь и ободряя меня, потому что я, по своей трусости, от которой еще не освободился, очень испугался такого неожиданного путешествия.
Крючки с лесами,
грузилами и поплавками, снятые с удилищ, также занимали один из ящиков.
Эти мысли казались ей чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная сила, давит ей на плечи и грудь, унижает ее,
погружая в мертвый страх; на висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло.
На эллинге — такая же, жужжащая далеким, невидимым пропеллером тишина. Станки молча, насупившись стоят. И только краны, чуть слышно, будто на цыпочках, скользят, нагибаются, хватают клешнями голубые глыбы замороженного воздуха и
грузят их в бортовые цистерны «Интеграла»: мы уже готовим его к пробному полету.
Ижбурдин. А оттого это, батюшка, что на все свой резон есть-с. Положим, вот хоть я предприимчивый человек. Снарядил я, примерно, карабь, или там подрядился к какому ни на есть иностранцу выставить столько-то тысяч кулей муки. Вот-с, и искупил я муку, искупил дешево — нече сказать, это все в наших руках, —
погрузил ее в барки… Ну-с, а потом-то куда ж я с ней денусь?
Война открывает доступ самым дурным страстям (одни подрядчики и казнокрады чего стоят!); она изнуряет страну материально; прелиминарии к войне производят в стране умственное и нравственное разложение,
погружают ее в мрак ничтожества.
Но перспектива всеминутного отвечания отнюдь не вызывает в нас чувства ответственности, а только
погружает в массу отупения и ошалелости.
Как устаешь там жить и как отдыхаешь душой здесь, в этой простой, несложной, немудреной жизни! Сердце обновляется, грудь дышит свободнее, а ум не терзается мучительными думами и нескончаемым разбором тяжебных дел с сердцем: и то, и другое в ладу. Не над чем задумываться. Беззаботно, без тягостной мысли, с дремлющим сердцем и умом и с легким трепетом скользишь взглядом от рощи к пашне, от пашни к холму, и потом
погружаешь его в бездонную синеву неба».
Наконец, начали выносить крепко завязанные пачки, чтоб
грузить в присланную за манифестом коляску с придворным и лакеем на козлах.
Так как труп предназначено было снести в ближайший (третий) пруд и в нем
погрузить его, то и стали привязывать к нему эти камни, к ногам и к шее.
Словом сказать, опасность заставила нас окончательно позабыть, что нам предстояло только"годить", и по уши
погрузила нас в самую гущу благонамеренной действительности. Мы вполне искренно принялись хлопотать, изворачиваться и вообще производить все те акты, с которыми сопрягается безопасное плаванье по житейскому морю.
Перед ним стояла тарелка с супом, но он не прикасался к ней и до того умильно смотрел на Анниньку, что даже кончик носа у него покраснел. Аннинька торопливо глотала ложку за ложкой. Он тоже взялся за ложку и уж совсем было
погрузил ее в суп, но сейчас же опять положил на стол.